Кэтрин Скоулс - Чужая жена
Теперь для него все было кончено.
Она всматривалась в лицо Джона, словно пыталась запомнить его черты, знакомые до боли. Поджатые сухие губы после долгих недель сафари. Белые шрамы от травм, полученных в детстве, когда никто и не думал налагать швы, густые светлые волосы — все это она должна запомнить и сохранить в себе, потому что даже среди горя и ужаса этой минуты она понимала, что однажды, в далеком будущем, прижавшись к ее коленям, их ребенок захочет узнать правду о том, как погиб отец. Ради ребенка и ради Джона она должна запомнить этот миг.
Это и есть твой отец. Вместе со мной ты пережил его смерть.
Легкий шорох вверху вывел Мару из задумчивости. Она подняла голову — на развилке сухого дерева неподалеку устраивался гриф, деловито складывая трепещущие после полета крылья. Невидящим взглядом она уставилась на огромную птицу — верный признак витающей в воздухе смерти. Мару охватила внезапная ярость. Нащупав рядом с собой камень, она что было сил швырнула его в темную тень на белом остове дерева. Камень со звоном отскочил от ствола, а гриф поднялся в воздух; описав круг, он вернулся на прежнее место.
— Прочь отсюда! — крикнула ему Мара. Ее голос, отразившись от стен долины, как недавний выстрел, эхом вернулся обратно.
Прочь, прочь…
Но птица осталась на месте, наблюдая за ней голодным глазом и примеряясь изогнутым клювом. Вскоре прилетела еще одна. А затем еще. Мара понимала, что так или иначе ей придется вернуться к «лендроверу», а это значило оставить Джона одного. Ей не хватало сил даже на то, чтобы приподнять его тело. «Быть может, лучше прикрыть его лицо камнями, чтобы он не видел этих птиц, и быстро вернуться с людьми из деревни, которые смогут позаботиться о теле?» Она не станет везти его в региональный комиссариат в Кикуйю, как, возможно, следовало бы поступить. Она отвезет его прямо в приют, в то место, которое он любил и называл своим домом.
Но представить себе все эти действия хоть в какой-то последовательности никак не удавалось. Оставаясь на прежнем месте, отгоняя уже налетавших мух и сдерживая грифов в стороне одним своим присутствием, она, как показалось ей самой, замедлила, если не остановила, время. В том сгустке времени, который набежал между тем, что произошло, и тем, что должно случиться, она должна собрать все свои силы.
Ты сильнее, чем ты думаешь. Ты очень сильная.
Слова, которые на прощание сказал ей Питер, словно прозвучали вновь. Мара вдумалась в каждое из них и подняла, как щит, перед собой.
18
Незадолго до рассвета стали собираться африканцы; они внезапно возникали из темноты, подобно бестелесным теням, сгущавшимся уже в круге света, освещавшего приют. Мара сидела у изголовья гроба, выставленного на низком столике на двух опорах прямо на открытой веранде. Принимая соболезнования, единственное, что она ощущала, было чувство внутренней опустошенности, и была благодарна Кефе и Менелику, которые замерли по обе стороны ее стула, подобно ангелам-хранителям. Все это время они неотлучно находились возле нее, сопровождая каждый ее шаг за эти двадцать четыре часа, будь то заказ на приличествующий гроб у плотника в Кикуйю или вызов доктора Хендерсона для составления акта о смерти. Именно они взяли на себя заботы по омовению тела. Мара намеревалась было все сделать сама: она достала полотенца, принесла воды и, пересиливая подступивший озноб, заставила себя удалить остатки рубахи, что скрывали ужасную рапу на груди. После этого целую вечность она простояла, стараясь унять дрожь в руках. Тут-то она и почувствовала на своей руке твердую руку верного Менелика. Он осторожно вынул полотенце из ее дрожащих пальцев.
— Si kazi yako, — сказал он не терпящим возражений тоном, каким иногда говорят ребенку. — Не ваша это забота.
…Опустив голову, Мара не отрывала взгляда от стоящего пред нею гроба. На лице Джона лежала тень, а тело, завернутое в белоснежную эфиопскую хламиду с черной вышивкой, словно светилось в предрассветном сумраке. От тела исходило ощущение отрешенности и успокоения.
Когда к ней приближались с негромкими словами соболезнования, Мара приподнимала голову и кивала в ответ. Она узнавала многих жителей ближней деревни, которые, следуя своим обычаям, сменили ежедневную одежду — рубаху и шорты — на набедренные повязки или китенге; на лицах и телах у многих виднелась особая раскраска из белой и красной глины. Были и такие, кто посчитал более уместным европейский костюм, который надевался в особо торжественных случаях. Впрочем, все здесь перемешались, как ученики из разных школ на общей встрече. Особняком держалась группа мужчин, которых Мара прежде ни разу не видела; все они были в пыли, и каждый держал на плече палку, которую обычно используют при ходьбе на дальние расстояния.
— Чтобы успеть, им пришлось идти целую ночь, — поймав ее взгляд, пояснил Кефа.
В знак признательности Мара улыбнулась им. Она была рада, что столько людей пришло проститься с Джоном. Разумеется, были среди них и такие, кто пришел из вежливости или попросту из любопытства, но большинство прибывших, и в этом можно было не сомневаться, действительно знали и уважали Джона. Были и те, у кого Джон, можно сказать, вырос на глазах, превратился из неопытного юнца, каким они встретили его впервые, в непререкаемого в своем авторитете бвану Рейнор-Лодж. Да, им приходилось исполнять его распоряжения и даже понимать их с полуслова. И с благодарностью протягивать руки за жалованьем, которое он платил из своего кармана. Но они же прошли с ним не один десяток троп по саваннам и бушам, делясь нехитрой снедью и рассказами у костра и вместе встречая опасность, откуда бы она ни пришла. Только сейчас Мара поняла, что, возможно, для Джона это и были самые лучшие, верные друзья.
Каждый из пришедших останавливался у гроба, вначале вглядываясь в лицо Джона, затем переводя взгляд на саван, который туго спеленал его тело. Очень многие, склонившись над телом, оставляли в ногах какую-то небольшую вещицу: то ли кожаный кошель, то ли флакон с каким-то снадобьем. Начало этому положил доверенный оруженосец Джона, который положил в ноги Джону эмалированную кружку, ложку и вилку.
— Vifaa vya safari, — сказал он Маре. Она поняла это так: без этого на сафари нельзя.
Менелик посыпал каждую складку савана душистым ладаном. В какой-то момент Кефа спросил Мару, что она хочет передать мужу на прощанье. Она выбрала его любимую, до дыр зачитанную книгу «Копи царя Соломона». Сейчас, когда потрепанный томик Хаггарда лежал в ногах у Джона среди прочих вещей, Мара вспомнила, как однажды, открыв книгу на шмуцтитуле, увидела подпись «Джон», сделанную неуверенной детской рукой. Ей подумалось, как, должно быть, одиноко было ему в английской школе-интернате, когда лучшим другом была ему эта книга, и к горлу подступил комок. Мара подняла голову; в столовой стена, посвященная охотничьим трофеям, бережно хранила память об основателе Рейнор-Лодж, Билле Рейноре. Мара ощутила прилив благодарности старому охотнику, сумевшему дать Джону то, чего ему так недоставало в Англии. Рейнор заменил ему семью, когда Джон смог покинуть чужбину и вернуться домой, в Африку.
Люди все шли и шли; взгляд Мары еще раз скользнул по любимой книге Джона, которая сопровождала его в последний путь, и вдруг ей захотелось добавить к этой книге что-то, что связывало их. Извинившись, Мара выскользнула с веранды, зашла в гостиную, затем в столовую. Там, на каминной полке, долгие годы лежал камень, который они с Джоном нашли вместе на сафари у самого края плато еще в первый год брака. Молочно-белая грань породы сразу бросилась Маре в глаза, и она указала на нее Джону. Тот поднял камень, повертел в руках, и на свету они увидели вкрапления темно-красных, чистых как закат, капель.
— Это рубин, — сказал тогда Джон. — Я слышал, они попадаются в здешних местах.
Они поднесли камень ближе к свету и внимательно рассмотрели самую крупную каплю благородного камня. Она была испещрена мелкими трещинками.
— Он ровным счетом ничего не стоит, — хмыкнул Джон.
— Ну что ты! — возразила тогда Мара. — Разве красота должна что-нибудь стоить?!
Джон улыбнулся в ответ.
— Неужели все, что красиво, придется тащить домой?
Впрочем, одновременно с этими словами он уже укладывал камень в рюкзак. Дома они водрузили его на каминную полку. То был их единственный вклад в коллекцию Рейнора. Гости иногда интересовались, что это и зачем.
— Это главное сокровище Мары, — неизменно отвечал Джон. — Оно дороже любых драгоценностей.
С камнем на ладонях Мара вернулась в обеденный зал, затем перешла в гостиную. Здесь она замешкалась самую малость — со стены на нее смотрела большая фотография в рамке, вывешенная Кефой буквально на днях.
Фотография запечатлела Лилиан Лэйн и Питера Хита под сводом из скрещенных бивней у въезда в Рейнор-Лодж.
