Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
— Как это вкусно! — сказал Патрис. — Узнай рецепт у шеф-повара.
Она кивнула головой и спросила:
— Который час?
— Без десяти два. А что?
— Я не хочу подниматься слишком поздно на Рошебрюн. Вчера не было толчеи у канатной дороги. Тебе действительно не хочется пойти со мной?
— Нет, дорогая. Сегодня нет. Мне хочется доработать тот кусок, который я сыграл тебе утром. Ты извинишь меня?
— Придется, — сказала она, сделав обиженное лицо и скрывая радость в душе.
В холле раздался телефонный звонок. Мадам Лористон сразу вскочила с кресла: «Это мне!» И кинулась к далекому голосу супруга. Но у двери она столкнулась с Амелией. Женщины обменялись несколькими словами, после чего мадам Лористон снова села в свое кресло с уныло опущенной головой. Амелия подошла к Патрису.
— Идемте быстрей! — сказала она. — Ваша мама звонит из Сен-Жермена.
Патрис сделал удивленное лицо и бросил салфетку на стол. Элизабет поднялась одновременно с ним. Они выбежали из столовой. В холле Патрис взял трубку и спросил:
— Алло! Мама? Что случилось?
Элизабет приложила вторую трубку к уху и услышала далекий голос, который ответил:
— Я очень огорчена, мой мальчик, что беспокою тебя, но Мази очень больна.
— Что?
Черты его лица исказились, глаза расширились, как будто он увидел нечто ужасное.
— Да, — продолжала мадам Монастье. — Она очень больна. В последнее воскресенье она ходила в церковь и простудилась. Доктор Бежар сказал, что у нее воспаление легких. В ее возрасте это очень опасно. Она с трудом дышит. Бредит. Я так за нее беспокоюсь! Я почти не отхожу от ее постели. И вы так далеко от нас! Ах, дети мои, мне кажется, что вам следует вернуться!
Патрис с отчаянием посмотрел на Элизабет и тихо сказал:
— Мы выезжаем сегодня вечером.
— Спасибо, малыш! Целую тебя.
Элизабет положила трубку. Вся ее радость разом улетучилась. Мази больна, каникулы следовало прервать, она уже не свободна и вскоре не увидит ни снега, ни гор, ни… Кристиана. Всего один телефонный звонок смог разрушить ее счастье, а она так надеялась еще испытывать его в течение трех недель!
— Надеюсь, мы будем вовремя, — сказал Патрис.
Он был бледен. На лбу пролегла морщина.
— Конечно! — воскликнула Элизабет. — Иначе и быть не может!
— Раз мама позвонила мне и попросила срочно вернуться, значит, бабушка очень плоха.
— Может быть, мама напрасно так расстроилась?
— Я не думаю.
— А я думаю. Ведь она ухаживает за Мази вместе с Евлалией. Вполне естественно, что она позвонила нам и попросила нашей помощи.
Элизабет говорила все, что ей приходило в голову, лишь бы успокоить Патриса, но ей самой не удавалось убедить себя в этом. Может, Мази и вправду очень плоха? С одной стороны старуха, находящаяся при смерти, с другой — Элизабет и Кристиан, два молодых существа, жаждущих любви, наслаждения, жизни! Мази мешала им встретиться. Она втискивала между ними свое тело, старое и дряблое. Сначала Амелия, а затем Пьер подошли к ним узнать новости, и Патрис повторил им разговор с матерью. Они отреагировали как Элизабет, пытаясь убедить его в том, что он напрасно видел худшее: несмотря на свой возраст, Мази была еще крепкой женщиной, да и врачи уже хорошо разбираются в подобных заболеваниях. Элизабет сжала руку мужа. Он был так опечален, так взволнован, он так нуждался в ней. «Я останусь с ним, — подумала она. — Кристиан подождет меня до трех часов и уйдет. Я напишу ему из Парижа и все объясню…» Она почувствовала, как слезы наворачиваются на ее глаза.
Страх потерять Мази, сожаление о том, что ей придется расстаться с Кристианом — все смешалось в ее голове.
Патрис опустился в кресло. Элизабет села рядом на подлокотник, не выпуская его руку. Сжав пальцы, они почувствовали большую нежность друг к другу.
— Я куплю вам билеты на поезд, — сказал им Пьер.
В тот самый момент снова зазвонил телефон.
— Ну на этот раз мне! — воскликнула мадам Лористон, выйдя из столовой.
Амелия подняла трубку и протянула ее клиентке. С блестящими глазами, сложив губы сердечком, мадам Лористон тихо сказала:
— Алло, Майо двенадцать-пятнадцать? Это ты, Гастон? Колетт у телефона… Я с трудом дозвонилась до тебя! Что?.. Я плохо слышу! Ты сможешь приехать в следующую субботу?
Она глубоко вздохнула, радостно посмотрела на Амелию и добавила, жеманно прижав губы к трубке:
— Да-да! Жду!
ГЛАВА VI
Два часа пополудни. По окнам стучит дождь. В большой, заставленной мебелью комнате необычный свет падал на столики, уставленные лекарствами. Тяжелые бордовые занавески закрывали широкое окно. Постельный балдахин отбрасывал на потолок угрожающую тень. Под этим похоронным сводом лежала неподвижная Мази, с закрытыми глазами, впавшими щеками, с обострившимся носом, который блестел, словно полированная кость. Вот она закашлялась и опять уснула. Ее большое серое лицо, обрамленное ночным кружевным чепцом, было вмято в подушку. Мази тяжело дышала, и в уголках ее губ виднелась слюна. На простыне лежали две худые веснушчатые руки. Уже вторую ночь проводила Элизабет в изголовье старушки. Врач еще не терял надежды. Если сердце больной выдержит, то ему удастся спасти ее. Но она была так стара, так слаба, что эта возможность становилась все менее и менее вероятной. На столике у кровати тикали часы, стоявшие между серебряных и из слоновой кости коробочек. На остальных столиках стояли фотографии в рамочках с подставками на палисандровых или из розового дерева островках, на этих фотографиях еще жили люди, ушедшие в мир иной. Перед камином из розового мрамора стояла переносная печка, пышущая жаром.
Воздух в комнате пропитался лекарствами. Элизабет стоило большого труда не заснуть. Тихо отворилась дверь — на цыпочках вошли Патрис и его мать.
— Как дела? — прошептала мадам Монастье.
— Она задремала, — ответила Элизабет. — Но перед этим она тяжело дышала и сильно кашляла.
— Вам следует прилечь, а я сменю вас.
Элизабет отрицательно покачала головой:
— Нет, мама. Вы и так слишком долго дежурили у постели Мази! Теперь моя очередь.
— А я? — спросил Патрис. — Разве я не могу провести ночь около нее?
— За ней придется ухаживать, а ты не сможешь…
— А Евлалия?
— Ни Евлалия, ни мама, никто… Оставьте меня одну. Мне очень удобно в этом кресле.
— Но она тяжело дышит, — продолжал Патрис. — Нос у нее очень заострился… Может быть, следует позвонить врачу?..
— Успокойся, если бы ей стало хуже, я дала бы ей капли. Доктор Бежар сказал мне, что без опаски могу увеличить дозу.
Мадам Монастье поцеловала невестку со слезами на глазах:
— Ах, дитя мое, с тех пор как вы вернулись, я чувствую себя более уверенной. Вы такая… беззаветная! Но не слишком утомляйте себя. Я скажу Евлалии, чтобы она принесла липовый отвар для Мази. А в пять часов сменю вас.
— Хорошо, мама, — сказала Элизабет. — Не беспокойтесь, ради Бога! Поспите сами немного. И ты тоже, Патрис, иди, — тихо добавила Элизабет.
По возвращении из Межева молодые обосновались в своей бывшей комнате, на втором этаже большого дома, чтобы быть ближе к Мази.
Словно с сожалением мадам Монастье пошла к двери. Сын последовал за ней. Элизабет слышала, как они еще немного пошептались в коридоре. Приехав утром, она была просто поражена усталым и подавленным видом свекрови. С покрасневшими глазами, вытянутым лицом, скисшая, мадам Монастье абсолютно не была похожа на ту элегантную даму, устраивавшую у себя претенциозные чаепития. Теперь в доме повсюду был беспорядок, жизнь остановилась. Надежда исчезла. Все плакали и молились. Дождь падал на опечаленный город. Элизабет сразу же взяла все дела в свои руки. Ничто не возбуждало ее так, как слабость других. Эта болезнь стала ее полем битвы. Теперь она давала указания, говорила, как надо лечить, принимала врача и выслушивала его советы. Сможет ли она до конца продержаться на вершине, исполняя добровольно взятые на себя обязанности.
В дверь постучали. Вошла молодая Евлалия с большой кружкой на подносе. За ней в комнату проскользнула Евлалия старая. На ее лице мелко дрожали все морщины, все бородавки. Сгорбившись, вытянув шею по-черепашьи, она подошла к умирающей хозяйке.
— Ох, мадам, мадам! Бог не может допустить этого.
Она мелко перекрестилась и прослезилась:
— Господи Иисус, Святая Мария, Святой Жозеф!..
Элизабет взяла ее за руку и увела в коридор:
— Вам не стыдно так плакать, Евлалия?
— Бедная мадам! Когда я вижу ее так неподвижно лежащей, то мне начинает казаться, что она вот-вот уйдет от нас в иной мир. Надо бы обратиться к господину кюре для последнего причастия.
— Оно не понадобится ей, — сказала Элизабет.
— Так всегда думают, а потом, хлоп, — и человека больше нет!
