Мэри Брэддон - Аврора Флойд
Бедный Джон Меллиш смотрел на неведомое будущее и оплакивал людей умерших и исчезнувших.
Он бросился на траву и, вынув из кармана скомканную бумагу, развернул ее и разгладил.
Это было брачное свидетельство. Свидетельство о браке, совершенном в Доверском приходе, 2 июля 1856, между Джэмсом Коньерсом холостым, жокеем из Лондона, сыном Джозефа Коньерса, извозчика и Сюзанны, его жены, и Авророй Флойд, девицею, дочерью Арчибальда Флойда, банкира, владельца Фельденского поместья в Кентском графстве.
Глава XXVIII
ПОБЕГ АВРОРЫ
Мистрисс Меллиш сидела в комнате мужа утром в день следствия, между ружьями, удочками, хлыстами и всеми принадлежностями спортсменства. Она сидела в широком кресле возле открытого окна, положив голову на подушку; глаза ее были устремлены через луг и цветник на извилистую тропинку, по которой Джон Меллиш должен был воротиться со следствия.
Она заперла дверь этой тихой комнатки, чтобы избавиться от вежливости и жеманного сочувствия мистрисс Поуэлль, и сидела одна у приятного окна; распустившиеся розы рассыпали свои душистые лепестки на ее колени при каждом дуновении ветерка; бабочки порхали около нее; старый бульдог сидел возле нее, положив на ее колени свою тяжелую голову, и его большие тусклые глаза были подняты на лицо Авроры.
Она сидела одна, но Богу известно, что она была не без собеседников. Черные заботы и горькое беспокойство были ее верными собеседниками. Эта несчастная женщина стояла одна посреди моря неприятностей и боялась протянуть руку тем, кто любил ее, чтобы не увлечь их с собою в тот океан, который готовился поглотить ее.
«О, если бы я могла страдать одна!» — думала Аврора, — кажется, я выдержала бы до конца безропотно; но стыд, унижение, тоска падут на других тяжелее, чем на меня. Чего не выстрадают они, если сумасбродство моей юности сделается известным свету?»
Эти другие, о горести и стыде, которых думала она с таким жестоким страданием, были отец ее и Джон Меллиш. Любовь к мужу не уменьшила любви к снисходительному отцу, на которого сумасбродство ее юности навлекло такие горькие страдания. Ее великодушное сердце было довольно широко для обеих привязанностей.
«Если… если узнают правду на следствии, я не буду в состоянии увидеть моего мужа, — думала она, — я не буду в состоянии взглянуть ему в лицо, Я убегу на край света и спрячусь от него навсегда».
Она обманула Джона Меллиша в надежде, что покрывало обмана не разорвется никогда, что правда никогда не откроется и что человек, любимый ею, будет избавлен от жестокого стыда и горести. Но плоды сумасбродства, посеянные давно, в день неповиновения, выросли и замкнули ее со всех сторон, и она не могла проложить дорогу для себя сквозь плевела, насаженные ее собственными руками.
Она сидела с часами в руках, и глаза ее время от времени смотрели то на сад, то на циферблат. Джон Меллиш вышел из дома после десяти часов, а теперь было около двух. Он сказал ей, что следствие продолжится часа два и что он поспешит домой тотчас по окончании его рассказать ей о результате. Каков будет результат следствия? Не выдадут ли ее какие-нибудь улики, обнаружившиеся по какой-нибудь несчастной случайности?
Она сидела в тупом оцепенении, ожидая своего приговора. Что будет? Осуждение или свобода? Если ее тайна не откроется, если Джэмс Коньерс унесет в могилу историю своей краткой супружеской жизни, какое облегчение для этой несчастной женщины, главный грех которой состоял в том, что она приняла оборванного пилигрима за изгнанного вельможу или переодетого принца!
Была половина третьего, когда Аврору испугали шаги на песочной дорожке под балконом. Шаги медленно подвигались, потом останавливались, потом подвигались опять, и наконец лицо, ненавистное Авроре, появилось в окне, напротив того, около которого она сидела.
Это было бледное лицо Стива, осторожно заглядывавшего в окно. Бульдог вскочил с ворчанием и готов был броситься на это безобразное лицо, походившее на одно из отвратительных украшений готических зданий; но Аврора схватила собаку за ошейник обеими руками и оттащила ее назад.
— Перестань, Боу-оу, перестань, перестань!
Она все еще держала его твердою рукою и гладила другой рукой.
— Что вам нужно? — спросила она, обернувшись к Стиву с холодным величием презрения, делавшим ее похожею на жену Нерона, стоящую перед ее ложными обвинителями. — Что вам нужно от меня? Господин ваш умер и вы не имеете более предлога приходить сюда. Вам запретили подходить к дому и к парку. Если вы забудете это еще раз, я попрошу мистера Меллиша напомнить вам.
Она протянула руку к открытому окну и хотела затворить его, когда Стив Гэргрэвиз остановил ее.
— Не торопитесь, — сказал он. — Мне нужно говорить с вами. Я пришел прямо со следствия. Я думал, что, может быть, вам нужно узнать. Я пришел по-дружески, хотя вы прибили меня хлыстом.
Сердце Авроры сильно забилось в ее больной груди. Ах, как тяжело приходилось последнее время этому бедному сердцу! Какую ледяную тяжесть несло оно! Какое ужасное стеснение страха и тоски угнетало его! Слова Стива искушали ее спросить его о результате следствия; ей хотелось услыхать свой приговор жизни или смерти. Она не знала, что тайна ее была узнана этим человеком; но она знала, что он ненавидел ее и подозревал настолько, чтобы иметь возможность мучить ее.
Она подняла свою гордую голову и взглянула на Стива твердым взором вызова.
— Я вам сказала, что ваше присутствие неприятно мне, — сказала она. — Отойдите и дайте мне запереть окно.
Стив дерзко засмеялся и сунул свою голову в комнату. Аврора встала, чтобы отойти от окна, но он схватил ее за руку своею жесткой ладонью.
— Я имею сказать вам что-то особенное, — сказал он, — выслушайте все. Я был свидетелем на следствии и знаю все.
Аврора презрительно откинула голову назад и старалась вырвать свою руку.
— Пустите меня! — сказала она, — вы пострадаете за эту дерзость, когда воротится мистер Меллиш.
— Но он еще не воротится, — сказал, ухмыляясь, Стив. — Он воротился опять в гостиницу Золотого Льва. За ним прислали коронер и мистер Лофтгауз, прислали за ним, чтобы сказать ему кое-что о вас! — сказал Стив Гэргрэвиз, приложив свои сухие, белые губы к самому уху Авроры.
— Что вы хотите сказать? — вскричала мистрисс Меллиш, все вырывая свою руку у Стива и все удерживая собаку, которая порывалась броситься на него, — что вы хотите сказать?
— Вот что я хочу сказать, — отвечал Стив Гэргрэвиз, — они все узнали и послали за мистером Меллишем, чтобы сказать ему. Они послали за ним сказать ему, чем вы были для того, кто умер.
Тихий крик сорвался с губ Авроры; может быть, она ожидала услыхать это; по крайней мере, она этого опасалась; ей только не хотелось узнать это известие от этого человека; но он победил ее; он победил ее, как упорная натура, как бы ни была она низка, всегда победит великодушную и впечатлительную душу. Он отомстил ей; ему удалось быть свидетелем ее тоски. Он выпустил ее руку, наконец, и взглянул на нее — взглянул с выражением дерзкого торжества в своих крошечных глазках.
Она выпрямилась все еще гордо и храбро, несмотря на все, но лицо ее изменилось: вместо прежнего выражения тревожной тоски на нем обнаруживалось отчаяние.
— Они нашли свидетельство, — сказал Стив, — он носил его с собою зашитым в жилет.
Свидетельство! Да сжалится небо над ее девическим неведением! Она никогда об этом не думала; она не вспомнила об этом клочке бумаги, на котором была законная улика ее сумасбродства. Она опасалась присутствия мужа, который явился из могилы преследовать и мучить ее; но она забыла эту другую улику из приходского реестра, которая могла каждую минуту восстать против нее. Она боялась, что найдется что-нибудь — какое-нибудь письмо, какая-нибудь случайная вещица между вещами убитого, но никогда не думала об этой самой явной улике, самом неопровержимом доказательстве. Она приложила руку к голове, стараясь сообразить весь ужас своего положения. Свидетельство о ее браке с конюхом ее отца находилось в руках Джона Меллиш а.
«Что он подумает обо мне? — размышляла она, — как он поверит мне, если я скажу ему, что я считала Джэмса Коньерса умершим за год до моего второго замужества? Как может он поверить мне? Я обманула его слишком жестоко для того, чтобы осмелиться требовать его доверия».
Она осмотрелась вокруг, стараясь собрать свои мысли, стараясь решить, что она должна делать, и забыла на минуту алчные глаза, наслаждавшиеся ее несчастьем. Но она тотчас опомнилась и, сурово обернувшись к Стиву Гэргрэвизу, заговорила с ним голосом, необыкновенно звучным и твердым:
— Вы сказали мне все, — сказала она, — будьте же так добры, уходите, я запру окно.
Стив отошел; она заперла окно, опустила венецианскую штору, избавив себя от глаз шпиона, который тихо и неохотно поплелся через кустарник.
