Александра Грэй - Десять мужчин
— Как справились? — спросила преподаватель.
— Отлично… — промямлила я, с трудом подавляя желание немедленно сбежать из класса.
— Я велела вылить на себя воду из чашки. Ну так и выливайте! Используйте свой инструмент, поливайте везде — грудь, между ног. Везде. Хватит зажиматься.
Мое тело вдруг перестало мне принадлежать. Быть может, и не принадлежало никогда, подумала я. Или это чувство возникло после слов «используйте свой инструмент»? Мне как-то не приходило в голову сравнивать свое тело с кухонной утварью. К тому времени, когда преподаватель закончила критику всех «частных моментов», мысль о карьере актрисы уже казалась мне нелепой. Однако при всем желании исчезнуть я этого не сделала из страха упасть в глазах Режиссера. Разве станет он воспринимать меня всерьез, если я не выдержу первого же занятия с преподавателем, которого он рекомендовал? Мрачная от зависти, я сидела у дальней стенки, наблюдая, как другие студенты разыгрывают сцены или импровизируют, и даже не заметила, как пролетели два часа. Всеобщее воодушевление и преданность актерству убедили меня, что если где и учиться мастерству, то только здесь.
Теперь я жила ожиданием вечера понедельника, и занятия по актерскому мастерству служили для меня не меньшим источником знаний, чем учеба в университете. Моя страсть изумляла Эринулу.
— Этот самый Метод, или как его там, похоже, основан на проникновении в подсознание, а это опасно. Никак в толк не возьму, с чего ты на этом помешалась. Психоаналитик по тебе плачет, — говорила она.
— Ну а я не понимаю твоего пристрастия к мыслителям девятнадцатого века и психическим заболеваниям. Читала бы лучше Платона на греческом, — ответила я.
Эринула увлекалась психологией, и моя любовь к философии ее не убеждала.
— Ненавижу греков с их пахлавой. Пакость.
— Речь о древних греках.
— Все они одинаковы. Сборище педерастов и женоненавистников.
— Как ты можешь? — возмутилась я.
— Могу, куколка, поверь. Я могу.
Уточнять я не стала, но через неделю причина отторжения предков открылась. Эринула позвонила на рассвете.
— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала она, давясь слезами. — Придешь в семь в кафе?
Заплаканная, с воспаленными глазами, она сидела за нашим столиком перед чашкой черного кофе.
— У меня не отчим, а персонаж греческой трагедии. Можешь себе представить — в три часа ночи ввалился ко мне в спальню.
— Зачем?
— Вот это принес. — Она швырнула на стол бумажку.
«Я люблю тебя, золотко. Хочу спать с тобой», — написал он тупым карандашом, в конце строчки продырявив листок.
— Я бы послала его к дьяволу, но Всевышний сам с этим справился. У отчима рак яичка. Козел. Даже знак свыше не способен увидеть.
— А он?.. Ну, ты понимаешь?..
— Что? Спал со мной?
Я молча кивнула — облечь такую мысль в слова было выше моих сил.
— Давно, еще когда я была ребенком. А теперь — только эти записки. Бедная мама. Каждый вечер одно и то же: я домой прихожу, и он крутится под ногами, кобель любвеобильный. Тьфу.
Представив, как отчим Эринулы среди ночи крадется к ее кровати, я проглотила поднявшийся к горлу мерзотный комок и с некоторым удивлением услышала свой голос:
— Если хочешь, можешь у меня пожить.
Эринула округлила глаза.
— Будешь спать в гостиной, пока все не утрясется, — добавила я.
— Утрясется, когда он концы отдаст.
— А ты переезжай раньше.
Эринула устроилась в моей квартире с угрожающей легкостью. Холодильник забила фетой, оливками, а по пятницам — и якобы ненавистной пахлавой. Купила кофеварку, чтобы всегда иметь черный кофе под рукой, курила «Вирджиния слимс» («только одну, куколка, парочку раз в день») и следила за моей жизнью из-за моего обеденного стола.
Пришедший ко мне репетировать Феликс, студент из нашего класса актерского мастерства, был немедленно подвергнут порицанию.
— Это еще кто такой? Что ты собралась с ним делать? — спросила она, когда он скрылся за дверью ванной.
— Мы ставим сцену.
— Что за сцена?
— Все сцены, как правило, любовные. Более или менее.
— Именно. — Она хохотнула, скривив рот.
— Мне нравится Феликс.
— Угу. Потому как смахивает на Джимми Дина.
— Не только. Он настоящий актер, весь растворяется в своем герое.
— Угу. Потому как психопат. Лично я не осталась бы с ним наедине.
— Мы часто здесь репетируем, и все проходит прекрасно. Но ты не волнуйся, сегодня мы пойдем в кафе.
— Вот спасибо. А то я бы не вынесла сцены, как вы играете сцену. — И она опять хохотнула, будто каркнула.
Впрочем, Феликс был об Эринуле не лучшего мнения:
— Протирает своей задницей твой диван, торчит в твоей квартире и тебя же поносит.
— У нее проблемы, — объяснила я.
— Гляди, осторожней, а то и ты нарвешься на проблемы, — предупредил он, открывая передо мной дверь в уютное кафе.
Мы устроились за столиком и превратились в наших героев: Феликс изображал школьника, томимого любовью к моей героине — жене заведующего пансионом, которая скрывает свое ответное чувство к нему. Восхищаясь интуицией Феликса, выбравшего именно «Чай и сочувствие», я не призналась в том, что эта сцена вполне могла быть эпизодом моей жизни.
— Тебе нужно ухаживать за ровесницей, — произнесла я от имени героини.
— Но мне нужны вы! Я хочу быть только с вами!
Со слезами на глазах Феликс коснулся моих пальцев. Наши герои были добродетельно сдержанны, в рамках времени и места действия, но во мне партнер вызывал далеко не целомудренные чувства, и, кажется, поэтому я неплохо играла.
— Больше ничего не закажете? Освободите стол. — Официантка очень вовремя выставила нас из кафе в реальность.
— По-моему, очень жизненно вышло. — Феликс оседлал свой мотоцикл. — Если удастся повторить в классе — всех на лопатки положим.
Он подмигнул, нахлобучил шлем и рванул по Мэдисон-авеню, против всех правил. Езда навстречу движению была излюбленным развлечением Феликса.
Я вернулась домой, где Эринула жевала оливки и тянула сигарету, пуская дым в приоткрытое дюйма на три окно, — открытое настежь, на такой высоте окно было бы приглашением к самоубийству. Эринула читала что-то из своей психологии, так что мы обе долго молчали, пока она не выдала без видимых причин:
— Пока ты с этим панком любовь играла, звонил папаша Уорбакс.
— Папаша Уорбакс?
— Угу. Мистер Постоянное Поручение.
— Ты ответила?
— Нет. Его речь в твоей машинке. Там ему самое место, между прочим. Форменный робот.
— Пропустила! Как я могла его пропустить!
— Если б ты реально любила реального человека, то знала бы, что изображать в кафе любовные сценки со смазливыми голодранцами — это для пташек определенного полета. Держу пари, ты заплатила за его двойной капуччино.
Как она догадалась не только о том, что я заплатила, но и о том, что он заказал? Слишком рассерженная, чтобы задать вопрос вслух, я молча ткнула кнопку воспроизведения. «Я в Париже. Приезжай на выходные, номер мы закажем». Я прокрутила сообщение Миллиардера дважды, пытаясь уловить любовь за его словами, но ничего не услышала. А была ли вообще любовь?
— Париж. О-ля-ля! — засмеялась Эринула. — Что за отель?
— «Ритц».
— Ничего себе. Откуда такие бабки?
— У него талант делать деньги.
Я собралась звонить в «Бритиш Эрлайнз», да так и замерла с трубкой в руке. В понедельник нам с Феликсом предстояло играть сцену в классе, в субботу у Режиссера рабочий просмотр нового фильма, а на воскресенье соседи и Винченцо пригласили меня на обед. Сердце буквально выскакивало из груди, но я все же набрала номер отеля Миллиардера, чтобы сообщить, что не смогу прилететь в Париж, так как…
— Правило тебе известно: никаких объяснений, — прервал меня Миллиардер. — Запиши прямой номер — на случай, если передумаешь.
Не успев положить трубку, я уже пожалела об отказе и, приняв это за доказательство любви, спешно набрала его прямой номер. Линия была занята. Я повторила попытку. Занято. Я набирала в течение следующего часа, слышала только короткие гудки и наконец, отчаявшаяся, отвергнутая, легла в постель.
Лишь наутро, с первым глотком кофе, я сообразила, что если кто из нас и отвергнут, так это Миллиардер, — и испугалась последствий своего наглого отказа. Я была ему благодарна, я добровольно вручила ему полную власть над собой. Он оплатил мою свободу, и я поверить не могла, что подвергла риску всю свою жизнь за один миг бунтарства. Мысли мои кружили, будто подхваченные смерчем, я холодела от ужаса, представляя, как Миллиардер лишил меня поддержки, оставил без средств на жилье, не говоря уж о тридцати тысячах, которые еще предстояло заплатить за учебу. А кара Миллиардера в конце концов оказалась более изощренной. Многие месяцы, возможно целый год, при каждом телефонном звонке я где-то в глубине души надеялась услышать его голос и слова любви. Но ни любви, ни хотя бы малейшего шанса на любовь Миллиардер больше не предложил, и я поняла, что связывает нас лишь банковское постоянное поручение.
