Мулк Ананд - Гаури
В тот момент, когда Панчи впервые увидел Гаури, раздался первый крик петуха. Девушки еще продолжали петь под аккомпанемент дхолки. Но вот со слезами на глазах — как и полагалось по обряду — вошла Лакшми и попросила девушек подготовить ее дочь к отъезду в дом мужа. Девушки надели на Гаури серьги, повесили ей на шею гирлянду цветов и усадили в нарядный паланкин. Смущение, которое Панчи все еще чувствовал в глубине души, постепенно проходило — ведь он стал обладателем девушки, которая оказалась такой миловидной и доброй. Но все же он старался быть сдержанным, как и подобает жениху из Малого Пиплана, который добился руки невесты из Большого Пиплана.
2
— Пошел, Сона! Пошел, Чанди! Чтоб вам обоим сдохнуть!.. Пошли!.. — Панчи в сотый раз кричал на тощих волов, подгоняя их вперед. Ему хотелось как можно глубже вспахать твердую, выжженную солнцем землю, которая после нескольких ливней, прошедших на неделе, только чуть-чуть размякла сверху. Но, осыпая животных проклятиями, Панчи знал, что ни Сона, ни Чанди не могут двигаться быстрее, потому что уже несколько дней питаются одним сеном и водой, не видя и крошки хлеба.
Панчи поднял палку, но не посмел ударить волов — они принадлежали Моле Раму, который одолжил их ему при условии, что Панчи вспашет два акра земли на его участке. Поскольку волы не проявляли особого рвения, несмотря на занесенную над ними палку, Панчи стал отчаянно тыкать их палкой в ноги, не скупясь на отборную ругань.
Сона и Чанди реагировали на это лишь легким подергиванием кожи, даже не отмахиваясь хвостом. Панчи понял, что большего от них не добьешься, и решил остановиться на некоторое время, чтобы дать им возможность передохнуть. Затем он снова погнал волов вперед. Но теперь он не очень-то налегал на плуг, чувствуя, что ему пора устроиться на отдых в тени живой изгороди из колючих кактусов…
— Идите же, идите! — уговаривал он заупрямившихся волов более мягким голосом и выразительно причмокивал губами.
Волы важно фыркнули, как будто их тщеславие было удовлетворено, и сделали несколько резких рывков вперед, потащив за собою плуг и вместе с ним Панчи.
— Вот это дело! — сказал он и, чтобы восстановить равновесие и вместе с тем поглубже пропахать твердую землю, всей тяжестью навалился на плуг. Но, проявив некоторую резвость, Сона и Чанди тут же опять перешли на ровный медленный шаг. А Панчи снова принялся осыпать их проклятьями и крутить им хвосты. Однако вскоре ему стало жалко их, и он пошел дальше, уже не так сильно налегая на плуг и успокаивая себя тем, что он сможет пропахать этот участок вторично, если с первого разу вспашет его недостаточно хорошо. Сочувствуя волам, он невольно вспомнил и о своих несчастьях. В нем росло чувство смутной обиды на людей, особенно на дядю Молу Рама, который заставлял его делать всю работу, и на Гаури, приход которой в дом почему-то совпал с долгами, с засухой, с дрязгами и раздорами в его семье. Вошедшие в поговорку стихи из эпоса «Хир и Ранджха», где все жизненные невзгоды героя автор объясняет его чрезмерной любовью к женщине, внезапно пришли ему на ум:
— Твоя любовь, мой Хир,
Меня провела через мрак бытия…
Панчи произносил стихи нараспев, с глубокими придыханиями, так что в конце концов они стали походить на мелодичную песню. Казалось, к ней прислушивались даже волы, хлопая своими длинными ушами. Мелодия словно убаюкивала волов, и их шаг совсем замедлился. Панчи легонько тыкал их палкой и вдруг заговорил с ними, произнося слова отрывисто, почти как безумный:
— Послушайте, о мои волы, я хочу поведать вам свою судьбу… Мои беды и несчастья начались после женитьбы…
В его словах было столько неподдельной тоски, что он совсем забылся, прислушиваясь к звуку собственного голоса. Затем он откашлялся и опять запел:
— Хир, Хир, о мой Хир!
Печальный припев стихов, казалось, как нельзя более соответствовал этой бесплодной, иссушенной солнцем, пустынной земле. Может быть, поэтому крестьяне, работавшие на ближайших полях, повернулись к нему и закричали:
— Хорошо, Панчи! Хорошо!
Это привело его в замешательство. Он опустил голову и снова принялся размышлять о своих невзгодах.
«Эта Гаури разорила меня, разрушила нашу семью! Она олицетворение богини Кали! Моя тетка Кесаро права, когда говорит, что моя жена — олицетворение Кали, черной богини, которая уничтожает все на своем пути, которая несет в своем дыхании голод и опустошает целые деревни. Как у богини Кали, у нее ожерелье из черепов… Говорят, Кали ходит с мечом в руке, убивает людей и топчет тело своего супруга… Господи! Неужели Кесаро права?.. Нет, нет… Ведь если б это было так, тогда…»
— О Хир, Хир, мой безумный Хир, твоя любовь… — снова запел он.
Когда замер последний звук припева, Панчи подумал, как легко все его друзья согласились бы со скрытым смыслом песни. Ведь после его свадьбы они еще ни разу не ходили вместе с ним на охоту или на рыбную ловлю, как прежде.
— О Сона, о Чанди, о мои сыновья, что толку гнать вас вперед на этом участке, если он… Если он скоро… — Комок встал у Панчи в горле, и он не сразу произнес ужасные слова. Ведь этот участок тоже будет заложен! Так же, как заложили другой, чтобы оплатить свадебные расходы.
Тут Панчи заметил, что волы, пользуясь его рассеянностью, совсем замедлили шаг. Вся его горечь обратилась в неистовый гнев, и он принялся колотить волов по спинам до тех пор, пока его бамбуковая палка не сломалась с громким треском.
— О, чтоб вы оба сдохли! Чтоб сдохла ваша мать, чтоб вас перекусали скорпионы!..
На его беду Мола Рам, спавший в рощице у родника, примерно в четверти мили от поля, услышал эти проклятия и треск. Щетинистые усы на его худом лице, казалось, встали дыбом, он даже вспотел от ярости, и по глубоким морщинам на его лбу потекли струйки пота.
— Не смей бить моих волов, нечестивец! — взревел он. — Дай им напиться, а потом накорми хорошенько. Нечего мучить животных в такую жарищу! Закончишь пахоту вечером, когда станет прохладней…
Панчи не мог расслышать всех слов, но отлично уловил гневные интонации в голосе дяди. Голос Молы Рама и его манера говорить всегда действовали на бесстрашного и необузданного Панчи подобно гипнозу. Так и на этот раз он оцепенел от его слов, как от шипения гадюки. Он ослабил нажим на рукоять плуга, посмотрел на непреклонных волов, несколько раз глубоко вздохнул и направился к источнику, прошептав:
— О мой Сона, о мой Чанди, гнев совсем помутил рассудок моего дяди…
Атмосфера в рощице у родника была поистине грозовой от раскатов брани Молы Рама, когда Панчи прибыл туда вместе с волами. Кроме дяди, он увидел чаудхри Ачру Рама, который лежал в тени, покуривая кальян, а также Раджгуру, сына Ачру, и Бачу, слугу чаудхри, которые сидели в глубоком молчании, лишь изредка нарушаемом бессвязным бормотанием то одного, то другого из них. Панчи привязал волов около кормушки, где лежало немного мелко нарезанного сена.
Голодные волы тотчас ткнулись мордами в кормушку, но тут же снова подняли их и недовольно замычали, давая понять, что сено они считают невкусным и просят напоить их.
— Видишь, они хотят пить, — зашипел на Панчи Мола Рам и, подойдя к кормушке, сказал уже громко, надеясь, что Ачру Рам не слышит его: — Какой же ты олух, племянник, что запряг волов в такую сумасшедшую жару, а потом заставляешь их жевать сухое сено, не дав ни капли воды. Или ты совсем потерял разум, сын свиньи?
— Добром прошу, дядюшка, отстань от меня, или я сам назову тебя свиньей! — ответил Панчи.
— Да как ты смеешь так разговаривать со мной? Я так много для тебя сделал! Я вскормил, воспитал тебя!.. Кем бы ты был, нищий сирота?
— Не горячись, хавалдар-джи! — вмешался чаудхри Ачру Рам: перебранка мешала ему безмятежно покуривать кальян.
— Пойдем, хавалдар-джи! — умоляюще проговорил Бачу, приблизился и потянул его за собой.
Мола Рам, который не считался ни с кем, кроме чаудхри Ачру Рама, потому что тот был его начальником в армии, а теперь самым уважаемым человеком в деревне, позволил увести себя.
— Покури кальян и успокойся, — сказал субедар чаудхри Ачру Рам. — Раджгуру, сынок, пойди и помоги своему другу позаботиться о волах. Бачу, наполни-ка нам трубки!
Перемирие, установленное Ачру Рамом, позволило Панчи без помех наносить столько воды, что ее с избытком хватило и напоить волов, и увлажнить корм, который они после этого стали уплетать вовсю. Потом он попросил Раджгуру вылить пару ведер воды на него самого, надеясь этим охладить себя и умерить свое негодование.
— Подойди-ка сюда, Панчи, сынок, — позвал его чаудхри Ачру Рам, когда он закончил омовение.
Панчи кинул взгляд из-под насупленных бровей в направлении рощи и продолжал выжимать мокрую рубашку.
— Тебя зовет субедар сахиб! — поторопил его Раджгуру.
