Ксения Васильева - Девственница
Милая такая девочка, из Гнесинского училища, - совсем другой мир, и я с ней стал видеться часто, и она меня просвещала. Сначала - мама, потом эта девочка, так что я, конечно, серый, но не совсем. И Марина вдруг начала на меня срываться, - то я это не так, то - то... И однажды позвала меня к себе - у неё роскошная квартира, - он закусил губу, - ты же эту квартиру знаешь.
Наташа откликнулась эхом: знаю...
Поставила выпивку шикарную, музыка, люди какие-то (Маринины приемчики! Устраивать все в своей квартире... Что ж, - дома и стены помогают. Дальше Наташа знала, что последует... И так оно и было, как она догадывалась), пьянка, и я оказался в её постели.Ты видишь, я говорю все. Наташа кивнула. А что она могла возразить? Что?
Мы стали с ней любовниками и как бы сокомпаньонами в её бизнесе, торговле, проще. Девочку ту я больше не видел.
Ну, и я на какое-то время подпал под Маринино влияние, которое стало довольно скоро меня тяготить. Дело было в простом - я её не любил нисколько и как женщина она меня возбуждала только после большой пьянки, когда вообще все равно. Марина это заметила и стала меня просто покупать. Давала деньги, даже когда я делал очень мало, снабжала мою маму всем, но никогда не заходила сама.. Я говорил, что от меня.Хотя я и сам маме всегда все привозил, что ей было надо. Но моей маме ни-чего не надо - она, как птичка на ветке. - И у него в глазах появилась нежность, и ввлага застлала взор не слезы, конечно, у таких мальчиков слез не бывает. Влага. Значит, свою маму он любит. И очень. Наташа соревноваться не может.
- Теперь, - сказал он, - я перехожу к самому...
Наташа съежилась.
- Совсем недавно Марина мне сказала, что из загранки, из Европы, приезжает одна её знакомая, отвратная баба, - он снова как-то извинительно прикоснулся к её руке, но Наташа отвела его руку и кивком дала понять, чтобы он продолжал.
- И эта баба там, в загранке, на деньги, неизвестно какие, накупила барахла столько! А в молодости эта баба, прикинувшись подругой, обобрала её, особенно ей, Марине, жаль иконку Божьей Матери и она, Марина, ждет эту бабу всю жизнь, чтобы, во-первых, взять свое, а во-вторых, честно забрать у бесчестного человека невесть каким путем приобретенное богатство и отомстить.
- Подожди минутку, - сказала Наташа, - я сейчас... - и вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Вошла в кухню, не зажигая света, стала у окна.
... Вот все и объяснилось. Но надо идти и дослушать эту историю.
Она налила себе из кофейника холодного кофе, будто за этим ходила и вошла в комнату. Все, как по волшебству, или нет, - по злому колдовству, изменилось. Перед ней сидел вор и развратник, с острым недобрым лицом и странно белой головой, может, он красит ее? Впрочем, какое ей дело. Она села на свое место, поставила чашку. Он взял бутылку и вопросительно посмотрел на нее,
- Она качнула головой - нет.
Он увидел перемену в ней, и в глазах его метнулся страх.
Я понимаю, - сказал он, - как гнусно то, о чем я рассказываю. Но я сказал себе: или я расскажу ей все, или ничего. А если ничего, то все это будет гноиться во мне, как грязная рана, от которой умрет... - он хотел сказать, любовь, но испугался её вспыхнувших глаз, которые она тотчас же опустила, чтобы он не заметил, как огонь ненависти опалил её.
- Ну, досказывай... - она улыбнулась из-за чашки кофе, - тяжело далась ей эта улыбка! Он смотрел на неё и начинал понимать, что она не простит. Никог-да. Никогда - видел он в её глазах.
И она вдруг ответила, будто читая его мысли:
Ты думаешь, мне жаль шуб и всей этой дряни, которую вы взяли и поделили? Да, некоторые из этих вещей мне нужны просто для жизни. Зимой теплое пальто или шуба, летом - приличный плащ. А иконка, кстати, - она улыбнулась, - передай Марине, что это иконка Паневежисской Божьей Матери, есть такой город в Литве. Но она, конечно, его не знает, как и то, что цифирки на обороте означают год - ты её спроси, какого года сворованная у неё мною иконка...
Он хотел сказать, что знает Марину лучше, чем она сама, что... Но ничего не сказал - что он мог сказать? Вор и бандит, который всего несколько дней назад обсуждал с Мариной её алиби - присутствие во время грабежа. Правда, он нарочно сделал Марине больно тогда, запихивая кляп. А про Наташу он как-то сразу понял, что тут что-то не так. Выжиги из загранки не такие. Он их нагляделся. И иконка - Наташина! Но как Наташе все объяснить? Как убедить, что он сейчас - другой... Что он безумно любит её. И от того, что он узнал, что она - его мать, изменилось многое, но по-другому и что бросила его тогда - ему наплевать.
Ты сдашь меня? - спросил он, ей показалось, зловеще.
Она не испугалась. Чего ей бояться? Что он её сейчас убьет?
Пусть убивает. Если быстро, то не больно - миг. А мама?.. Жаль маму. Но, наверное, даже хорошо, если её убьет её же сын... А она ещё думала, кем он станет? Кем он мог стать? Зачатый в ванной. По пьяни, от замурзанного Санька! И опять она виновата. Но это уже - надо забыть. Все забыть. И сына. И грабиловку...
И она ответила:
- Я - дрянь, но не настолько, чтобы из-за каких-то тряпок сажать своего сына в тюрьму. Даже эту тваренку мне не хочется сажать. Противно. Она, как и я сейчас, когда-нибудь, сама по себе, получит по своим заслугам.. У тебя все? - спросила она, вставая и давая понять, что ему пора уходить. Ничего она не чувствовала к нему - ни-че-го. Ни материнских чувств, ни женских... Нихил. Ничто, - по латыни.
- Нет, - сказал он и тоже встал. И вдруг вышел из комнаты.
... Пошел за пистолетом? Дрожь пробрала её с затылка до зада. Собраться. Взять себя в руки. И ждать. Спокойно и достойно.
Он вошел с чемоданом. Бросил его на пол, крышка отвалилась и на пол поползли шубы, платья, костюмы, драгоценности... - Вот, - сказал он, - что я взял. Остальное у Марины, но я тебе верну все.
Наташа больше не могла терпеть эти игры и, подойдя к чемодану, двинула по нему ногой, - злоба кипела в ней неимоверная! - потом рванула попавшееся под руку фиолетовое платье с лайкрой, - лайкра не рвется так просто, схватила ножницы со стола и начала кромсать все подряд, приговаривая: Вот вам, подонки, вот! Хватайте, зашивайте, торгуйте в туалетах или где вы там торгуете! Вот, вот!
Он сначала онемел, потом схватил её за руку и, как-то вывернув, но без боли, отнял ножницы и положил себе в карман.
Она села на пол и зарыдала, зря она решила, что слезы навсег да оставили её. Он сел рядом с ней на пол, и еле прикасаясь к её руке, попросил:
- Прости меня! Я понимаю, что это невозможно, но - прости... - он почти плакал. - Я люблю тебя (она злобно от - толкнула его руку), я люблю тебя... Ты для меня не мать, ты это понимаешь? Ты - абстракция... Ну, как тебе объяснить? Женщина ниоткуда... Пришедшая с небес... Моя мать - это моя мама - Марья Павловна. То, что ты родила меня? Ну и что? Что во мне течет капля твоей крови? Наверное, именно из-за нее, этой капли, меня так тащит к тебе. Ты - для меня женщина. И все. Кто о нас знает? Марина? Она заткнется и не скажет ни слова... Не гони меня, Наташа! Не гони. Я умру, клянусь тебе, я это знаю. Я погибну, Наташа...
Она посмотрела на него. Искренность и мольба... Но все они хитрые продажные твари. Им что-то нужно от неё еще. Но зачем он привез вещи? Кто его знает? Может быть, он думает, что у неё по банкам в Швейцарии разложены доллары, так почему бы не отдать какие-то шубенки и золотишко?
А он говорил и говорил: Это предрассудки... Я понимаю, если бы ты была моей матерью всегда... Но тебя не было, мы узнали друг друга, как незнакомые люди... Почему мы должны...
- Мы ничего не должны, - сказала она ледяным тоном. - И уж ты мне ничего не должен теперь. Как и я. Ты - вырос. Каким?.. Это моя печаль.
Она была в состоянии странного холодного ледяного возбужде - ния. Перед ней сидел мальчик, глаза которого были наполнены слезами.
- Сандрик! - сказала она уже другим тоном, без ненависти, - Ты должен уйти. Сейчас же. Я больше не могу выносить этого все-го. Я должна быть одна.
Но ты же погибнешь одна! - почти закричал он. - Я тебе нужен! Нужен! Пойми! Ты такая незащищенная, тебя может обмануть, обидеть всякий! И ты мне Нужна! Пусть у нас больше ничего не будет... Но я буду рядом с тобой. Всегда.
- Неправда, Сандрик, это же неправда, милый, - сказала она почти ласково, как действительно своему сыну, но маленькому еще, ТОМУ - ты же сам понимаешь, что скоро уйдешь от меня. Я для тебя - ничто. Не мать. И если перестану быть женщиной, то и не стану для тебя необходимой.
Он потянулся поцеловать её в щеку, она чуть повернула голову, и губы его пришлись ей где-то возле уха и далекий отголосок того, что было сегодня, пронесся искрой между ними. Он посмотрел на неё с еле уловимой надеждой, мольбой, просьбой, но она сделала вид, что ничего не произошло, и поцеловала его спокойным поцелуем, легким, как дуновение.
- Прощай.
- Нет, - сказал он, - я не прощаюсь. Ты не дождешься этого от меня.
Но глаза её были холодны и спокойны. Как безветренные озерца в глуши леса.
- Если хочешь, - до свидания.
