Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Конечно же, он отправился на кладбище, навестить деда и, посидев с полчаса на низенькой скамеечке, пошел туда, где встретил некогда черный камень с фарфоровым овальчиком портрета. Кладбище, вымокшее под дождем, было сейчас похоже именно на то, чем оно и являлось - ничто кроме уныния и скорби не навевали ряды надгробий - мертвых кроватей в заброшенном городе мертвецов. Лишь кое-где виднелись увядшие цветы и красные фонарики, в которых теплились огарки свечей, оставленных утренними визитерами.
"Ага, сегодня воскресенье," - сообразил Йохим, сворачивая на узкую тропинку. Он шел, оглядываясь по сторонам и замирая от предстоящей встречи. Где же этот камень и кустик желтых роз, прильнувших к его холодной черной глади?
Уже стемнело, а Йохим все блуждал, вглядываясь во мрак, кружил среди могил как ищейка. Несколько раз ему казалось, что кто-то стоит за его спиной, он резко оборачивался - но только поскрипывание веток, шелест увядшего венка, потревоженного ветром, нарушали безлюдную тишину. Он уже запомнил какие-то имена на ближних надгробьях, узнавая чужие, улыбающиеся с мокрых портретов лица и покрываясь мурашками холодел, не решаясь признаться: ни того имени, ни того лица среди них не было...
Дома, отогреваясь горячим чаем, Йохим осторожно спросил у бабушки о доме напротив.
- Стоит он пустой, гниет. Никому не нужен. Съехали они все еще лет пять назад. И не слуху ни духу...
"...Конечно же, так и есть. Так и должно было быть: фантомы исчезают, миражи рассеиваются. Интересно, а что если в клинике никто не вспомнит о мадмуазель Грави, а в картотеке не окажется истории ее болезни? Тогда я точно буду знать, что спятил".
- Ехи, тебе звонит Даниил, кажется из Парижа, - прозвучал сквозь дремоту голос Полины. - Умоляет меня отпустить тебя к Рождеству... Что уж там - поезжай. Интересно разве со стариками сидеть.
- Интересно,- упрямо заверил Йохим. Но вскоре снова зазвонил телефон и он услышал в трубке знакомый голос:
- Йохим? Это Остин. Дани считает, что я имею на вас достаточное влияние, чтобы выманить из дома в канун праздника. Приезжайте, право, на пару дней в Париж к моим друзьям. Я беру вас под защиту и имею к вам серьезное дело. Так будете? Записывайте адрес, мы будем ждать.
...Парижский таксист нервничал, крутясь по пригородным улочкам в поисках нужного адреса. Близился рождественский вечер, на дверях домов зеленели веночки омелы, увитые красными лентами. В окнах особныков, светящихся тепло и уютно в сырых сумерках, мелькали силуэты нарядных людей. Там уже были накрыты праздничные столы, припрятаны в нарядные коробочки подарки, там была любовь и тепло, детские голоса, кудрявые головки в атласных бантах и елки! Боже, эти нарядные в свечах и шарах, с хвойным запахом и капельками прозрачной смолы на чешуйчатом рыжеватом стволе праздничные елки! Если они светятся в домах, то каждый, блуждающий сейчас в уличных потемках, чувствует себя андерсеновским сиротой, а заплутавший таксист - бандитом-громилой, готовым "пришить" своего бестолкового клиента.
"Черт побери этого немчика! Да он просто перепутал буквы в названии улицы. Высадить его поскорее, пока он замешкался, разглядывая надпись на доме, и поскорее сматываться..." - решил измученный таксист, получив деньги. Не успел Йохим опмниться, как задние фары машины скрылись за поворотом. Он стоял один у калитки незнакомого дома, слыша как сквозь накрапывание дождя пробивается откуда-то "A ve Maria".
"Где я, зачем и почему? Париж это или Грац?" - Йохим вспомнил, что неоднократно видел во сне подобную сцену - чужой город, чужие дома, запертые двери. И никто не ждет его, никто не порадуется его появлению. Будто он перепутал время или пространство - сбился с пути. Вечный странник. "Ну хватит разжигать страсти, уж телефон-то Дани у меня есть. И город этот, чей бы он ни был - явно не в состоянии войны. Нужно просто постучать куда-нибудь и попросить разрешения позвонить". Йохим толкнул ближнюю незапертую калитку и по выложенной каменными плитами дорожке направился к дому, стараясь не наступать в лужи. Все три этажа коттеджа с нарядным балконом и фигурной черепичной крышей светились высокими, явно праздничными окнами, отбрасывая на мокрую дорожку глянцевые блики. "Фу, черт! Конечно же, полный ботинок. Как всегда. Динстлер в своем репертуаре" - злился Йохим, обманутый тенью и осторожно прыгнувший в самый центр большой лужи. Он поднялся на ступени и решительно нажал на кнопочку бронзового звонка. Подождал и нажал снова. - Зина, да где же ты, в дверь звонят, - услышал он женский голос. Послышались шаги и дверь распахнулась.
- Простите, добрый вечер, сударыня... Доброго Рождества... Мне... мне... необходимо позвонить..." - лепетал он заготовленную фразу и не слышал своего голоса. На пороге, придерживая дверь обнаженной рукой и насмешливо улыбаясь, стояла Алиса.
4
- Зина, Зина, проводи доктора переодеться - у него полный ботинок воды! Как же это вы - единственная глубока лужа - и прямо в "яблочко"! Алиса разглядывала тяжело прислонившегося к дубовой панели Йохима. - Да что с вами? За вами гнались?
- Напротив - от меня удрал таксист. Просто, всякий раз, когда я неожиданно встречаю вас, у меня подкашиваются ноги... А ботинок ... вы что - подглядывали из окна?
Алиса пожала плечами:
- Шпионаж - не мое амплуа. Чтобы знать, мне вовсе не надо подглядывать... А ну - раздевайтесь! Вас уже заждались.
- Можно я так минуточку постою и просто посмотрю, чтобы привыкнуть?..
Свет люстры, падающий из холла подсвечивая золотом пушистую шапку волос, очерчивая силуэт Алисы, одетой в узкое открытое платье так что руки на фоне бархатной черноты удивляли тонкостью и белизной. А лицо... Взяв Алису за пелчи, Йохим развернул ее к свету, пристально вглядываясь в обновленные черты. Так быстро и жадно, по нескольку раз возвращаясь к началу, читают любовные записки; сначала охватив главную добычу смысла, а потом долго охотясь за разбегающимися оттенками, выискивая недосказанное между строк.
- Хорошо, очень хорошо! - шептал Йохим, - А это? - Он быстро провел пальцем по ее брови в том месте, где полоску густых волосков рассекал шрам. - Карандаш?
- Вы хотите, чтобы я всегда ходила a la naturelle - как под лупой в вашем кабинете. Дудки! И это, и это, и это... - Алиса ткнула пальцем в щеки, глаза и губы, - "Мадам Ланвен" - лучшая парфюмерия в Европе!
- Я разделяю с ней лавры и преклонясюь - она с легкостью ликвидировала мои недоработки. Хотелось бы и впредь рассчитывать на сотрудничество: работая в паре мы горы свернем!.. Правда, Алиса, это все так здорово!.. Я знаю, что даже в огромной толпе, состоящей сплошь из кинозвезд, ну где-нибудь на фестивале во дворце Шайо, будете видны вы одна, будто только на вас направлен откуда-то сверху луч прожектора... Вы знаете, как бывает - бродишь один по пустым музейным залам, скользя по сторонам уже усталым пресыщенным взглядом, и вдруг "цепляешься" за какое-то полотно, скромно висящее в ряду с другими. Подходишь - и столбенеешь от восторга, а потом, прищурившись, читаешь латунную табличку: "Тициан" или "Ботичелли".
- Вы опять за свое, Йохим. Но я рада, что вы довольны собой. Потому что я - уже наполовину - ваше творение! С фасада, конечно...
- С кем ты там заговорилась, дочка? - в холле появилась Елизавета Григорьевна и опешила, увидев обнимающуюся пару: Йохим все еще держал Алису за плечи, восторженно глядя в ее лицо.
- Мама, это, наконец-то, доктор Динстлер. Он опоздал, так как был брошен одним из твоих прекрасных таксистов, забастовки которых ты так горячо поддерживаешь... Ну теперь - все в сборе - и быстро за стол! Только вначале доктору необходимо переменить обувь.
У тройного окна-плафона в ярко освещенной гостинной серебрилась шарами пушистая елклал, а в центре под низко висящей хрустальной люстрой раскинулсял в полной праздничной экипировке огромный стол. Запахи хвои, пирогов и мандаринов звучали вступительной увертюрой, предвосхищая канонический аромат запеченой с яблоками и апельсинами, умащенной корицей и майораном, приправленной орехами и курагой, огромной, томящейся в духовке чуть ли не с утра, индейки.
Вся атмосфера этой теплой комнаты, упрятанной от декабрьской ночи за темно-зеленые атласные шторы, с толстым ковром китайской работы, где на мягком поле цвели букеты выпуклых палевых роз, а на камине и резных столиках зеленели кустики плюща в красных лентах с пучками свечей "растущих" из самой серединки, с лесными пейзажами в тяжелых рамах, темнеющих на серебристо-зеленом штофе стен - все здесь было именно таким, как мечталось путнику, затерявшемуся на чужой, темной улице.
- Рада приветствовать вас, доктор, в моем имении, - протянула Йохиму сухую легкую руку седая старушка, не поднимающаяся с высокого резного кресла. - Алиса, верно, рассказывала - я русская и очень старомодная. Этот дом - моя крепость. Вернее - эта вилла - мой дом, - Александра Сергеевна произнесла последнее слово по-русски.
