Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Будем надеяться, Марта. К сожалению, все значительно сложнее. И зависит не только от нас.
По железным лестницам Центральной рижской тюрьмы пробежал испуганный надзиратель. С трудом переводя дух, вошел в кабинет.
— Господин директор! Большая неприятность…
— Что такое?
— В сорок восьмой камере скончался учитель Акменьлаукс.
— Как — скончался? Когда?
— Видимо, ночью. Обнаружили только что, при утренней поверке.
Директор медленно поднялся, лицо его побледнело:
— Но это же скандал! Сейчас, когда и так на всех углах кричат о несправедливости и произволе… Такой случай! Кто вел последний допрос? Когда?
— Вчера днем. Следователь Спрудж.
— Спрудж? Так какого же черта вы сразу не отправили заключенного в больничный корпус?
— Но вы не давали такого распоряжения, и я думал…
— Что вы там думали? — набросился директор. — Вы что — Спруджа не знаете?
— Да и заключенный жалоб не подавал…
— Врача известили?
— Сейчас будет сделано… — ринулся к выходу надзиратель.
— Стойте! Вы что, совсем одурели? Сообщите пока только полицейскому врачу. Вы меня поняли? Иначе я не смогу оградить вас от неприятностей. Срочно вызовите полицейского врача!
В темном, придавленном низким потолком помещении тюремного морга на цинковом лотке под простыней угадывались очертания длинного, окаменевшего тела. Инспектор полицейской охранки — солидный мужчина в очках — отогнул край простыни, прищурился, взглядываясь:
— Какие у вас, собственно, основания сомневаться, господин Лоре? — обратился он к тюремному врачу. — Вот диагноз, установленный вашим коллегой полицейским врачом Цирулисом. Острая асфиксия, паралич сердечной мышцы…
— А я и не думаю сомневаться, — угрюмо проговорил доктор. Он был в резиновом фартуке поверх халата и в длинных резиновых перчатках. — Вопрос только в том — в результате чего наступил паралич. Мой, как вы изволили выразиться, коллега из полиции, как видно, страдает близорукостью. — Лоре отвернул край простыни, показал на бок трупа, — Вот явные следы избиения.
Инспектор поправил очки, присмотрелся:
— Не знаю… Я, например, ничего такого не вижу, — он вопросительно обернулся к директору тюрьмы.
— По-моему, тоже — ничего нет, — пожал плечами тот.
— Да, разумеется, работа довольно профессиональная.
— Зря вы, господин Лоре. Зачем бросать тень?.. Спрудж весьма добросовестный работник и добропорядочный гражданин — двое детей, жена учительница…
Но врач, словно бы не слыша инспектора, продолжал, рассуждать вслух:
— Да, разумеется. Особенно ясно результаты его работы покажет вскрытие.
— Чего вы, собственно, добиваетесь? — глядя ему прямо в глаза, тихо спросил инспектор. — Вам непременно нужен скандал?
— Я хочу, чтобы общественности стало известно, что творится за этими стенами.
— За какими стенами? — невозмутимо переспросил директор. — Вы, кажется, забыли, что это все-таки не пансионат, а тюрьма.
— Да, я помню об этом. Но они для меня прежде всего люди. Общество вправе приговорить человека к самой высшей мере наказания. Но превращать его в безответную скотину, втаптывать его в грязь никому из нас не дано права.
— Вы сказали «никому из нас», — примирительно улыбнулся инспектор. — Значит, вы понимаете, что мы в одной упряжке?
— Мы с вами временно находимся под одной крышей, господин инспектор. Такова, к сожалению, неизбежность.
— Вам не кажется, что вы ставите себя в крайне сомнительное положение?
— Я стоял и буду стоять там, где сочту нужным. Надеюсь, комиссия по надзору сделает соответствующие выводы. Я же, со своей стороны, постараюсь довести эту историю до сведения министра юстиции. К счастью, у меня есть такая возможность.
— Да, такая возможность у вас пока есть, — невозмутимо согласился инспектор. — Но надолго ли? Насколько мне известно, вы уже поссорили своего отца со многими уважаемыми людьми. Если вы лишитесь еще и нашей поддержки…
— Вы, кажется, угрожаете мне?
— Ну зачем же? Мы с вами взрослые люди и ведем вполне нормальный, деловой разговор. Знаете, всегда лучше кое-что взвесить до, чем после. Чтобы не было поздно.
Открылась дверь, вошел надзиратель с двумя врачами.
— Нам подождать? — спросил он.
Директор недовольно посмотрел в его сторону, но Лоре опередил:
— Здравствуйте, господа! Сейчас приступим. Халаты и фартуки там, в шкафу. — Повернулся к начальству: — Хотите присутствовать при вскрытии?
Директор брезгливо поморщился:
— Увольте! — Он сумрачно взглянул ка врача, придвинулся к нему вплотную. Надеюсь, вы хорошо нас поняли?
— Разумеется…
Прозвучало это настолько неопределенно, что инспектор озадаченно приподнял брови.
— Что ж… Желаю удачи! — он подал было Лоре руку, но она так и повисла воздухе — доктор с усмешкой показал на свои, затянутые в тонкую резину ладони.
Заминая инцидент, инспектор деланно засмеялся, а директор вынул из нагрудного кармана платок, поднес к носу:
— Я всегда говорил, что вы, врачи, — герои. Работать при таком запахе…
Захлопнув за собой дверь, уже на лестнице, инспектор сбросил с себя маску благодушия и раздраженно проговорил:
— Д-а, нашли вы себе эскулапа.
— Я? — не менее раздраженно посмотрел на него директор. — Моя бы воля… Он же, сволочь, всех околпачил. Диссертацию, видите ли, пишет. Мне и приказали. А он… Черт его знает! Говорят, яблоко от яблони… Вот тебе и яблоко. При таком папаше…
— Да, папаша у него другой закваски, — тяжело вздохнул инспектор. — Но нам от этого не легче.
— Думаете, он рискнет?
— Я не в карты играю, дражайший! И подставлять голову из-за каждого слизняка… Надеюсь, вас тоже такая перспектива не устраивает? Надо что-то предпринимать.
Ветерок трепал светлые волосы Марты, играл легкими складками ее платья. Она катила по аллее коляску с ребенком. Шольце неподалеку от дома садовыми ножницами обрезал кусты.
— Доброе утро! — улыбнулась она садовнику.
— О, фрау Лосберг! Как чувствует себя малыш? Без вас было так тоскливо…
— Спасибо, господин Шольце, вы очень добры. Малыш чувствует себя прекрасно. У нас большая радость, господин Шольце. Мы скоро уезжаем.
— Опять в Мюнхен?
— Туда ненадолго, только оформить документы. А потом домой, в Латвию.
— А не боитесь дороги?
— Нет. Я хочу, чтобы мой Эдгар поскорее встретился со своим дедом. И крестить его будем в нашей старой церкви.
— Понимаю вас, фрау Лосберг, — с грустью сказал старик. — Хотя нам, конечно, жаль расставаться с вами. Луиза так вас любит.
— Как она чувствует себя, господин Шольце?
— Спасибо, сегодня немного лучше.
— Передайте ей, что я ее обязательно навещу.
— Спасибо, фрау Лосберг. Она будет жить этим ожиданием.
Улыбнувшись старику, Марта пошла к дому, поднялась на крыльцо. Как только она распахнула дверь в гостиную, в уши ударил неприятно-резкий голос Рихарда — муж разговаривал по телефону с Ригой. В последнее время она установила одну нехитрую закономерность: у Рихарда всегда портилось настроение, стоило ему поговорить с домом.
— Это не их дело… Не их дело, говорю! — почти кричал Лосберг. — Я не могу держать лишних людей, когда не хватает сырья. Я дал вам… Не перебивайте, пожалуйста, я с Ригой разговариваю… Я дал вам по этому поводу совершенно четкие инструкции и будьте любезны их выполнять.
— Но, господин Лосберг, — доносился из трубки писклявый голос управляющего, вмешался профсоюз. Дело пахнет скандалом…
— Плевал я на их профсоюз!
— Они начали забастовку. Фабрика второй день стоит.
— Какого же черта! Вы что, не знаете, как в таких случаях поступают? Увольняйте, набирайте новых! И не трусьте, будьте мужчиной. Я при первой возможности приеду. А пока держите меня в курсе. Все!
Он бросил трубку, нервно закурил.
— Снова неприятности? — осторожно спросила Марта.
— Хорошего мало.
— Вот видишь, Рихард, надо скорее ехать.
— У тебя на все один ответ. Живешь как во сне. А ты проснись, оглянись вокруг. Ты хотя бы представляешь себе, что там сейчас происходит?
— Я давно как во сне, — сдавленно проговорила жена. — Тем более надо торопиться. Чтобы не проспать все на свете.
Он удивленно посмотрел в ее сторону, натянуто улыбнулся:
— Ну вот, еще один аргумент. — Рихард подошел к ней, взглянул на спящего малыша. — Ты полагаешь, ему уже не страшны такие путешествия?
— Рихард, мы ведь решили. И я не хочу больше об этом говорить.
В бездонной глубине июньского неба радостно и счастливо заливался жаворонок. Летний зной, жар накаленных стен казался осязаемым. Он вливался в раскрытое, но забранное решеткой окно комнаты следователя. Этот кабинет в следственном изоляторе был не похож на те кабинеты, в которых проходили первые допросы политзаключенных. Бросались в глаза некоторые дополнительные детали обстановки — медицинская кушетка с кожаной обивкой, раковина, возле которой на вешалке висело несколько полотенец, эмалированное ведро со шваброй. На столе следователя — грузного, полнокровного мужчины — жужжал вентилятор. Но он не давал желанной прохлады, и полицейский беспрестанно пил воду, наливая себе из графина.
