Наталья Калинина - Любимые и покинутые
В день моей выписки из больницы мне передали в конверте тысячу франков от мадам Брошкевич, билет на вечерний поезд и коробку шоколада. В короткой записке она желала мне здоровья и выражала надежду, что я еще сумею устроить свою судьбу.
Я изорвала записку в мелкие клочки, деньги и билет положила в сумку. Шоколад мне пригодился в дороге — я была еще очень слаба и страдала полным отсутствием аппетита, шоколад же слегка подкреплял мои силы.
До дома отца Юлиана я добралась на трамвае. Постояла возле ворот, любуясь все так же пышно цветущими хризантемами в палисаднике и думая о том, что отныне и их, и все остальное я буду видеть иными глазами — глазами грешной женщины. Входная дверь оказалась незапертой, и я прошла в столовую, где отец Юлиан в одиночестве пил чай. Он сидел на своем обычном месте спиной к двери, и я едва сдерживала слезы, глядя на его беззащитный затылок, покрытый реденькими седыми волосами. Он услышал мои шаги, сказал, не оборачиваясь:
— Вот ты и вернулась, дитя мое. Слава Богу. — Я бросилась перед ним на колени, разрыдалась. Он гладил меня по волосам, приговаривая: — Все дурное позади, Юстина. Не будем вспоминать о нем. Мне было без тебя очень плохо. Не надо мне ничего рассказывать. Если захочешь, сделаешь это потом. Я заранее отпускаю тебе все грехи.
Я всю ночь мыла и скребла запущенный дом, кормила кошек, стирала белье. А отец Юлиан сидел в столовой и читал свою любимую «Мадам Бовари» Гюстава Флобера. Когда я входила в комнату, он поднимал голову и ласково мне улыбался. Утром я ушла на дежурство в больницу, где меня тоже встретили очень ласково. Я рьяно включилась в спасительные для меня своей незыблемостью привычные будни, стараясь каждую минуту занять себя делом. Ночами я молилась — меня еще долго мучила бессонница. Деньги, полученные от мадам Брошкевич, я пожертвовала на нужды храма. Разумеется, возврата к прежней безмятежной жизни быть не могло, но я по крайней мере постепенно обретала некоторое равновесие души.
Так продолжалось до весны. В тот вечер, отправляясь на ночное дежурство в больницу, я чуть дольше обычного гляделась в зеркало, изучая лицо почти незнакомой мне женщины с заострившимися чертами и лихорадочно поблескивающими глазами. Я очень похудела за эту зиму и уже несколько раз ушивала свои старые юбки и платья. Разумеется, я заметно подурнела, но во мне это вызывало лишь злорадное чувство удовлетворения. Потому что я ненавидела свою плоть, сотворившую со мной такую злую шутку, и радовалась ее увяданию.
Как-то ночью в больницу привезли мальчика с крупозным воспалением легких. Его поместили в палату смертников. Действительно, из пятой палаты очень редко кто выходил живым.
За ночь я несколько раз подходила к его кровати, делала уколы сульфидина со стрептоцидом — антибиотиков в ту пору у нас еще не было, — клала на пылающий лоб пузырь со льдом, поправляла сбившуюся постель. Мальчик бредил. Он все время звал в бреду маму. Однажды он схватил меня за руку, открыл глаза и сказал:
— Ты пришла. Теперь я буду спать. Спасибо, что ты пришла. А они мне сказали, будто ты умерла. Но ты все равно ко мне пришла.
И он погрузился в сон.
Я ознакомилась с историей его болезни и выяснила, что не такой уж он и мальчик — в ту пору Анджею уже исполнилось восемнадцать лет. Правда, он был очень худ и еще узок в кости. Медсестра приемного покоя сказала, что его привезли из Старого парка — он лежал ничком на скамейке и не проявлял никаких признаков жизни. В кармане его брюк нашли водительские права и пропуск в университет. Отсюда и установили его личность.
Мое дежурство кончалось в восемь, но главный врач попросил меня остаться на день. Дело в том, что фельдшер, который должен был меня сменить, подвернул ногу. Я, разумеется, согласилась.
Анджей проснулся около полудня. У него все еще была высокая температура, но он уже не бредил, — думаю, у него просто не оставалось сил. Врач констатировал острое воспаление легких и сердечную недостаточность. Отойдя от постели Анджея, он покачал головой и спросил:
— Родственники не объявились?
— Нет пока, — ответила я. — Из регистратуры звонили в университет, но там сказали, что Ковальски числится у них вольнослушателем, и они про него толком ничего не знают. Вроде бы месяц назад он ушел из дома и ночевал у кого-то из друзей. Кажется, у него недавно умерла мать.
— Понятно. Как бы он не последовал за ней.
Доктор дал наставления относительно курса лечения, еще раз подошел к кровати Анджея, послушал пульс и стремительно вышел из палаты.
Я осталась возле Анджея — других дел у меня в то время, к счастью, не оказалось. Я села на табуретку возле его изголовья и стала вглядываться в лицо больного. Оно казалось мне очень красивым, хотя его черты нельзя было назвать правильными. Меня поразило выражение хрупкости и какой-то нездешней чистоты. Казалось, юноша только что явился на этот свет и еще не успел узнать, что здесь процветают мерзость и порок.
Я взяла его за руку, потом вдруг крепко ее стиснула и поднесла к своим губам. И обратилась к Господу со страстной мольбой спасти Анджея. Закрыв глаза, я долго шептала молитву, когда их открыла, увидела, что Анджей удивленно и слегка насмешливо смотрит на меня.
— Ну и что он ответил тебе, сестричка? — едва шевеля губами, поинтересовался он. — Я попаду к нему в рай или же он уступает мою душу Люциферу?
— Вы будете жить, — с уверенностью сказала я.
Анджей усмехнулся.
— Ну да, рай перенаселен, а в аду произошла революция, и им хватает хлопот со своими инакомыслящими. Правда, еще осталось чистилище. Вы, католики, кажется, изобрели еще и чистилище. Что ж, выходит, у меня не все потеряно.
— Вам нельзя разговаривать, — сказала я. — У вас была очень высокая температура.
— Я что, бредил? Да, я, наверное, бредил, потому что ко мне приходила она. У нее были мягкие теплые руки… Если существует ваш рай, она наверняка попала туда. Она была святая…
И я заметила, как из-под его густых ресниц скатились два тоненьких ручейка.
Он снова поднял глаза и внимательно посмотрел на меня. И снова уголки его рта скривила едва заметная усмешка. Или же это была гримаса боли?..
— А ты здесь и ночью была? — спросил он.
— Да. У меня было ночное дежурство. Утром меня должны были подменить, но сменщик заболел. Я останусь здесь до самого вечера.
— Значит, это была ты… Она не могла прийти, потому что ее больше не существует. Она превратилась в прах, в ничто, в атомы и молекулы космической материи, из которых когда-нибудь возникнет новая, скорее всего, совершенно чуждая жизнь.
— Но ее душа не умерла, — возразила я. — Она пока еще здесь, с вами. Кажется, ваша мама умерла совсем недавно?
— Ровно тридцать два дня тому назад. В полдень. Так сказал медицинский эксперт. Она приняла сильную дозу люминала.
Меня срочно вызвали ассистировать в операционной, и я поручила заботу об Анджее молоденькой медсестре-практикантке медицинского колледжа. Я вернулась через полтора часа. Анджей снова бредил и звал мать. Врач хотел послать за священником, но я сказала, что Ковальски неверующий. На самом деле я не могла допустить, чтобы Анджей подвергся мрачному обряду перехода в иной мир.
За ужином я рассказала об Анджее отцу Юлиану.
— Ковальски? — переспросил он. — Я, кажется, знаю их семью. Его отец торгует недвижимостью и земельными участками. Пани Ковальска когда-то была моей прихожанкой. У меня сложилось впечатление, что это была очень несчастная женщина. Разумеется, в нашем городе есть и другие Ковальски, но, судя по твоему рассказу, мы говорим об одних и тех же людях. Так значит, бедняжка кончила жизнь самоубийством? Очень прискорбно. Я непременно попрошу Господа смягчить ее участь. Несчастная была достойной женщиной.
Убрав со стола, я ушла к себе, прилегла, не раздеваясь, и задремала. Ровно через час я проснулась, словно меня кто-то ударил по щеке, быстро переоделась в уличное платье, накинула кофту и вышла в коридор. В комнате отца Юлиана горел свет. Я слышала, что старик молится.
Я не стала его тревожить. Оставила на столе краткую записку: «Я в больнице» и выскочила на улицу. Я как раз успела на последний трамвай и через полчаса уже была в больнице.
Возле Анджея суетились дежурный врач и медсестра. Он был без сознания. Я стиснула в своих ладонях его горячую безжизненную руку и прошептала:
— Возьми мои силы, мое здоровье. Я не позволю, не позволю тебе умереть.
Мои коллеги что-то говорили мне, но я их не слышала. Я закрыла глаза и мысленно попыталась направить свои силы в это угасающее тело. Я вспомнила, что читала в какой-то старой книге о том, что в солнечном сплетении человека скапливаются заряды энергии, способные оживить даже мертвого. Я расстегнула блузку, приложила ладонь Анджея к своему солнечному сплетению, сделала глубокий вдох и впала в оцепенение. По моему телу прокатывались волны дрожи. Мне казалось, будто от меня к Анджею устремляются потоки энергии. Его рука поначалу была безжизненна, потом в ней потихоньку стали твердеть мускулы. Меня же сковала жуткая слабость, и я чуть не валилась с табурета.
