Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
Андрис сверкнул исподлобья ненавидящим взглядом, но послушно пошел домывать угол. Двое других заключенных, явные уголовники, перебрасывались в карты.
— Закурить! — негромко приказал один из них.
Калниньш сделал вид, что не слышит.
— Ну? — повысил голос картежник.
Курево лежало рядом. Рыбак положил тряпку, вытер о штаны руки и, достав из пачки папиросу, сунул ему в рот.
— Огня!
От ненависти и унижения у Калниньша дрожали руки, но он заставил себя зажечь спичку. Однако арестант не спешил прикуривать — разминая папиросу, дожидался, пока пламя не начнет обжигать Андрису пальцы. Стиснув зубы, рыбак терпел.
— Молодец, — похвалил уголовник и обратился к приятелю: — Пусть теперь покушает.
— Пусть, — согласился тот и двинул по полу ногой котелок с похлебкой.
Калниньш достал ложку, хлеб… И вздрогнул — ь котелок звонко шлепнулся окурок.
— Папиросы дерьмо! — небрежно заметил бандит, закуривая новую.
Все трое заржали. Пришлось стерпеть и это — Калниньш прекрасно понимал: его провоцируют. По всей видимости, одного покушения на следователя властям было маловато, чтобы отвалить ему полной мерой. Неужели боятся реакции ка убийство Акменьлаукса? Во всяком случае, он дал себе зарок — больше не взрываться и не поддаваться ни на какие провокации. Выплеснул из котелка, молча уселся в углу и жевал хлеб.
Волосатый детина сполз с кровати, подошел к рыбаку, уставился на него, разглядывая в упор:
— Слушай, а ты действительно политический? Что-то уж больно покладистый. Может, легавый? Разнюхать кой-чего подсадили? Лучше сразу колись!
Рыбак будто и не слышал — жевал себе и жевал.
— Ясно, легавый, — обернулся к своим детина. — Разве политические такие бывают? Тот вон, учителишка… До чего ж нервный был — страшное дело. Руку мне до кости прокусил. А еще — интеллигент.
Андрис поперхнулся куском, потрясенно поднял взгляд на волосатого. Они его вовсе не провоцируют, а посадили сюда так же, как Акменьлаукса. Чтобы угробить руками уголовников.
— Чего вылупился? — усмехнулся волосатый. — Может, он дружок твой был? Тогда — извини, не знал.
Жгучая ярость ударила рыбаку в голову, заставила забыть о благоразумии. Он медленно, тяжело поднялся.
— Значит, это ты, гнида вонючая?
— Чего, чего? — обалдело набычился детина. — Ну, видно, мало мы тебя…
Но договорить не успел, с воем отлетел в угол — Андрис в бешенстве двинул его ногой в пах. Но тут же с коек сорвались остальные и бросились на рыбака. Андрис волчком крутился между ними. Окровавленный, страшный, он едва успевал отражать удары и сам бил, бил, что было мочи. С пола вскочил озверевший от боли и злобы волосатый.
— Отвали, суки! — выл он, размахивая тяжелой табуреткой. — Отвали, говорю! Я сам его, сам…
— Убийство! — ворвался в кабинет директора тюрьмы перекошенный от страха надзиратель. — В тридцать седьмой убит заключенный…
— Да что они, черт бы их побрал… Сказано же было — поучить. Только поучить! — директор вынул платок, вытер взмокший лоб. — Теперь из-за этого рыбака…
— Какого рыбака?! — фальцетом крикнул надзиратель. — Убит уголовник Мудрис по кличке «Бешеный». У двоих других — переломы, сотрясение мозга. Это же не человек, это дьявол какой-то.
Директор медленно опустился в кресло, несколько секунд переваривал донесение и вдруг просветлел.
— А что? — потер он от удовольствия руки. — Это дело! И с Мудрисом рассчитались, и рыбачка теперь на законном основании привлечем. А? Оно ведь справедливо говорится — нет худа без добра. Звоните в прокуратуру.
Иоганн Шольце воткнул лопату в рыхлую землю и, перешагнув через ящики с рассадой, вышел на дорожку.
— Дайте-ка взглянуть на вашего богатыря, — улыбнулся он Марте, катившей от крыльца коляску.
Та приветливо поздоровалась, отогнула покрывало.
— У-у, какой славный! — нагнулся старик, спрятав за спину измазанные землей руки. — Наверное, любит покушать, как и полагается мужчине. Как вы его назвали?
— Эдгар.
— Эдгар… Очень красивое имя, — похвалил садовник и сказал озабоченно: — У вас неважный вид, фрау Лосберг. Нас с женой это огорчает. Вы нездоровы?
— Благодарю вас, господин Шольце. Сейчас уже лучше.
— Загляните к нам, моя Луизхен — настоящая колдунья. Она умеет лечить травами.
— Да-а, это прекрасные лекарства. Если бы ими можно было лечить и душу.
Марта вдруг вздрогнула и обернулась за ее спиной стоял одноглазый Фукс.
— Что вам нужно? — раздраженно спросила она. — Почему вы всегда подкрадываетесь?
— Прошу прощения, — смиренно поклонился Фукс, мне необходим господин Лосберг.
— Его здесь нет, как видите. Что еще?
Шольце поспешно отошел от них, занялся своей рассадой.
— Прошу прощения, но вы не могли бы подсказать, где можно найти господина Лосберга?
— Нет, не могу.
— Извините, но у меня к нему срочное поручение…
— Какое? — Марта говорила резко, почти грубо.
— Телеграмма…
— Дайте сюда!
— Но телеграмма господину Лосбергу, — помявшись, сказал Фукс. — Лично.
— Дайте сюда сейчас же! — властно приказала Марта.
Фукс неохотно протянул ей бланк. Марта нетерпеливо сорвала наклейку. В телеграмме было написано: «Обстоятельства требуют вашего присутствия. Срочно выезжайте. Озолс».
Машина мчалась по шоссе, охваченному с двух сторон густым сосновым лесом.
— И не говорите, — обернулся к Рихарду с переднего сиденья Озолс. — Такое творится… Одни бегут, как крысы, — сами на вокзале видели. Другие так обнаглели — по улице не пройдешь. Все орут, требуют, угрожают… Почему и с этой телеграммой?.. Надо что-то делать. Продать, разумеется, уже ничего не удастся, поздно, но попытаться кое-что спасти, по-моему, еще можно. А тут, как на грех, и земельный банк прекратил все операции. Так что…
— Ну а что здесь вообще говорят? — нетерпеливо перебил Лосберг. — Из газет и радио, как всегда, нечего не узнаешь.
— Господи боже мой! Да вы спросите, чего только не говорят! Одни красные флаги припасают, другие немцев ждут…
— Это правда, говорят, что теперь не будет ни Латвии, ни Литвы, ни Эстонии? — обернулся из-за руля Бруно. — Соединенные Балтийские Штаты, как в Америке. Я слыхал, будто Мунтерс с их министрами иностранных дел договорился.
— Что за чушь, — поморщился Рихард. — Кстати, как там Зигис и Волдис? Не разлетелись?
— Все на месте. У ребят руки чешутся кое-кому всыпать.
— Всыпать… Герои! Мало без вас безобразий, — покосился на него Озолс и обернулся к Рихарду. — Надо с вашей дачей что-то делать.
Зять молчал, думал о своем.
— Есть у меня одно предложение, — осторожно начал Озолс. — Не знаю, правда, как вы к нему отнесетесь.
— Ну, ну, я вас слушаю.
— Оно и в самом деле непонятно, как тут повернется. Штаты — не Штаты… А может, война будет. Может, и вообще обойдется — как было, так и останется. Вот я и подумал: а не продать ли вам дачу мне?
— Дачу? Вам?
— Ну не то чтобы продать, а так… — заспешил с объяснениями Озолс. — Как бы переписать на мое имя. Для большей, так сказать, сохранности, поскольку вас все же тут нет, а я… Словом, на всякий случай…
Машина въехала в поселок, покатила в сторону дачи Лосберга. Рихард покосился на озабоченную физиономию тестя, с нескрываемым раздражением переспросил:
— Так, значит, на всякий случай?
— Мы же не чужие, Рихард. Просто, я думаю, так больше шансов сохранить дом. Да и не даром все это. О цене мы можем еще потолковать. Хотя сейчас цены — сами знаете…
Он замолчал, выжидательно глядя на зятя. Тот не ответил.
— Насчет оформления я тоже подумал, — деловито продолжал Озолс. — Этот ваш приятель, господин Крейзис… У него большие связи — и в земельном банке, всюду… Как вы думаете, не съездить ли нам к нему? Я узнавал, он в Риге.
Да, я немедленно поеду к нему, — Лосберг отрешенно посмотрел на тестя. — Только без родственников. Один. Есть дела поважнее, Озолс. Вы меня поняли? Поважнее…
Рихард стоял в кабинете Крейзиса и устало прислушивался к громкому, неторопливому спору.
— Это трусость и только трусость! — резке отбросив стул, поднялся из-за стола хозяин кабинета. — Вот уж истинно каждый народ имеет правительство, которого он заслуживает. Зайцы — другого слова не подберешь!
— А голой задницей на штыки — это как? — почти кричал полковник Граузе. — Подобрать термин? Или сами сообразите?
— Вся сложность в том, дорогой Освальд, — примирительно начал было Фрицкаус, но Граузе бесцеремонно оборвал:
— Да какая сложность! Пусть поедет в Лиепаю или в Вентспилс — ему там все объяснят. Все сложности. Или хотя бы выглянет в окно.
Рихард наблюдал за спорящими и никого не узнавал — от прошлой самоуверенности и многозначительности ни в ком не осталось и следа. Перед ним сидели перепуганные, растерянные люди.
