Александра Грэй - Десять мужчин
Мои сожаления о несостоявшейся поездке в Париж смягчил наш с Феликсом триумф. Под нажимом преподавателя мы работали над одной и той же сценой много месяцев, и под конец уже не я представляла героиню — она представляла меня. Я жила, а не играла.
— Великолепно. Молодцы, оба. Просто фантастика. Переходите к чему-нибудь другому, — сказала она.
Феликс рвался приступить к другой сцене из той же пьесы, но, покончив с первой, я вдруг поняла, насколько измотана ее поразительным сходством с моим прошлым. В страхе, что не выдержу «игры в любовь» с Феликсом, я предпочла вернуться к куда более безопасному эпизоду с воображаемой водой в воображаемой чашке. Феликс был необычайно популярен в классе, и я не сомневалась, что у него не возникнет проблем с партнершей. Однако неделя проходила за неделей, он ничего не репетировал, а потом начал пропускать занятия. Как-то в полночь, сильно пьяный, он появился у моего дома на мотоцикле. Я отказалась его впустить — Эринула уже спала, да и дежуривший на входе самый славный из портье погрозил пальцем за головой Феликса, предупреждая: «Даже не думай». Пару недель спустя Феликс напел на мой автоответчик «Хайвэй Вентура», аккомпанируя себе на гитаре. Эринула с радостью ухватилась за шанс психоанализа:
— Угу. «Свежий ветер в голове». Тут он прав. Хотя точнее — сквозняк, в одно ухо влетает, в другое вылетает.
Эринула убедила меня, что пора уже «установить границы», и в такси по дороге на занятия я проговаривала ее монолог насчет «никуда не годного использования автоответчика». Немного отредактированный монолог: я собиралась опустить сравнение телефонного провода с пуповиной и, несмотря на запрет Эринулы, сказать Феликсу, что я не стерла запись его песни, которая мне очень понравилась.
Однако Феликс, с его нахальной кривоватой ухмылкой, тем вечером не появился, и я как раз думала, что без него класс совсем не тот, когда преподаватель произнесла:
— Феликс мертв. Вчера вечером он застрелился.
В комнате повисло гробовое молчание.
* * *Я ушла с занятий, не в силах терпеть игру студентов, и весь обратный путь проделала пешком, благодаря судьбу, что не одна в Нью-Йорке, что Эринула «протирает задницей» мой диван, читает и курит. Сейчас я была благодарна даже за ее вечные шпильки в мой адрес.
— Слушай-ка, что пишет Фрейд, — сказала она, когда я открыла дверь. — «Лечение психоанализом»… те-те-те… «заключается в освобождении личности человека от его неврозов, комплексов и аномалий характера». Освобождение, куколка! Своим актерством ты этого не добьешься, уж поверь мне.
Я слишком устала для споров, в которых она к тому же всегда была права, и потому молча прошла на кухню, за утешением. Открыла холодильник (с каждым днем сходство с греческой продуктовой лавкой увеличивалось) и сказала, не оборачиваясь:
— Феликс застрелился.
— Хм. Лично я не удивлена, пусть это и неприятно говорить. Симптомы-то были налицо, верно? Оу-у-у, пока мы тут о границах рассуждали, он уже последнюю перешел. Как он это сделал?
Я сочла ее профессиональный (хотелось надеяться) интерес гнусным. Хоть бы каплю сочувствия проявила.
— Ну? Как он это сделал? Только не говори, что не знаешь.
Эринула оторвалась от своей книги и с очередной сигаретой встала рядом со мной. Я протиснулась мимо, ушла в спальню, не пожелав ей спокойной ночи, и легла в постель, удивляясь своему злорадному удовольствию от того, что лишила Эринулу желанных подробностей.
Мать нашла Феликса на кровати. Он разнес себе голову выстрелом в рот.
Я свернулась калачиком, залезла под одеяло с головой. Я плакала. Если бы я захотела стать для него настоящим другом, быть может, Феликс не покончил бы с собой. Вопреки здравому смыслу, я чувствовала свою вину в его смерти и всю ночь напролет провела без сна, думая о том, что могла бы сделать, чтобы его спасти.
* * *— Предпочитаете стариков? — ровным тоном поинтересовался Режиссер, когда я появилась на съемочной площадке за ручку с Винченцо.
После смерти Феликса и заметного охлаждения дружбы с Эринулой я проводила все больше времени с мастером кинематографии. Разговаривали мы на французском, решая тем самым проблему плохого английского Винченцо и моего плохого итальянского, и конечно, чаще всего о кино. Общение с Винченцо было и познавательным, и живым; я никогда не думала о нем как о старике, о чем и сказала Режиссеру.
— Но ему шестьдесят три, — возразил Режиссер.
— А он сказал — пятьдесят три… — Я вспыхнула от стыда, что меня так легко провели.
— Даже если бы он не соврал, пятьдесят три — тоже не молодость. Вы что, ищете в мужчинах замену отцу?
— Не знаю. В любом случае не нашла.
— Почему вы не встречаетесь с ровесниками?
— Зачем? Чему от них научишься?
— Как быть собой.
Понимание Режиссером женской природы граничило со сверхъестественным. Фильмы он снимал в основном о нас и на мой вопрос почему ответил просто: «Среди моих лучших друзей есть женщины». Вокруг него и впрямь всегда были избранницы, из этого ранга и пошла на повышение мисс Мэннерс, получив звание супруги, принесшее ей лишь череду главных ролей да пагубную несдержанность — печальный итог для музы, вдохновившей мастера на брак с ней.
Если я размышляла над тем, кого действительно любит Режиссер, то он с удовольствием рассказывал мне, с кем я должна встречаться.
— Вы слишком много времени провели с мужчинами, которые находятся в опасном возрасте кризиса середины жизни, — говорил он и предлагал на выбор блистательные кандидатуры. Каждого из рекомендуемых он знал лично и мог мне представить.
Я не сразу догадалась, что его интересовала скорее моя реакция на эти предложения, нежели желание увидеть меня миссис Хью Грант (его идея, не моя), миссис Виго Мортенсен, а еще лучше — миссис Джонни Депп. Мне было всего двадцать шесть, и потому сама мысль о ком-нибудь из этих мужчин рядом со мной убеждала в правоте Режиссера. А вместе с внутренней готовностью к встрече с мужчиной, еще не достигшим кризиса сорока пяти, появился и идеальный вариант.
Я и минуты не просидела в кружке студентов, когда ощутила чей-то взгляд и, подняв голову, увидела новенького в нашем классе. Парень был высок, тонок, с глазами Марлона Брандо и небрежно зачесанными назад темными волосами. Мой ровесник, прикинула я, если не моложе. На занятии он появился в джинсах, белой футболке и черных ботинках — с 50-х годов классический наряд актеров, исповедующих Метод. Я в жизни не встречала никого красивее. Стоило ему открыть рот, и весь класс был очарован — не только его красотой, но и поразительной открытостью. Он улыбался, рассказывая преподавателю, что работал в театрах по всей Америке, и с очевидной гордостью сообщил, что родом из Калифорнии.
Когда наша руководительница предложила выбрать пару, я отвернулась: больно было смотреть, кто ему достанется из хорошеньких актрис, недостатка в которых в классе не было.
— И начинайте работать.
Я услышала слова преподавателя, и после недолгого молчания сосед пихнул меня в бок. Я повернулась.
— Да-да, вы двое. Возьмите что-нибудь из Чехова. Рекомендую «Дядю Ваню».
После занятий я дошла с уроженцем Калифорнии до Сорок второй улицы.
— Давай на первый раз встретимся у тебя. — Мне хотелось оттянуть психоанализ Эринулы, а заодно и неизбежные вопросы Актера насчет моего роскошества в Ист-Сайде.
— Не возражаешь против Адовой Кухни? — спросил он.
Я взглянула на него, будто к губам потянулась, и мысль о поцелуе не заставила себя ждать.
— Так как? Не возражаешь? — повторил он.
— Извини. Ты о чем?
— Об Адовой Кухне. Я живу в этом районе.
* * *Не разбираясь в станциях подземки Вест-Сайда, я решила пересечь город на такси, что также давало мне шанс надеть белый плащ от Берберри, на случай летнего дождика. Добравшись до квартала Актера, я пожалела о выборе: бьющая в глаза белизна моего наряда бросала вызов сумрачности Адовой Кухни. Такси затормозило у нужного дома. На другой стороне улицы, у стены, случайно поймавшей луч солнца, стояли человек двадцать разного возраста и облика. Просто стояли, подпирая стену и глядя перед собой. Я не сразу заметила вывеску над их головами: «Нью-Йоркский дом для душевнобольных (1962)». Обитатели больницы наслаждались редким здесь солнцем. Некоторые из них заулыбались, замахали руками, когда я выскочила из такси, долетела до двери дома Актера и заколотила по кнопке звонка.
Вверх по лестнице к его квартире я скакала через две ступени, минуя двери взломанные, забитые досками и снова взломанные, обогнув на пути девушку с жидкими сальными волосами, прикорнувшую прямо на ступенях. Сонно улыбаясь, она сказала: «А я все жду, все жду я друга». С верхней площадки за моим продвижением наверх следил Актер.
