Хавьер Моро - Индийская страсть
— Я так не думаю, Ваше Высочество.
— Когда закончится война, ты увидишь, что все пойдет своим чередом, — заключил махараджа.
В душе Джагатджит Сингх тоже был уверен в неизбежных переменах, но сейчас он думал не о народе, а о людях своего класса, принцах. Все его усилия были направлены на подготовку встречи махараджей, запланированную в Патиале на конец 1917 года, чтобы дать ответ на предложение, которое государственный секретарь объявил в палате общин: «Лондон готов принять как можно скорее меры для подготовки перехода Индии к самоуправлению». Принцы увидели в этом возможность получить компенсацию за свое участие в войне. Они считали себя «естественными лидерами», обладающими способностью, данной им Богом, узнавать «самые потаенные мысли и чувства народа». Вследствие этого они просили, чтобы их воспринимали «гораздо серьезнее» как политиков, и требовали «определенного участия в управлении страной». Лондон был не против, но как привести к согласию индийских аристократов, расходившихся во мнениях о форме, которую должно было принять самоуправление? Смогут ли принцы, коих в Индии насчитывалось более пятисот — бедных и богатых, прогрессивных и настоящих феодалов, — ни секунды не сомневающихся, что их власть имеет божественную природу, найти общий язык? Это было невозможно.
Каран, присутствовавший на конференции в Патиале, отдавал себе отчет, что объединить принцев для общего дела вряд ли удастся. Слишком много распрей, зависти, напряженности и соперничества. Самые либеральные — Барода, Майсор и Гвалиор — выступали за участие в правительственной ассамблее совместно с вице-королем и создание принцами федеральной палаты представителей. Но большая часть делегатов сочла это решение неприемлемым, приводя всякого рода доводы. Каран, хорошо знавший образ мышления раджей, понимал, что причиной такого решительного отказа было скорее нежелание большинства принцев сидеть на одной скамье с членами палаты, то есть с плебеями. «У этих бумажных тигров осталась только безмерная гордыня, чего явно недостаточно, чтобы управлять Индией», — думал молодой человек.
40
Ноябрь 1918 года. Конец войны. Капуртала праздновала вовсю, с фейерверком, великолепным приемом в L’Elysee, куда съехались британские офицеры и чиновники, а также сыновья махараджи. Все вернулись в Индию после того, как совершили «громаднейший труд для достижения победы», как сказал махараджа.
Для Аниты окончание войны не было окончанием химеры, а скорее наоборот. О Виктории она знала только то, что сестра вернулась к себе в парижскую квартиру. Тревожно было не то, что ее муж, Джордж Вайненс, не давал о себе знать, а Виктория могла нуждаться в деньгах (Масиас наверняка позаботился о том, чтобы сестра ни в чем не нуждалась), а то, что в Европе разразилась война, гораздо более разрушительная и смертоносная, чем та, которая только что завершилась. Речь шла о коварной болезни, которая началась у испанских солдат, сражавшихся в Африке. Смертоносный враг исчислялся в миллиардах и, кроме того, был бесконечно мал. Речь шла о вирусе «испанского гриппа», названного так по простой причине — его впервые диагностировали в Испании. Этот вирус вызвал одно из величайших несчастий в истории человечества, став самым быстрым убийцей из всех когда-либо существовавших на Земле. Этот невидимый глазом враг человечества унес жизни сорока миллионов людей, почти в три раза больше, чем жертв войны.
Анита считала дни до новой поездки в Европу. Она собиралась туда со своим мужем, приглашенным самим Клемансо на подписание договора об окончании войны, которое должно было состояться в Версальском дворце. Но ожидание казалось бесконечным. Ей уже нечего было делать в Капур-тале, разве что утешать семьи не вернувшихся с войны солдат. Она чувствовала, что теперь ее место в Париже, рядом со своей сестрой. После того как Анита узнала, что Виктория вернулась в парижскую квартирку с детьми, от нее больше не было новостей. От Бенигно Масиаса тоже. Как будто они сквозь землю провалились.
Дни перед поездкой были бурными. Во дворце Капурталы впервые за долгое время сыновья махараджи собрались все вместе. Трения и ссоры были неизбежны, потому что каждый из них рос отдельно.
Будучи более современным человеком, чем его братья, с открытым мышлением и лучшим образованием, Каран был убежден, что дни принцев, как и англичан в Индии, уже сочтены. Возможно, в. какой-то степени на его точку зрения повлиял тот факт, что он не был прямым наследником трона. Так или иначе, но эта тема стала причиной жарких семейных споров. Парамджит, первенец и наследник, видел в Каране потенциального врага, поскольку считал, что младший брат заражен идеями националистов. Кроме того, он боялся, что Каран может стать соперником и представлять серьезную опасность после его восхождения на трон. Махараджа, который догадывался о стремлении Парамджита прийти к власти, в конце концов отстранил его от государственных дел. Он предпочитал, чтобы его наследник ничего не делал, пока не придет время. Пусть развлекается, сорит деньгами, добивается рождения сына, что обеспечит будущее для династии, и, главное, не досаждает. Остальным он поручил задачи по их способностям: Амарджиту — реорганизацию армии, Махиджиту — проведение работ по канализации и водоснабжению города, а Карану, как инженеру-агроному, — управление землями Удх, а также заботы, связанные с повышением плодородия полей Капурталы.
Обожая верховую езду, Каран каждое утро выезжал на прогулку. Он бывал в деревнях, разговаривал со стариками, с крестьянами, держал руку на пульсе народа и возвращался с новыми предложениями по повышению производительности. Ему удалось убедить отца создать первый сельскохозяйственный кооператив в Капуртале и систему кредитов для крестьян на льготных условиях. Было ясно, что, несмотря на кровопролитие, которое вызвала война, Капуртала процветала во всех отношениях. Без спешки, но и без перерыва за двадцать лет доход на душу населения удвоился. Город был чистым, красивым и постепенно стал воплощением многих задумок своего господина, махараджи, чья привязанность и любовь к различным культурам привела к росту строительства. В проекте было возведение мечети наподобие той, которую Джагатджит видел в марокканском городе Фес, и кинотеатра с дорическими колоннами в настоящем греческом стиле. Со своим французским дворцом и парком Шалимар, названным так в честь садов Лахора, Капуртала постепенно превращалась в образец стиля, нечто вроде тематического парка avant Theure, в котором демонстрировались здания со всего света, что свидетельствовало о космополитизме ее короля.
Однако война оставила свой разрушительный след и на дорогах Пенджаба. Как-то утром, во время одной из своих прогулок верхом, которые были ее любимым занятием, перейдя реку вброд, Анита наткнулась на оборванных бродяг. Это были бывшие солдаты. Бросившись к ее лошади, они схватились за поводья и крикнули:
— Спешивайтесь, мемсахиб, спешивайтесь!
Анита сохранила самообладание и не стала им уступать.
— Отпустите мою лошадь! — потребовала она на пенджабском, размахивая хлыстом направо и налево. Ни за что в жизни она не позволит, чтобы у нее украли Негуса!
Тот факт, что эта строптивая мемсахиб, которую они считали англичанкой, так хорошо говорила на их языке, испугал нападавших. А когда она к тому же пригрозила им рассказать об этом лично махарадже, мужчины, на которых была военная форма Капурталы, правда уже превратившаяся в отрепья, отпустили ее. Они собирались украсть лошадь у европейки, а не у одной из жен верховного командующего.
Анита никому не рассказала об этом происшествии, поскольку знала, что тогда бы муж приставил к ней сопровождающих, а она не хотела, чтобы ее свободу ограничивали. В любом случае она была в курсе, поскольку Gazette не переставала сообщать известия о кражах и грабежах и публиковать статистику, свидетельствующую о том, что по окончании войны преступность в Пенджабе выросла в десять раз. В целом количество преступлений было настолько незначительным, что даже после десятикратного увеличения оставалось смехотворным в сравнении с Европой или Америкой. Однако было ясно, что тюрьма переполнена и система правосудия могла зайти в тупик из-за того, что многочисленные солдаты, вернувшиеся с фронтов, нападали на людей, потому что у них не было даже еды.
Несмотря на свое злоключение, Анита продолжала ездить верхом каждый день. Она делала это не из-за потребности побыть одной и уйти в саму себя, как это порой с ней случалось в прошлом, или просто из желания размяться, чтобы быть в хорошей физической форме. Казалось, она не осознавала до конца, что ее толкало на это. Но даже если бы Анита понимала истинную причину своего желания, вряд ли бы она осмелилась признаться в этом даже себе. На самом деле Анита садилась на коня, потому что во время своих поездок по полям она обычно встречалась с Караном, и тогда день принимал иной оборот. Находясь рядом с ним, таким бодрым, полным жизни, она забывала обо всем на свете, в том числе и о своей главной проблеме — одиночестве. Юноша показывал ей страну, населенную крестьянами, которые изо всех сил старались выйти из нужды.
