Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
Несколько клиентов уже собирались идти на Рошебрюн. Глория присоединилась к ним. Сесиль предпочла с Жаком пойти на каток. Но только как он дойдет до него? Жак вышел, прихрамывая и опираясь одной рукой на лыжную палку, а другой на плечо девушки. Элизабет смотрела на их удаляющиеся фигуры и почувствовала себя неприкаянной: Кристиан сказал, что сегодня не сможет увидеться с ней во второй половине дня, потому что дает частный урок в четыре часа. И все-таки она решила пойти к нему без предупреждения и провести с ним хоть немного времени до прихода ученика.
— Тебе ничего не надо, мама, — спросила она у Амелии. — А то я хочу пройтись по магазинам в деревне.
— По каким магазинам?
— Мне нужно купить лыжные носки, а то мои совсем износились. Говорят, что в магазине у Лидии есть отличные носки! А потом я встречусь на катке с Сесиль и Жаком.
— Только не задерживайся допоздна!
— Хорошо, мама.
Часы показывали три, когда она постучала в дверь Кристиана. Он принял ее в коридоре, потому что ученик уже пришел.
— Я думала, что он придет только в четыре, — разочарованно сказала Элизабет.
— Я тоже. Но, как видишь, он пришел пораньше. Входи же, я представлю тебя ему. Это очень милый мальчик!
— Нет, нет, — Элизабет покачала головой. — Мне совсем не хочется знакомиться с ним.
Вытянув шею, она увидела в полуоткрытую дверь красивого юного блондина, сидящего на диване. Ворот его рубашки был расстегнут. Сигарета дымилась в его руке. Он листал какую-то книгу.
— Как долго он пробудет у тебя? — спросила она.
— До пяти, до пол-шестого. Для тебя это будет не слишком поздно?
— Да…
— Тогда увидимся завтра, как и договорились. Я люблю тебя, ты знаешь! Я думаю о тебе! Я сгораю от нетерпения!..
Кристиан поцеловал Элизабет в щеку и проводил по лестнице до двери. Когда он поднялся к себе, Элизабет, поколебавшись, вернулась, поднялась на четыре ступеньки и прислушалась. За закрытой дверью слышался мужской смех. Взволнованная, она снова вышла на улицу. Фрикетта сидела перед мясной лавкой и ждала ее.
— Что ты здесь делаешь, Фрикетта? — воскликнула девушка. — Я же запретила тебе идти за мной!
Счастливая собака тяжело задышала, высунув язык. В ее глазах было столько нежности, что Элизабет почувствовала себя обезоруженной.
— Ну ладно, идем, — сказала она примирительно. — Купим носки у Лидии.
В магазине Лидии полки ломились от притягивающих взор товаров: пуловеры с геометрическим рисунком из межевской шерсти, лыжные ботинки, варежки, непромокаемые куртки, ремни. Стоя перед прилавком, три элегантно одетые покупательницы рылись в картонной коробке с платками.
— А этот сколько стоит, Лидия?
— Лидия, вы уступите мне подешевле этот слегка подлинявший голубой платок?
— Не бери его. У Жильберты Коэн точно такой же, правда, Лидия?
Оставив своих клиенток, Лидия подошла к Элизабет и показала ей последние модели носков в широкую полоску ярких расцветок. Но девушка так задумалась о Кристиане, о блондине, об этом смехе за дверью, что никак не могла решиться что-нибудь выбрать. Выйдя из магазина, она не смогла бы даже сказать, что в конце концов купила. На каток она пошла безо всякого энтузиазма.
Жак сидел на краю террасы, подставив лицо солнцу. Больную ногу он положил на стул. Сесиль выполняла перед ним различные фигуры, скользя по серому поцарапанному льду. Элизабет приказала Фрикетте сидеть на месте, а сама зашла за коньками в пункт проката и тоже выкатилась на лед. Но от музыки, льющейся из репродуктора, у нее только разболелась голова. Катающихся было очень много. Она подошла к Жаку и облокотилась о перила. Сесиль сразу же подлетела к ним, словно ангел-хранитель. «Вот это славно! — сказала себе Элизабет. — Она не хочет оставлять меня наедине с ним. Я им мешаю».
— Правда, я делаю успехи, Жак, — проговорила Сесиль медовым голосом, стуча коньками по деревянному полу террасы.
— О! Вы катаетесь просто отлично! — ответил он. — Когда заживет моя нога, мы составим отличную спортивную пару!
Сесиль уселась рядом с ним на табурет, и они обменялись еще несколькими словами уже шепотом. Держась за руки, они улыбались друг другу. Элизабет стало скучно. Вдруг она почувствовала, что кто-то стоит за ее спиной. Она оглянулась и увидела Патриса Монастье.
— Я прогуливался и увидел вас со стороны дороги. Вы уже не катаетесь?
— Нет, — ответила она. — Слишком много народу!
— А что вы сейчас собираетесь делать?
— Не знаю. Скорее всего вернусь в гостиницу.
— Вы не хотите выпить со мной чаю в «Мовэ Па»?
Элизабет была абсолютно свободна, и это предложение заинтересовало ее.
— С удовольствием, — недолго думая, сказала она.
Обращаясь к Жаку и Сесиль, она спросила:
— Вы идете с нами?
— Может быть, попозже, — ответил Жак.
Элизабет сняла коньки, положила их в шкафчик и подошла к Патрису Монастье. Фрикетта тоже вознамерилась пойти в «Мовэ Па». Ее хозяйке пришлось выразить возмущение по этому поводу:
— За кого вы себя принимаете, Фрикетта? Немедленно возвращайтесь домой!
Фрикетта явно колебалась.
— Домой! Домой! — повторила Элизабет строгим голосом, показывая пальцем в сторону гостиницы.
И Фрикетта ушла, опустив уши, как и положено порядочной собаке.
Зал в «Мовэ Па» был освещен мягким оранжевым светом. Оркестр играл для нескольких танцующих пар. Элизабет и Патрис Монастье сели за маленький столик в нише и заказали чаю с тостами.
— Вы часто ходите сюда? — спросил юноша.
— Нет, — ответила Элизабет. — Но мне здесь нравится. У них очень хороший оркестр, вы не находите?
— Отличный. Когда я слушаю его, то начинаю сожалеть о том, что не умею танцевать.
— Этому можно научиться, — улыбнулась Элизабет.
Он отрицательно покачал головой:
— Я не умею танцевать, кататься на коньках и на лыжах… Вы, наверное, подумали, зачем в таком случае я приехал в Межев?
— Вы приехали отдохнуть! Ваша мать сказала мне, что вы были серьезно больны…
— Да, плеврит. Но сейчас мне гораздо лучше. У меня вновь появился интерес к жизни, к музыке…
— Вы опять начнете давать концерты?
— Нет. Мне никогда не стать виртуозом. У меня нет воли, терпения, наконец, умения создать себе рекламу. Мои бабушка и мать, у которых амбиций хватит на четверых, отдали меня в руки импресарио. Два жалких турне по второразрядным курортам! Я вернулся домой разочарованный, разбитый и больной… Больше этого не повторится…
— Вы хотите бросить игру на фортепьяно?
— Нет, конечно же, я не брошу, но и не буду больше играть для публики. Мой старый учитель Шульц, преподававший мне композицию и гармонию, тысячу раз повторял, что мое предназначение творить, сочинять, а не исполнять… После его смерти я пытался последовать его совету… но у меня очень плохо получается… Я поочередно подражаю то классикам, то современным композиторам. Я не создал пока ничего своего. Ой, да я наскучил вам наверное со своими проблемами!
— Вовсе нет! — воскликнула Элизабет. — Но мне не совсем понятны наши переживания, ведь у вас такой талант!
— Талант? У меня?
— Конечно! Я слышала вашу музыку. Однажды вы сыграли нам одно свое произведение. Это была очень красивая музыка.
— Это была просто вариация на тему Листа. Нет, Элизабет — вы позволите называть вас Элизабет? — может быть, однажды я напишу что-нибудь великое, новое, ни на что не похожее…
— И тогда вы будете в себе так же не уверены, как и сейчас!
— Почему?
— Потому что вы будете задаваться вопросом, не могли бы вы создать что-нибудь еще более совершенное, если бы у вас было больше времени, если бы вы еще больше работали, если бы вам больше повезло…
— Вы правы, — тихо ответил он, улыбнувшись. — Музыканты и художники невозможные люди.
— Я не это хотела сказать!
Патрис пристально смотрел на нее своими красивыми темными глазами, полными беспокойной нежности. Элизабет была польщена его вниманием, но запретила себе подбадривать его хоть каким-нибудь кокетливым жестом. Их отношения должны строиться только на дружбе.
Постепенно зал заполнился. Оркестр заиграл танго. Синий прожектор осветил танцевальную площадку. Лица танцующих стали серебряными, а губы — словно из черного бархата. Элизабет отпила глоток чая и спросила:
— В Париже у вас есть возможность спокойно работать?
— Мы живем не в Париже, а в Сен-Жермен-ан-Лей, в старом доме, принадлежащем моей бабушке. Мои родители поселились там, когда я был совсем маленьким. Потом отец умер. Там я и вырос, среди двух женщин, которые обожают меня и ухаживают за мной.
— Вообще-то видно, что вы избалованный ребенок, — сказала Элизабет. — И я нахожу это прелестным!
Их колени случайно соприкоснулись под столом. Элизабет слегка отодвинулась от Патриса, продолжая спокойно смотреть ему в лицо: лукаво приподнятые уголки губ, высокий выпуклый лоб, маленький шрам над левой бровью, слегка оттопыренные уши и прекрасные беспокойные глаза. Его, без сомнения, что-то постоянно мучило, чего он не мог или не умел выразить.
