Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
Бесчисленные «А вдруг!..» приводили Рустама в отчаяние. Сон потерял, аппетит. Разведчики сперва посмеивались, но немного погодя, убедившись в том, что товарищ их не на шутку переживает, угомонились. Сочувствовать даже стали. Как ни странно, один только лейтенант Ибрагим Исаев, командир разведвзвода, помалкивал. Вот тебе и земляк! Хоть бы слово утешения вымолвил.
Рустам чувствовал себя человеком, провалившимся в глубокую тёмную яму, ходил, как лунатик. И всё же равнодушие взводного командира его больно задевало. Даже Валентин Карпаков, ставший угрюмым, неразговорчивым после злополучного письма не дождавшейся его Любы, — даже Кармаков старался морально поддержать Рустама. Сказал: «Ты по моей Любке… бывшей моей… о всех не суди. Ты, брат, того… Верь Мухаббат». А командир взвода, земляк, помалкивал. Конечно, обидно!
Полк вновь ушёл на передовую. Западнее Изюма немцы зарылись в землю, хоть клещами их вытаскивай. Залегли в окопы и наши части. Сразу прибавилось у разведчиков хлопот. Поиски, охота за «языками», наблюдение за противником, изучение его обороны, системы огневых средств. Командир разведвзвода словно задался целью доконать Рустама. И в секрет его, и в поиск — минуты свободной не давал. Сперва Рустам сердился на земляка, а потом перестал. Меньше свободного времени? Это даже хорошо. Злых мыслей меньше, некогда горе горевать. И мало кто догадывался о том, что Ибрагим Исаев специально находил работу земляку. Не такой уж чёрствый человек лейтенант. Только слов утешения не любил. Делом помочь — это да, а языком молоть — это не по его части. Всё же и Исаев не удержался.
Однажды возвратился Рустам из секрета, где он набрасывал кроки вражеской позиции. Кроки как кроки, обычный глазомерный чертёжик. Только вместо подписи внизу, как положено, красуется известное всему взводу имя: «Мухаббат».
Ибрагим Исаев распекать парня не стал. Никому не рассказал даже о странной подписи на кроки. Отвёл Рустама в сторонку, ткнул пальцем в чертёжик.
— А я и не подозревал, йигит, что твоя девушка умеет кроки составлять.
Рустам покраснел до корней волос. До того ему стыдно стало, что хоть сквозь землю провались. Еле выдавил из себя:
— Извините…
— Ладно уж. Причина уважительная. Я, земляк, всё вижу, не слепой. Плохи твои дела, да?
— Плохи, дустым, — вздохнул Рустам, он в расстройстве совсем забыл о субординации и вместо «товарищ лейтенант» сказал «дустым» — друг.
— Рассказывай.
Рустам выложил всё без утайки. Лейтенант знал в общих чертах эту незамысловатую историю, но выслушал внимательно, не перебивая.
— Та-ак, — протянул Исаев, когда земляк его кончил рассказ и умолк. — Письмо… Можно взглянуть на письмо Мухаббат?
— Вот оно…
— Её почерк?
— Её, это точно.
— А со Светой у тебя ничего такого… Хм… И это точно?
— Что ты, дустым!..
— Ладно, ладно, пошутил. А теперь послушай меня. Поверь, всё уладится. Если девушка по-настоящему любит, она так просто, да ещё за прощелыгу, замуж не выскочит. Будет тебя, ненаглядного, ждать. Точно.
— Мне очень горько, Ибрагимджан, что я принёс столько страданий Мухаббат.
— Не казнись. Твоя вина, конечно, есть, но не такая уж большая. Надо было о своих гостях поподробнее написать, развеять возможные подозрения. И всё равно от сплетен вряд ли уберёгся бы. Выше голову, разведчик. Давай-ка выпьем за здоровье твоей суженой.
Исаев снял с пояса флягу, взболтнул, сделал солидный глоток, протянул флягу земляку.
— Пей, йигит. Жидкий огонь. Очень помогает от сердечных ран.
От неразведенного спирта Рустам захмелел. Только прилёг подремать, Ермилыч явился, почтальон. От Мухаббат ничего не было. Парень совсем расстроился. А тут ещё пришло письмо от тёти Фроси, матери Кати. Бедная женщина голову потеряла. Дочка не пишет, Фазыл-Федя пишет ей почему-то из Пензы, уверяет, будто в командировке. Какая может быть командировка у солдата? И почему он о Кате ничего толком не расскажет? Ох, чует моё сердце! Не к добру всё это.
Тётя Фрося умоляла: «Рустам, сыночек! Хоть ты не криви душой. Лучше плохая правда, чем хорошая ложь. Снилось мне, будто Катеньку ранило. Не дай бог, конечно, но если случилось такое, напиши, где она, успокой мою душу!»
Взял Рустам карандаш в руки, а писать не может. Что писать? Ваша дочь Катя пропала без вести! Нет, не могу.
Прошло несколько дней. Однажды к вечеру Рустам лежал под днищем сгоревшего немецкого танка и вёл наблюдение за передним краем противника. Интересная штука — наблюдение. Со стороны вроде бы пустяковое занятие. Лежи себе и поглядывай. А на самом деле не простое дело — наблюдать. Вот справа, возле бугра, кустик появился — наверняка фрицы сообразили ещё одну огневую точку. А это что, в глубине обороны? Вроде как огромные змеи проползли! Следы танковых гусениц. Вон вдали двое солдат линию связи тянут…
Рустам так увлёкся, что не заметил, как по ровику к нему подполз командир разведвзвода. Тронул за плечи. От неожиданности Рустам вздрогнул.
— Суюнчи с тебя, Рустамджан! — зашептал улыбающийся Исаев.
— Суюнчи? — удивился парень. — А в чём дело? Почему с меня подарок причитается?
Лейтенант не унимался.
— Суюнчи давай. Эх! Надо бы с тебя халат шитый золотом потребовать. Да нету у тебя такого халата. Маскхалат — это да, имеется. Так их у меня две штуки.
Рустам, в предчувствии доброй вести, заволновался, стал дёргать земляка за рукав.
— Говори, говори, дустым! Что за новость?
— Пляши, йигит! — лейтенант протянул Рустаму письмо. Узнав разгонистый чёткий почерк Мухаббат, парень резко приподнялся на руках, больно стукнулся затылком о днище танка, охнул, засмеялся.
— Ой, спасибо, Ибрагимджаи! Брат… Спасибо.
Он торопливо разорвал конверт, попытался прочитать письмо, по было уже темновато, да ещё под танком. Ничего разобрать невозможно. Рустам чуть не заплакал от досады. Ибрагим Исаев понял состояние парня.
— Боец Шакиров, приказываю оставить наблюдательный пункт и вернуться в расположение части.
— Неудобно, Ибрагимджан, что товарищи скажут? Мне ещё целый час тут сидеть.
— Разговорчики! Выполняйте приказ.
Рустам плохо помнил, как добрался до своей землянки. Кинулся на постель, развернул тетрадочные листы…
Родной, милый мой Рустам!
Не знаю даже, как жить мне теперь! Слов не нахожу, чтобы хоть чуточку оправдаться перед тобою. Прости, прости, что усомнилась в тебе, вела себя как глупая девчонка. Есть ли более тяжкое преступление, чем то, когда ранишь сердце любимого человека и он страдает без вины!
Рустамджан, мой храбрый, сильный Рустамджан! Я стою перед тобой, понурив голову, как провинившаяся девчонка, и молю о прощении. Будь великодушным, вспомни о том, что повинную голову меч не сечёт. Во всей этой глупой истории не столько я виновата, сколько моя любовь к тебе. Даже когда у нас с тобой всё было хорошо (если не считать постоянных происков моего дяди), даже в те времена я жила в вечном страхе потерять тебя. Потом грянула война, ты уехал на фронт.
Новые переживания, бессонные ночи: где ты, что с тобой!
Ты знаешь, я не могу кривить душой. Война — эго страшное безглазое чудовище. Именно безглазое. Оно не видит, кого пожирает. Жутко становится при одной только мысли… Нет, не могу даже думать об этом. Но ты, я знаю, уверена, не рассердишься на меня за мою откровенность. Я была бы недостойной тебя… Прости меня, мысли путаются. Хочу написать ясно, просто, а ничего не выходит. Но знай: что бы с тобой ни было, как бы ни сложилась твоя судьба, она — моя. Ты прав. Может быть, даже и к лучшему, что произошла эта глупая история. Она помогла мне ещё глубже пережить невыносимую муку разлуки с тобой.
Рустам, хороший мой человек! Как чудесно, что живут на свете друзья — заботливые, искренние, бескорыстные. Когда я узнала из твоего письма о благородном поступке Ильяса-ака, сразу же бросилась разыскивать его. Мне очень, очень хотелось назвать его своим братом. Но я не нашла Ильяса-палвана. Он скрывался от меня. Понимаешь? Скрывался, ибо не хотел выглядеть благодетелем. На другой день я всё же его разыскала. Ильяс-ака, по обыкновению, был малость навеселе, но на этот раз мне и в голову не пришло корить его за это. Едва я стала благодарить, он прервал меня и сказал: «Всё это пустяки, Соловейчик. Я, я должен благодарить тебя за то, что могу теперь называть тебя сестрицей. Подумаешь, великий подвиг — черкнуть несколько строк Рустаму твоему! А вот ты и Рустам меня буквально с того света вытащили. Я вернулся безруким, инвалидом. Кругом горе, страдания. Жить расхотелось. Поэтому и пить стал. Ваша с Рустамом чистая, преданная любовь вернула меня к жизни. Посмотришь, сестричка, я и пить брошу. Слово даю».
Не знаю, как дальше будет, но пока Ильяс-ака держится молодцом.
