Хавьер Моро - Индийская страсть
В начале 1915 года пришло известие, что в битве при Ипре 571-й полк гарвали потерял триста четырнадцать человек, в том числе всех офицеров, то есть больше половины личного состава. Для бедных пенджабцев, которые все — до последнего человека! — откликнулись на призыв их короля-императора, эти новости были тяжелым ударом, который посеял среди населения панику и неверие.
При таком положении махараджа решился на неожиданный, но весьма эффектный поступок — посетить поле боя. Он хотел стать первым принцем Индии, который не побоялся испачкать сапоги окопной грязью. Нужно быть с народом, а сердце народа Капурталы в это тяжелое время было с его солдатами. Кроме того, в Европе жили трое сыновей махараджи и ему нужно было скоординировать свои действия. Была еще одна причина отъезда из страны: младший сын Джагатджита Сингха достиг школьного возраста, а значит, следовало побеспокоиться о его обучении в английском колледже. У индийских аристократов появился обычай отправлять своих сыновей в интернат, как только им исполнялось семь лет.
Анита предвидела, что едва ли переживет расставание с Аджитом, но понимала, что и для нее, и для сына будет лучше, если он уедет из Капурталы, где царила гнетущая атмосфера замкнутого мирка. Они с махараджей решили, что, пока малыш будет учиться в первом классе, они предпримут путешествие по Америке, а по возвращении заберут его на каникулы в Индию.
Анита с болью думала о разлуке с Аджитом, но не сомневалась, что сын будет находиться в хороших руках. Во всяком случае, рассуждала она, в английском колледже в его душу индусика вдолбят немного Европы. Помимо этого было и еще нечто такое, о чем Анита не хотела рассказывать мужу. Она подозревала, что ее сын стал жертвой попытки отравления. Как только они вернулись из Хайдарабада, мальчик сильно заболел, но ни один врач в Капуртале не смог поставить точный диагноз. Малыш страдал от страшных колик, которые совершенно измучили его. После безуспешного домашнего лечения Аджита пришлось отвезти в больницу в Лахор, где в течение нескольких дней его состояние стабилизировалось, а еще через какое-то время он поправился с такой же скоростью, что и заболел.
Спустя пару недель случился еще один инцидент, который ее сильно напутал. Анита не хотела придавать этому большого значения, но всякий раз, когда она думала о происшедшем, у нее волосы вставали дыбом. Однажды утром, одевшись, испанка обнаружила в своей туфельке скорпиона; ее испуганный крик разлетелся по всему дворцу. Вполне возможно, что он попал туда случайно, и Анита даже пыталась убедить себя в этом. Но все чаще и чаще ее терзали сомнения. Может, она сходит с ума? Шло время, а напряжение не спадало. Она постоянно чего-то боялась. Этот изматывающий страх никогда не покидал ее с тех пор, как она впервые ступила на индийскую землю. По всей вероятности, он возник от сознания, что она живет в стране, где многого не понимает, что ее не любят члены семьи махараджи и те, кто к ним близок, что она раздражает английских чиновников. Однако бередившие ее сердце муки молодая женщина воспринимала как плату за дерзость, поскольку она замахнулась на статус фактической махарани Капурталы. Даже когда муж поддержал ее в противостоянии с Бриндой, было ясно, что он пошел на этот шаг из желания преподать урок своей невестке, а не потому что хотел помочь ей. В глубине души Анита чувствовала, что, несмотря на победы, которые она одерживала в битве за битвой, жены махараджи выигрывали войну.
Нехватка мест и трудности, с которыми приходилось путешествовать, не помешали махарадже добиться специальных билетов для своей семьи и многочисленной свиты, состоящей из служанок, сопровождающих, слут и носильщиков, на корабль «Каледония», который отправлялся из Бомбея 2 марта 1915 года. Далима, разумеется, была в составе группы, как и капитан Индер Сингх, который играл роль официального посланника махараджи, куда бы тот ни ехал. Близость войны почувствовали уже в открытом море, потому что свет на корабле то и дело просили погасить, а пассажиров обязали постоянно иметь под рукой спасательные жилеты. «Даже погода была неблагоприятной, и все замечали, что море словно бы знало о трагедии, разразившейся в Европе», — писала Анита. Когда они вошли в Средиземное море, в небе появился немецкий дирижабль. Пассажиры боялись худшего, но махина прошла вдалеке.
Марсель стал почти неузнаваемым. Город, лишенный блеска, выглядел серо и неприветливо. Он был занят армией; по пустынным улицам шатались солдаты в форме разных стран Европы; под звуки военных маршей отправляли на фронт новоприбывших. Из магазинов исчезли продукты, кафе опустели, а на улицах не стало детей. Шум от грузовиков, перевозивших войска к линии фронта, смешивался с топотом солдатских сапог по брусчатке и сиренами кораблей. «Ничего не осталось от того веселого Марселя, который я хорошо знала и помнила!» — с горечью воскликнула Анита.
Известный своим франкофильством махараджа, представляя лицо самой Индии, был принят вместе с супругой на Западном фронте великим государственным деятелем и председателем совета министров Жоржем Клемансо и маршалом Петеном. Клемансо, получивший прозвище Тигр за свой стратегический талант, из окопов показывал махарадже и Аните, как он руководил операциями. В первые месяцы конфликта сложилось общее мнение, что война продлится недолго, а значит, до победы остались считанные недели. Но это была война, которую индийские бойцы еще не знали, — с захлебнувшимися атаками, с солдатами, повисшими на проволочных заграждениях или задохнувшимися в грязи, красной от крови погибших, с тяжелой артиллерией, воздушными бомбардировщиками, удушающими газами, крысами, вшами и болезнями. Первые впечатления были ужасающими: как будто всем все позволили и никто не нуждался в соблюдении кодекса чести; жертвами могли стать как гражданские, так и военные. Несмотря на то что сикхи особенно хорошо проявляли себя в конной атаке, а индийские солдаты — в рукопашном бою, здесь, в нескольких десятках метров от вражеских окопов, даже не было видно немецких солдат, о них только догадывались. Поле было усеяно останками лошадей, погибших от снарядов, холод пробирал до костей, а постоянная изморось наводила тоску и уныние. Но солдаты стоически переносили выпавшие на их долю испытания, и это, возможно, объяснялось их верой в то, что судьба каждого из них отдана в руки провидения.
Встреча с солдатами в полевом госпитале Красного Креста была волнительной. Молодые люди бросались к ногам махараджи и Аниты, от всей души благодаря богов во плоти за то, что те соблаговолили спуститься в ад, чтобы побыть с ними несколько мгновений. Некоторые от переизбытка чувств даже не смогли сдержать слезы. Английскому капитану Эвелину Хауэллу, работнику департамента цензуры, было поручено сопровождать Джагатджита и Аниту во время их визита.
— Я заметил, что с каждым днем растет число солдат, которые пытаются писать стихи, — рассказывал он им, не скрывая своей озабоченности. — Такая же тенденция наблюдается и в некоторых английских полках, сражающихся на передовой. Я склоняюсь к тому, что это тревожный признак умственного помешательства.
— Умственного помешательства? Вероятно, но только если это касается англичан, — язвительно ответил махараджа. — В нашем случае речь идет о ностальгии.
— Они сочиняют стихи на урду? — осведомилась Анита.
— На урду, на пенджаби, на хинди… Вот, посмотрите… — Он показал ей листок бумаги, исписанный на урду.
Анита прочитала: «Смерть является как безмолвная стрекоза, как дождик в горах, как пена в реке, как пузырек в фонтане…» Это были стихи, посвященные полям и рекам Пенджаба, далекой земли, которая для них существовала только в памяти. Страх смерти и то, что они не были готовы вести современную войну, переполняли индийских солдат тоской, поэтому им приходилось искать убежища в поэзии.
— Махарани, вы позволите… — Старый воин, раненный в ногу, прихрамывая, подошел к Аните.
Испанка, приехавшая на поле боя, чтобы увидеться с солдатами и выслушать их, была для них настоящей принцессой, в отличие от тех, кто остался в стенах зенаны. Для этих людей духовные узы были важнее кровных.
— Я не хочу умереть здесь, — сказал ей старик. — Не думайте, что я трус, нет. Меня не пугает враг, и, тем более, я не боюсь смерти. Меня страшит то, что мои реинкарнации не будут такими хорошими, как должны быть. Я хороший сикх, мемсахиб, всю жизнь я неукоснительно исполнял все, что требует от нас наша вера… Что будет со мной в будущей жизни, если мое тело не кремируют, а пепел не развеют? Я не хочу, чтобы меня хоронили, мемсахиб. Никто из полка сикхов этого не хочет.
— Знаю, знаю… Здесь нет погребальных костров.
— Махарани, — обратился к ней другой солдат, — меня зовут Мохаммед Хан, я из Джаландхара. Мы тоже хотим умереть согласно нашим обычаям. Пускай нас завернут в саван и похоронят в земле, но головой в сторону Мекки.
