Карла Манглано - Тайный дневник Исабель
В конце концов я сел хотя и недалеко от нее, но все же на таком расстоянии, которое было соразмерно с тем отчуждением, с каким она держалась, — отчуждением как физическим, так и духовным.
Она, не обращая внимания на мои передвижения и лишь один раз отпив чуточку из бокала, молча, не отрывая взгляд, смотрела на пляшущее в камине пламя. Ее жизнерадостность, ее милая привычка весело о чем-нибудь болтать и ее удивительная способность заполнять своим присутствием все окружающее пространство исчезли. Мне показалось, что я смотрю сейчас на совсем другую женщину.
— Твоя нижняя губа в жутком состоянии. Нам, наверное, нужно вызвать врача.
— Не нужно. В этом нет необходимости.
— Тебе следовало бы приложить к ней лед, чтобы она не разбухла и не воспалилась.
— Да…
Она, похоже, не горела желанием со мной разговаривать. Тем не менее я был уверен, что она пришла в мой кабинет отнюдь не для того, чтобы просто посидеть в кресле.
— Хочешь, поговорим? — наконец осмелился я спросить робким шепотом.
Ее, похоже, было не так просто вывести из охватившего ее оцепенения. Однако у меня имелся в запасе хороший козырь.
— Это был Николай, да?
Как я и рассчитывал, эти слова возымели эффект: она оторвала взгляд от огня и с мрачным видом уставилась на меня. В ее взгляде чувствовались глубокая тоска и сильный страх.
— Откуда ты это знаешь? — настороженно спросила она. Предыдущим вечером я решил тайком понаблюдать за ее действиями. Однако утром, после того как она ткнулась лицом в снег и затем ушла с озера, я потерял ее из виду. Я в этот момент разговаривал о всякой ерунде с Надей и ее сестрами — Борианной и Иванной, и у меня не было возможности прервать разговор, не выказав при этом неуважения к своим будущим родственницам, портить отношения с которыми — по политическим соображениям — я не мог. Как только мне удалось избавиться от их компании, я тут же побежал в лесной домик, полагая, что найду ее там. Однако я ошибся: в лесном домике никого не было. Тем не менее кое-что там привлекло мое внимание. Я, в частности, заметил, что там валяется весьма приметная каракулевая шуба Николая. А еще там лежало — аккуратно разложенное на кресле — ее пальто. На полу я увидел осколки разбитой водочной бутылки, а из углей камина торчала рукоятка кочерги.
— Я заходил в лесной домик. На полу там валялись осколки стекла, а…
— О Господи, я его убила! — встревожено воскликнула она, и ее голос — впервые за весь наш разговор — задрожал от волнения. — Я… Я разбила бутылку об его голову, и… Он повалился на пол. Я его убила…
Мне с самого начала было понятно, что могло произойти в лесном домике. Зная повадки Николая и видя, в каком она состоянии, я без труда смог догадаться, что он попытался — и, возможно, у него это получилось — ее изнасиловать.
Я живо представил себе, как Николай — этот ублюдок с неуравновешенной психикой и садистскими наклонностями — набросился на нее, чтобы добиться того, чего требовала его ненасытная похоть, как он ее запугал, заставил подчиниться себе и изнасиловал… Меня едва не стошнило.
— Нет, ты этого мерзавца не убила. Однако я тебе клянусь, что, когда увижу его, задушу своими собственными руками, — сказал я, с удовольствием представляя, как схвачу его за шею руками и буду сдавливать, пока его лицо не посинеет, а язык не вывалится изо рта.
— Но ведь он… Он… Повалился на пол, словно труп… Это ужасно! — словно завороженная, пробормотала она, мысленно возвращаясь к тому кошмару, который ей довелось пережить.
— Послушай. Послушай меня, — я, пытаясь успокоить, обхватил ее за плечи. — Когда я вошел в лесной домик, его там уже не было. Этот негодяй удрал, не желая, чтобы его там обнаружили.
Она разразилась слезами, и ее лицо стало похоже на дряблое личико тряпичной куклы. Я притянул ее к себе и обнял. Она меня не оттолкнула, а, наоборот, уткнувшись в мое плечо, стала рыдать, освобождаясь через слезы от нервного напряжения.
— Это ужасно… Ужасно… — снова и снова бормотала она сквозь слезы.
С наступлением ночи снежная буря сменилась снегопадом: большущие снежинки медленно и лениво падали с неба на землю. В коридорах слышался легкий шум, свидетельствующий о том, что уже началась подготовка к ужину, а из кухни доносился запах жареного мяса и горячего хлеба. В золотистом свете настольной лампы она лежала в полудреме на моих коленях, а я рассказывал ей какую-то нелепую историю, пытаясь отвлечь от тяжких мыслей. Если бы ты тогда ее увидел, брат… Если бы ты ее увидел такой, какой видел ее я, — красивой, но с покрытым синяками лицом; расслабленной, но при этом слегка корчащейся от душевной боли… Тебя захлестнули бы и нежность и ярость. Мы с тобой очень разные, брат, однако я уверен, что в подобной ситуации ты испытывал бы такие же чувства, какие испытывал я.
30 декабря
Я помню, любовь моя, что я проснулась, когда только начинало светать, и почувствовала, что все мое тело болит, а губы распухли. Мне понадобилось несколько секунд на то, чтобы напрячь свою память и разобраться, что мне этой ночью приснилось, а что произошло со мной на самом деле. Это пробуждение было для меня весьма безрадостным.
Потянувшись, я поднялась с кровати, потому что спать мне уже больше не хотелось. В камине еле тлели угли. Мой взгляд остановился на кочерге. Я долго смотрела на нее — смотрела, замерев и почти не дыша. У меня не хватило решимости взять ее и пошевелить угли: я не осмеливалась к ней даже прикоснуться. Страх и отчаяние все еще терзали меня — терзали так, как и боль в разбитых губах.
Я, повернувшись, подошла к балконной двери и отдернула шторы. Комната наполнилась робким светом пасмурного утра. Над линией горизонта уже золотились первые лучи восходящего солнца. Они окрашивали абсолютно безоблачное небо в красивые тона. Я неторопливо открыла обе створки окна, чтобы холодный воздух меня взбодрил. Везде царили тишина и спокойствие. Окружающий меня мир еще спал…
Я закрыла окна и, сев перед трельяжем, в течение нескольких секунд смотрела на свое отражение в зеркале. Поднеся пальцы к ранке на губе, я почувствовала острую боль. Проведя внимательным взглядом по десятку различных кремов и прочих косметических средств, хранящихся в красивеньких баночках и коробочках, я затем стала разглядывать длинную череду висящих в шкафу роскошные платьев, картонные коробки для шляп, обувь, манишки, платки, нижнее белье, украшения… в общем, все то, что помогало мне быть красивой. Цена красоты высока. Она даже слишком высока.
Бросив взгляд на окно, я решила прогуляться в одиночестве.
Когда я вышла из своей комнаты, дом уже начал просыпаться. В коридорах я ощутила запах воска, которым натирали пол, а еще запах завтрака: пахло свежеиспеченными булочками и кофе. Мне следовало спешить, если я не хотела угодить в людской водоворот, который, как и в любое другое утро, уже вот-вот должен был забурлить. Выйдя наружу и осторожно спустившись по ступенькам ведущей к центральному входу лестницы, покрытым толстым слоем очень скользкого льда, я направилась по главной дороге, уходящей сначала в сад, а затем — в лес. И тут откуда-то сверху донесся чей-то — зовущий меня — голос. «Суметь пройди незамеченной — дело непростое», — подумала я, оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто же меня зовет.
Это Карл, стоя на террасе перед своими покоями, заметил, что я вышла из дома. Я прочитала по его шевелящимся губам, что он желает мне доброго утра, и кивнула ему в ответ. Тогда он жестом попросил его подождать.
* * *Признаюсь тебе, брат, что я почувствовал себя благородным и неоскверненным, как младенец, человеком. Признаюсь тебе, что я снова начал смотреть на мир восторженным и наивным взглядом — взглядом маленького ребенка. Признаюсь тебе, что я удивлялся не столько тому, что открывал снаружи себя, сколько открытию того, чего, как мне раньше казалось, уже не было внутри меня.
К сожалению, смерть снова начала пачкать своими грязными лапами это ясное небо и этот чистый снег. К сожалению, я, получив от нее пощечину, очнулся от своих грез и вспомнил, где нахожусь и чем мне надлежит заниматься.
Я поднялся утром очень рано и, облокотившись на ограждение террасы, стал в ожидании завтрака разглядывать пейзаж, не видя его, потому что все свое внимание, как обычно, сосредоточил на своих мыслях. И тут вдруг я заметил, что она — как это частенько бывало — направилась куда-то одна. Я, окликнув ее, показал ей жестом, чтобы она меня подождала, и менее минуты спустя уже стоял рядом с ней.
Она выглядела неважно: на фоне ее бледного лица было очень хорошо заметны большие темные круги под глазами и распухшие губы. Для меня впервые стали очевидными ее хрупкость и уязвимость, которых я раньше не замечал. Она показалась мне такой же слабой и ранимой, как и любая другая женщина… «Обрывая лепестки цветка, ты не приобретаешь его красоту». Я не любил читать Тагора: мои притупившиеся органы чувств не могли ни воспринять, ни оценить его поэтических образов. Поэзия способна проникнуть в душу только в том случае, если ее там ждут, ибо только тогда она перестает быть всего лишь гармонично звучащей последовательностью фраз и трансформируется в личные переживания. «Обрывая лепестки цветка, ты не приобретаешь его красоту», — вспомнились мне слова Тагора, когда я посмотрел на ее печальные глаза.
