Николай Новиков - Предвыборная страсть
Если говорить, говорить — не так страшно становится.
— Барон, Маша не выдаст нас, — раздался сзади знакомый голос.
Маша обернулась. От противоположной стены к ней шел Андрей.
— Андрюша! — Забыв о всех своих тревогах, бросилась ему навстречу.
Подбежала, хотела обнять его, поцеловать, но… что-то мешало ей. Не Барон, исподлобья посматривающий на них, нет — сам Андрей. Он даже в щеку не поцеловал ее!
— Как ты нашла меня?
— Костя подсказал. А я тебе продукты принесла… Я никому не скажу, что нашла тебя здесь…
— Спасибо.
— Андрюша…
— Что?
— А это правда, что ты вчера был в Костиной квартире с кем-то?
— Откуда тебе это известно?
— Ну правда? Костя спросил, все ли было вчера нормально… И я поняла, что ты не один там был. Скажи мне честно, пожалуйста, прошу тебя. — Закрыла лицо ладонями, всхлипнула.
Андрей ласково погладил ее по плечу.
— Я же тебе вчера пытался объяснить, что мы очень разные люди, Маша…
— А кто она? — Девушка схватила Андрея за руки, словно в них таился ответ на ее вопрос.
— Это не имеет значения.
— Но она есть?!
— Она всегда была. Есть и будет. Извини, что так получилось, Маша…
— И ты, значит, был с нею у Кости, а потом, когда вы расстались, ты увидел милицию и оказался на месте преступления, правильно я говорю?
— Правильно. И Стригунова я не убивал.
— Я знаю, но почему ты убежал? Почему прячешься?
— Хочу, чтобы они нашли убийцу и оставили меня в покое. Здесь все же удобнее, чем в тюрьме.
— А я тебе поесть принесла… — Маша растерянно улыбнулась, пожала плечами. — Если тебе нужны деньги, у меня есть, я принесу тебе все и еще займу, сколько скажешь… А если что-нибудь еще…
Больше говорить было не о чем. И в который уж раз тревожно заныло сердце — нечем было его успокоить, и страх, который отвлекал от мрачных мыслей, исчез.
— Вон там сумка с продуктами, если что, можешь позвонить мне домой или на службу, ты же знаешь номера телефонов… Костя привет передавал… Ну я пошла?
— Погоди, Маша. Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но… не могла бы ты выполнить одну просьбу?
— Я позвоню твоей маме и скажу, что ты жив и здоров. И Косте тоже скажу, — пробормотала Маша.
— Ни в коем случае. Ни матери, ни Косте. Ты меня не видела. Не нашла, и все. Но, пожалуйста, сходи к Валерии Петровне и передай…
— Не станет она сейчас заниматься твоими проблемами, Андрюша. У нее вчера муж застрелился.
— У Леры?! Муж застрелился?! — воскликнул Андрей.
— У Леры? — изумилась Маша. — С каких это пор она стала для тебя Лерой? — И испуганно прикрыла рот ладошкой, глядя широко раскрытыми глазами на Андрея.
— Извини. Это долгая история, и я не могу тебе рассказать ее. Спасибо за продукты, Маша. Всего тебе доброго.
— Прощай… — прошептала Маша.
Андрей смотрел ей вслед. Согнутая спина, шаркающая походка, безвольно опущенные руки — сейчас она была похожа на старушку… Но он думал о другой.
46
Любимая… До боли в суставах сжаты кулаки, до скрежета стиснуты зубы, липкий ком застрял в горле. Любимая! Ей трудно, ей больно сейчас, а он сидит здесь, в подвале, и не может быть рядом, облегчить ее страдания.
Не может.
Умом Андрей понимал: никто не виноват в том, что случилось, стечение обстоятельств загнало его в угол, откуда пока что не видно выхода. Но сердце, в котором властвовала любимая, не слушало доводов разума.
Может, позвонить ей? Опасно появляться в городе, его ведь многие знают, видели на экранах телевизоров, но не это останавливает. Позвонит… И что скажет? Что сделает?
Ничего…
Он молча сел на грязный матрас в углу.
Серые стены, грязный пол, грязные, рваные матрасы. Огонь, полыхающий в железной бочке. Дров не видно, а пламя бушует… Чем питается этот огонь? Может быть, пожирает его любовь? Ее любовь? Их счастье?
Догорит и погаснет. И весь мир погрузится во мрак и холод. Для него. Для нее.
— Лера, Лера… — шептал он, зажмурившись так, что в глазах замелькали разноцветные искры.
— Да ты не дергайся, парень, — глухо сказал Барон. — Это еще не конец, выкарабкаешься. А молоденькая тоже ничего. Когда мужика любят бабы, он живой.
Андрей открыл глаза, мельком взглянул на хозяина бетонных подземелий и опустил голову. Того, кто прячется от людей, не должны любить красивые женщины. Зачем?
— Когда меня судили, я смеялся, — сказал Барон. — Не было такой силы, чтоб запугать Барона. Даже охрана со мной обращалась уважительно. Знали, что если я выкручусь и когда-нибудь выйду на волю, тот, кто меня оскорбил, и дня не проживет. Приговор узнал — смеяться бросил, и все ж таки не боялся. Верил, дружки подмажут кого надо, выйдут на больших паханов и помогут. Месяца два ждал: вот-вот. О расстреле не думал. Песни пел. А потом шепнул надзиратель: кранты тебе, Барон. Уперлась помощь рогом в стенку, а стенка — бетонная. Вот тогда я испугался. Прошения строчил одно за другим, на дверь смотреть не мог, как услышу шаги в коридоре, аж дыхание останавливается. Месяц, наверное, трясся, похудел килограмм на двадцать, ночью спать не мог, днем — жрать… Ничего, прошло и это. Вроде как привык. И стал думать. Много думал. Что пятерых козлов замочил — не жалел, рано или поздно кто-то другой сделал бы это. Но больше не хотел. Ничего не хотел: ни баб, ни денег, ни водки, ни славы, ни власти. Только б жить. Вроде как было много всяких желаний, да сварились все в одно. И поклялся тогда, если подфартит и останусь жить, — уйду от всех… Даже не так, не то чтобы поклялся, какой-то зарок дал, нет. Как сварились все мои желания в одно, так оно и осталось. Спасибо Великому Октябрю, уважаю теперь этот праздник: он же мне жизнь спас. Срок тянул честно — от звонка до звонка. А потом ушел. Много было охотников прибрать к рукам Барона, в Москву звали, до сих пор, нет-нет, да и приезжают, и не мелкие фраера. Горы золотые обещают, заграницы всякие. Да все понапрасну. Хорошо мне тут с Нинкой, благодать. И плевал я на все ихние перестройки и другое всякое шебуршание. А тебе скажу прямо: на стенку прыгать да головой об нее стукаться — дурость. Лучше песни попой, только тихо.
Эти откровения, да перед телекамерой высказанные, стали бы сенсацией. Но сейчас Андрею было не до них. Гудел в бочке огонь, пожирая его любовь. И ничего нельзя поделать с ним, ничего нельзя изменить.
— У тебя совсем другое было, — сказал Андрей. — Ты был виновен и наказан по справедливости. Принял страшные муки, изменил взгляды на жизнь — это можно понять. Но я же ни в чем не виновен! Лера — моя любимая, нас разлучили подлостью и обманом, но теперь, когда все открылось, мы должны быть вместе. Не можем! Стригунова я и пальцем не трогал — меня ловят как убийцу! И самое страшное, Лера сейчас страдает, а я даже утешить ее не могу! Получается — предал, бросил в трудную минуту… Да за что же мне такое?!
— Больно просто рассуждаешь, — усмехнулся Барон. — Я виноват был? Да, замочил пятерых сук, так за дело же. Они знали, на что шли, рисковали. Не повезло им. Я поступил по закону, по какому жил. Меня судили по другому закону. По которому никто не жил, который был, как дышло, куда повернул, туда и вышло. Оставил девку на сносях, ее вон, Нинку. Без помощи, без защиты. Когда расстрела ждал, ее изнасиловали, поиздевались вволю — ребенка потеряла и глухонемая стала. Я даже разобраться не мог, наказать. А те, кто меня судил, разобрались, наказали виноватых? Нет. Потому как на самом деле тот, у кого сила, всегда прав, но виноват, а убогий всегда виноват, но прав. Только, если ты убогий, никому твоя правота не нужна. Понял?
— Так можно любое преступление оправдать, — сказал Андрей. — Террористов всяких, насильников, бандитов.
— Нет. Сильный потому и сильный, что побеждает сильных. А те, кто на детей да женщин нападает, — убогие. Они всегда виноваты, хотя по-своему правы.
Нина порезала колбасу, хлеб, разложила еду прямо на полу у горячей бочки, расстелив старую газету. Толкнула Барона в плечо, приглашая «к столу». Потом взглянула на Андрея, улыбнулась, махнула рукой, мол, хватит грустить, давай перекусим. Заметно было, что сумка с продуктами обрадовала женщину, она чувствовала себя настоящей хозяйкой.
— Будешь сильным — будешь прав, — подвел итог своим размышлениям Барон. — Смотри, Нинка-то как расстаралась! И водки уже налила. Давай, журналист, не обижай бабу.
Давненько Андрей не пил из граненых стаканов! Но едва он поднял свою посудину, собираясь выпить за Нину, за добрую, симпатичную женщину, за женщин вообще, как деревянная дверь комнаты с грохотом распахнулась, и на пороге появился Лебеда с пистолетом в руке.
— Вовремя я пришел! — ухмыльнулся он. — Прямо к столу.
— Пушку-то брось, раз пришел, — мрачно сказал Барон. — Как это тебе удалось пройти незамеченным? У меня там ловушки всякие стоят…
