Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Ну, что там говорили в собесе?
— Да ничего… Всё нормально, — нехотя ответил Рустам…
Мухаббат встала, подошла к печке и сияла с неё човгун — металлический кувшин, в котором кипятят воду для чая. Разгребла в печке золу, подбросила туда несколько кусков угля, и снова поставила кувшин на место. Вернувшись к мужу, спросила напрямик:
— Чем вы расстроены? Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось. Говорить не стоит…
Рустаму не хотелось рассказывать о несуразной болтовне Максума-бобо. Какая нужда и жене причинять душевную боль? И так она смертельно устаёт каждый день. Вместо того, чтобы дать ей отдохнуть, он ещё станет травить ей сердце собственной болью!
Однако Мухаббат была настойчива:
— Нет, не говорите, я же чувствую, что случилось что-то. Иначе вы не были бы в таком подавленном настроении!
— Странные ты вещи говоришь, Мухаббат! Когда это я смеялся и резвился, словно младенец беспечный? В моём положении…
— В таком случае, Рустам-ака, вы и меня за ребёнка не считайте. Кому же вы ещё расскажете о горестях своих, если не мне?
— Хотел его палкой стукнуть как следует, да побоялся, как бы сослепу в кого другого не угодить, — пересилив себя, заговорил Рустам.
— Кого?
Рустам взволнованно и сбивчиво рассказал о случившемся на полевом стане, о цинизме Максума-бобо, предложившего ему «переквалифицироваться» в имама или суфия. Даже великодушно брался обучить его «своей науке». При этих словах у Рустама слёзы подступили к горлу. Закусив до боли губу, он обессиленно положил голову па плечо Мухаббат.
Рассказ этот о жестокой беззастенчивости Максума-бобо привёл Мухаббат в ярость. Разве он забыл, как Рустам, в бытность свою учителем, читал антирелигиозные лекции, проводил разъяснительные беседы о происхождении ислама, о вреде уразы для здоровья людей и другие? И он надеялся, что теперь Рустам, вопреки своим убеждениям, согласится коротать дни в позорной роли слуги божьего?!.
— Он на нас злобу затаил, — сказала Мухаббат. — А вы не очень расстраивайтесь. Я ему сама преподам правила приличия, если он забыл их.
* * *Максум-бобо прибежал с нолевого стана домой ещё мрачнее обычного. Его душила злоба, лихорадило: в жар бросало, то бил озноб.
— Ну, погоди, учителишка безглазый, — в ярости шипел он. — Я тебе покажу, как палкой замахиваться!..
— Что с вами? — встревоженно спросила жена.
— Да пошла ты!.. — грязно выругался Максум-бобо, но тут же прикусил язык.
Не пристало ему перед молитвой осквернять рот бранным словом. Вон и коран лежит, святая книга… А он… Тьфу!..
— Прости, аллах! — прошептал Максум-бобо и стал думать, как бы побольнее отомстить Рустаму.
И вдруг радостно подскочил. Ведь Мирабид с Хайдарали, сами того не подозревая, дали ему в руки кончик нити, которая приведёт его к вожделенной цели.
Максум-бобо еле дождался рассвета. Свершив первое, утреннее моление не в мечети, как всегда, а дома, он заторопился на улицу и чуть ли не побежал от ворот.
Мухаббат в этот день проснулась даже раньше обычного. Она успела сама вскипятить воду для чая, заварила два чайника, и вот они вместе с Рустамом и матерью сели завтракать. Потом она подхватила ещё сонного Адхамджона на руки и заторопилась с ним в ясли. На углу улицы она встретила Максума-бобо. Вежливо поздоровалась с ним, хотя гнев и обида душили её. Но всё же не выдержала.
— Дорогой дядюшка, — заговорила Мухаббат дрожащим голосом, — духом умершего отца моего заклинаю вас, не вмешивайтесь в нашу жизнь! Я искренне считаю себя счастливой и никогда не пожалею, что вышла за Рустама замуж. Я знаю: вам этот брак никогда не был по душе. Не любите вы и Рустама. Но поймите — он мой муж, мы навеки связали свои судьбы. Легко ли нам, трудно ли, это наше дело. Не обращаемся же мы к вам за помощью! Оставьте же, наконец, нас в покое…
— В чём же это я провинился? В том, что подсказал твоему ненаглядному, как надо жить по-человечески? — зло закричал Максум-бобо. — До каких пор ты будешь ишачить на своего мужа? Если он мужчина, так пусть и берёт на себя мужские заботы о семье, о её благополучии!
— И для этого он имамом должен стать? Суфием? Или кем ещё там, не знаю… Нет, ваш зять не из тех людей, за кого вы принимаете его! Он лучше с голоду околеет, чем согласится спекулировать на боге, лицемерно прикрываться именем пророка, в которых не верил и не верит! Вы бьёте в самое незащищённое и больное место. Но учтите, поношения и оскорбления моего мужа — это поношения и оскорбления меня! Если вы, прикидываясь другом, собираетесь вершить свои чёрные вражьи дела, я не посмотрю на то, что вы мой дядя. В последний раз говорю по-хорошему: в жизнь пашу носа не суйте, — твёрдо произнесла Мухаббат и хотела было повернуться и уйти, но Максум-бобо остановил её:
— Не торопись, разговор ость!
Мухаббат обернулась.
— Что ещё за разговор?
— Да разговоров-то вообще много… Послушай меня, бесстыжая! Этот толстошеий, до каких пор он будет пропадать у вас?
Мухаббат невольно вздрогнула от этого вопроса, почуяв в словах дяди недобрый смысл.
— О каком это толстошеем вы говорите, дядя?
— Ты дурочкой не прикидывайся. Я о трактористе говорю. Что он потерял у вас?
— Он — друг Рустама.
— Друг!.. Знаем мы этих друзей!
— Нельзя ли попонятнее говорить?
— А понятнее вот что: пусть в вашем доме и ноги его больше не будет! Если не хочешь оказаться запятнанной, обесчещенной, никогда больше не пускай его к себе в дом.
— Это почему же? Вы что-нибудь дурное слышали?
— Да, слышал! Удивляюсь, что ты не слышала. Весь колхоз только о вас и говорит!..
— О ком о нас? И что говорит? — изумлённо спросила Мухаббат.
— Что ещё могут говорить… Слышал я, что вы у трактора свидания устраиваете. Ну, коли о тебе вести речь, то пёс с тобой. Но какое ты имеешь право, бесстыжая, порочить моё доброе имя?!
— Вы что это, дядя, серьёзно?.. — Мухаббат вздрогнула, словно от удара, всё тело её начало биться мелкой дрожью, краска жгучего стыда залила лицо, огнём заполыхали уши. Чтобы не выронить сынишку, она посильнее прижала его к груди и безвольно опустилась на землю, прислонилась к забору.
— А ну-ка, присаживайтесь, дядюшка, и выкладывайте. Кто это такие слухи распространяет?
Невольно подчинившись требовательному голосу племянницы, Максум-бобо послушно опустился на корточки. Мухаббат была смертельно бледна и вся дрожала. Но вот ей удалось немного унять волнение, и она заговорила:
— Если вы мне действительно дядя, вы должны, обязаны защитить от подлой клеветы моё доброе имя. Не знаю, сможете вы или нет по-мужски наказать клеветника, но я, учтите, этого дела так не оставлю!
— Ты ещё молода, тебе повеселиться, порезвиться хочется, — пропустив мимо ушей слова племянницы, заговорил Максум-бобо. — Знаю, тяжко тебе служить посохом увечному мужу, коротать цветущую жизнь на работе да в четырёх стенах дома. Да, недаром говорят, отряхивай подол, пока честь не запятнана… Вон Мирабид сохнет по тебе ещё с поры твоего девичества! Пока у тебя один ребёнок, плюнь ты на всё и выходи за него…
— Тьфу! — не выдержала Мухаббат и, как ужаленная, вскочила с места, глянула в упор сверху на Максума-бобо. — Я колхозников соберу! Если вы на этом собрании не докажете, что я развратница, я сама палкой Рустама расшибу вам голову…
Больше Мухаббат выдержать не могла. Она резко отвернулась от Максума-бобо и побежала, вся в слезах, прижимая к себе Адхамджона.
На работу в этот день Мухаббат не пошла, вернулась домой.
Тётушка Хаджия только было подмела двор и направилась в дом. Увидев Мухаббат, она решила, что невестка что-нибудь забыла, уходя на работу. Но увидев, что Мухаббат плачет, она кое-как попала ногой в галошу, другую схватила в руку и бросилась на веранду.
— Горе моё! — встревоженно вскрикнула она. — Что с тобой? Почему ты плачешь?
Готовая и сама вот-вот заплакать, она бережно взяла Мухаббат под руку и проводила её к стоявшему на веранде просторному помосту.
Прильнув к свекрови, Мухаббат безудержно разрыдалась. На встревоженные вопросы тётушки Хаджии она только и могла выговорить: «Дядя… мой дядя…»
Тётушка Хаджия из этих невнятных восклицаний сделала заключение, что с Максумом-бобо произошло что-то серьёзное.
— Что случилось с Максумом? — встревоженно спросила она. — Умер, что ли?
— Нет, — сумела наконец спокойно заговорить Мухаббат. — Его смерть меня бы не так расстроила.
— Вот оно что! А чем же тогда расстроил тебя этот негодник?
— У меня язык не поворачивается сказать… Он говорит, что я изменяю мужу с Фазылом. Брось, говорит, слепого мужа и выходи замуж за Мирабида, — всхлипывая, рассказывала Мухаббат.
— Бессовестный, перекупщик проклятый! Пусть свою франтиху крутобёдрую отдаст этому Мирабиду. Пусть не считает, что все такие же бабы, как он сам, сдохнуть бы этому негоднику… — Свекровь, видать, вспомнила давние разговоры, которые шли в кишлаке о Максуме-бобо, когда тот ещё учился в медресе.
