Анник Жей - Дьявол в сердце
Вернувшись домой, она поднялась в комнату для прислуги и открыла тетрадь. Мериньяк будет жить. Она возвратит ему его дурацкий пакт. Он не прочтет «Князя Мира» и никогда не узнает правды о своей дочери. Она оставляла ему в подарок надежду, благодаря которой он оставался в живых, безумную надежду найти Алису.
Элка для всех находила оправдания и причины… Князь Мира был не Мериньяк, она могла это засвидетельствовать. Менеджер был просто символом эпохи, симптомом «века, перешедшего все грани». Менеджеры составляли круг ада, она бежала, чтобы ускользнуть и от них тоже.
Потом она надела новое платье, надушилась духами «Балтазар», вставила в петличку золотое украшение Мод. Протез уже становился таким же аксессуаром, как и все остальное, она вставила его в лифчик, не думая о нем.
Вторая половина дня прошла в ожидании Таинства Пасхи. «Связь между действием и таинством призывает нас к некоему открытию», — повторял Вейсс. Это был призыв к ее свободе. Она была призвана в это определенное место на земле, туда, куда она хотела прийти.
«Бог? Есть ли более прекрасный путь к тебе, чем любовь к твоему пастырю?» — напевала она, удивляясь себе. Ее гимн был не совсем церковным, но обладал тем достоинством, что брал небо в свидетели. Воскресший увидит ее воссоединение со «Служителем всех». Ей трудно было их разделить. Она не испытывала никакого чувства вины, хотя верующие осудили бы ее. Ее защищал рак. С тех пор как смерть отступила, никакая кара ее не страшила.
В пять часов она приготовилась к празднику. Прошедшие воскресенья были отменены. Свидания на бульваре Сюше тоже. «Франк, давай встретимся. Луиджи отвезет нас в бар на улице Сент-Анн. Я расскажу тебе, как я тебя любила, и я верну тебе наш договор», — подумала Элка в метро, направляясь в Вильжюиф.
У больницы Элка снова увидела пациентов, их передвижные капельницы, детей, солнце. В этот день Пасхи рак казался неуместным. Она сняла шарф, всмотрелась в произведение Сиамки. Вид у Элки был богемный, странноватый, она снова становилась тем, чем была. Она — дочь Мод навсегда. Костюмы, хлопоты, жеманство — это для Соланж Шеврие, Ольги и мадам Жанвье. Для спасенной — «волшебные облака». В зале Провидения было полно народу. На Пасху все больные всегда немного веруют. Орган звучал в коридорах. Она протолкнулась в церковь. Вдалеке, на сцене, украшенной и покрытой цветами, незнакомец размахивал кадилом. Дублер Вейсса был лысый и в очках. Элка склонилась, сраженная.
«Завтра поднимется новая заря», — пел человек за пюпитром.
Звучал орган. Поверх черного платья верная прихожанка надела красный пиджак. Она чувствовала, что у Вейсса есть слабость к ее волосам, она думала о нем, когда поправляла их руками. Это была одна из ее фантазий.
Вокруг были люди, но время было не для частных показов, напрасно «Балтазар» распространял свой аромат. Она двинулась к алтарю, вооруженная сердцем Мод.
Вдруг появился Вейсс в свете прожектора. Он что, испугать ее хотел, что ли? Элка почувствовала радость, о существовании которой давно забыла. Когда у тебя рак, ты не произносишь слова радость, а когда его не произносишь, о нем и не думаешь.
Сокровище был весь в белом, в ризе, расшитой серебром. Как только увидишь его, чувствуешь реальность потустороннего. Вейсс казался трансцендентальностью, принявшей облик человека, он выражал ее каждой порой своей кожи. В нем было нечто божественное, и она желала его также и потому, что он отталкивал небытие. Элке удалось протиснуться в первые ряды.
Она в крайнем смущении смотрела на его адамово яблоко. Какая у него была кожа? Она раздела его взглядом, обнажила торс, плечи. Ей захотелось узнать, что скрывается под его ризой. А его руки? Какие у него были руки? Она попыталась забыть о теле Вейсса, но это ей не удалось, вместо этого возникло желание. Мисс Либидо, заснувшая принцесса, явилась вновь. Яростное желание было подобно надежде Верлена, птицам, звездам, ручью, черному бриллианту, рубиновой пыли. Ее кончина, стало быть, не состоялась? Внешность обманчива. Источник жизни! Элка переживала свое Возрождение. Ее желание росло, свободное и прекрасное, оно летело под ее кожей, покалывая такие нежные дорогие участки, как грудь, бедра, половые органы, — божественное ощущение! Тело Элки призывало к себе другое тело. Ее душили пустоты, требовавшие заполнения: ее впадины ждали выпуклостей, причем срочно.
Ее жажда Вейсса ставила ей точные анатомические вопросы. Орошая каждую клетку, река текла так бурно, что оставила ее на скамье обессиленной. Всюду, где скальпель и химия исковеркали ее тело, желание обновляло ее плоть и разогревало кровь.
Когда Вейсс узнал ее, глаза его так почернели, что она застыла. Он ждал ее: взгляд ясно об этом говорил.
Святой и безбожница оказались лицом к лицу. Ошеломленные, смотрели они друг на друга без улыбки. Шок от встречи был так силен, что ей стало трудно дышать. Она подумала о Клоделе. «Наши души сплавляются без сварки, о, странный мой близнец».
Несмотря на расстояние между алтарем и верующими, священник и стерилизованная женщина казались зачарованными. Их глаза говорили друг другу чрезвычайно важные вещи. Орган звучал в такт. Это была секунда огромного напряжения, из тех, что бывают раз в жизни. Бог смотрел на них. Они продолжали пожирать друг друга глазами.
«Живи», — приказывал взгляд Вейсса, буравя ее глаза. Их лица сияли в отражении витражей. Это был самый прекрасный момент в жизни каждого из них.
Какая-то женщина обернулась, чтобы увидеть, на кого так смотрит священник.
Влюбленная женщина быстро растворилась в толпе.
ЧАСТЬ III
ЛЮК
«Истинная любовь — это отношения не подготовленные, не обсуждаемые. Это — непреодолимая связь двух людей, которая сильнее мнения семьи и обходится без посредничества общества, если только она им не противоречит самым вызывающим образом».
Паскаль Киньяр «Тайная жизнь»25 мая
Работа на добровольных началах — это освященный хлеб. Безработный ценит больше всего то, что он полезен кому-то, кто еще беднее. С тех пор как Вейсс принял меня в «Смиренные», мои несчастья отодвинулись на почтительное расстояние. То, что я увидела, сделало мои беды вполне выносимыми.
Впервые после моего устранения из Франс-Иммо у меня появилось кресло на колесиках, ящики в столе, вешалка. Я работала по графику, сотрудники со мной разговаривали, я обедала с ними, отвечала на телефонные звонки. Я уходила из дому, и этот выход не имел отношения к моему раку, не удалял меня от него и не приближал.
Вот уже третий вторник я приходила в филиал Назарет, вешала свой пиджак, садилась за свой стол, открывала ящики, отвечала на телефонные звонки. Мирей, пенсионерка из Монтрея — шеф бюро, также в добродетельном жанре, но поприятнее Розетт Лабер, спросила меня, видела ли я передачу «Фотографии нет». Когда она смотрела ее, она вспомнила меня, потому что туда был приглашен следователь. Я рассказывала Мирей о профессии Антуана, не упоминая его самого. Какая была тема передачи? Мирей не успела ответить, ее перебил телефонный звонок.
— Назарет, слушаю, — сказала она.
Затем она предложила сходить за кофе. Тебе стандартный или большой? Мирей вернулась, держа по стаканчику в каждой руке. Как мне нравились эти ритуалы. Я поднималась на поверхность, заглатывала кислород большими глотками и видела небо. Главное преимущество работы — это появляющееся чувство равновесия. Огромного, фундаментального. Чтобы оценить его по достоинству, надо быть долго лишенным этого элементарного права.
С тех пор как я работаю для «Смиренных», о Люке Вейссе ни слуху ни духу. Мирей считала, что он посвящает свои вторники филиалу Дофин, откуда идет прочесывать Булонский лес. Служитель всех подбирал бродяг, умерших прямо на тротуаре. Он организовывал похороны для тех, кто и так никому не нужен, а уж после смерти тем более.
— В морге их держат две недели, в надежде, что объявится семья, — сказала мне Мирей, похлопывая себя по волосам. У нее было круглое личико, взбитые, густые волосы, она носила костюмы со старомодным кружевным жабо и лаковые черные туфли. Ее пятьдесят девять лет не мешали ей сюсюкать, словно маленькой девочке, я находила это очень трогательным.
Рак приучает вас находить трогательными все черты характера отдельных людей. Уважать и даже ценить эти черты, присущие одному уникальному существу, которое никто не сможет заменить.
Телефон опять зазвонил. Ответив, Мирей положила трубку и возобновила наш разговор. Вейсс служил мессу во вторник в восемь часов вечера у метро Бонн-Нувелль. Часовня была всегда набита до отказа, Вейсс исповедовал в смежной комнате. Как говорила Мирей, отец Люк предпочитал старинной исповедальне разговор двоих людей, глядящих друг другу в глаза. «Сходи туда как-нибудь вечером, это забавно. Там и окрестные служащие, и приблудившиеся обыватели, и проститутки, и бродяги, и трансвеститы, и все это прекрасное общество слушает мессу, ходит на исповедь. Знаешь, почему? Потом Вейсс угощает их в ризнице, приглашаются все. Розами там не пахнет, надо быть не брезгливым».
