Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер
Миссис Дэнверс принадлежала Ребекке и Мэндерли. Я ничего от нее не хотела. Однако миссис Дэнверс прислала венок. Я знала это. Знала определенно.
Я вышла из комнаты, не захватив ни жакета, ни сумки, и почти побежала по узкой улочке к фонтану. Максим был уже там, он сидел за столом, скрестив ноги, перед ним стояла чашка с чаем.
- Максим! - Я слегка запыхалась, но постаралась казаться такой же спокойной и беззаботной, как и он.
Он поднял голову.
- Я чувствую себя лучше, - жизнерадостно сказала я. - Правда, замечательно? На солнце пока еще довольно тепло. Я совершенно здорова.
Я увидела, как по его лицу пробежала тень, во взгляде отразилось удивление. С какой стати я так настойчиво стараюсь уверить его в том, что здорова?
Я заказала чай и лимонное мороженое. Я была спокойна, очень спокойна. Пила чай, ела костяной ложечкой мороженое, улыбалась Максиму. И ничего ему не выболтала.
Затем я сказала:
- Давай уедем отсюда. Мне хочется чего-то нового, а тебе? Мы можем хорошо провести время до наступления зимы где-нибудь еще.
Мы раньше не обсуждали это. Я полагала, что нам придется где-то осесть, когда погода переменится. Пока она не переменилась. Но мне страшно хотелось уехать отсюда, я знала, что не смогу обрести здесь душевного равновесия, не смогу ходить по здешним улицам и площадям, поскольку меня будет мучить чувство, что я должна постоянно оглядываться. Нам нужно снова переехать, найти место, которое еще не испорчено. Я ^испытывала беспокойство, мне нужно было от чего-то убежать, хотя это и бесполезно, я все несла в себе, куда бы мы ни отправились.
Максим внимательно наблюдал за мной. От холодного мороженого у меня заболело горло. Я не могу снова просить его об этом, подумала я, иначе он что-то заподозрит и начнет допытываться, а я не сумею ему ответить. Я никогда не произносила ее имя, имена других людей из той, прошлой жизни.
Наконец Максим улыбнулся и сказал:
- Да. Думаю, мы снова отправимся в Венецию.
Было уже темно, когда мы вернулись в пансион; воздух стал холодным. Неожиданно для себя я не повернула к главному входу, а прошла несколько ярдов вперед по аллейке, ведущей к калитке.
- Я хочу кое-что показать тебе, - сказала я Максиму. - Раньше я его не замечала, но когда проснулась сегодня после полудня, разглядела. Очень симпатичное растение, так приятно пахнет, но я не знаю, как оно называется.
Почему мне вдруг захотелось, чтобы он оказался здесь? Я не собиралась рассказывать ему о венке, и тем не менее, показывая ему вьющееся растение, я как бы что-то ему рассказывала, как бы мысленно связывала их вместе, и потребность сделать это была настолько четкой и сильной, что даже напугала меня.
- Посмотри.
В сумерках листья как бы отошли на второй план, а цветы выступили вперед. Я протянула руку и потрогала лепесток пальцем. Профиль Максима показался мне таким же бледным, как и цветок.
- Да, симпатичное растение. Его часто можно встретить в средиземноморских странах. Оно цветет поздно, перед наступлением зимы. Максим отломил веточку и протянул ее мне. - А называется оно пандорский жасмин, - добавил он и дождался, когда в конце концов я вынуждена была взять веточку с цветами и внести ее в дом.
К тому времени, когда мы подплывали по лагуне к сказочному городу Венеция, на смену лету и осени окончательно пришла зима.
Ветер был обжигающе холодный, он дул в лицо и поднимал высокую волну, а когда мы сошли на берег на станции Сан-Марко, вымощенные камнем улицы и площадь блестели от дождя. Пассажиров было немного, с нами сошли только жители Венеции - мужчины с портфелями, которые, подняв воротники своих плащей и пальто, быстро зашагали домой, и несколько женщин в черном с плетеными хозяйственными сумками - они, низко наклонив голову, направились за покупками.
И тем не менее все это красиво, подумала я, это никогда не подведет; я посмотрела на купола соборов, на остров, где возвышалась башня монастыря Сан-Джорджо, на гладь Большого канала, который виден был далеко, вплоть до того места, где терялся между домами. Я оглядела все это не только с радостным чувством, но и с каким-то ощущением нереальности того, что вижу, как бы боясь, что стоит мне моргнуть - и все сразу же исчезнет. Когда мы приезжали сюда прошлый раз, была весна, здания были освещены нежным утренним солнечным светом, и я разглядывала их с изумлением и недоверием, ибо совсем недавно стала женой Максима и еще не успела прийти в себя от неожиданности и быстроты свершившегося; я бездумно следовала за ним туда, куда он меня вел, ошеломленная счастьем.
Я мало что помню о том времени, всегда о нем мало помнила, это было интерлюдией, наполненной нехарактерной, беззаботной радостью и беспечностью, пока мы не возвратились в реальный мир и на нас еще не обрушились неприятности, заботы и потрясения. Все, что за этим последовало, все события в Мэндерли я помню в мельчайших подробностях, это похоже на фильм, который я могу прокрутить по первому требованию.
Что касается Венеции, а также других мест, которые мы посетили в первые месяцы нашей совместной жизни, то у меня сохранились лишь случайные, обрывочные воспоминания об отдельных событиях, произошедших на фоне безоглядного оптимизма и опьяняющей беззаботности.
На сей раз я смотрела на город несколько иными глазами, более трезво и сдержанно. Мне нравилась Венеция, я восхищалась ею, однако, идя по узкой улочке рядом с каналом вслед за носильщиком, везшим на тележке наши чемоданы, я ощущала дрожь в теле - и не только потому, что устала и замерзла, но и потому, что побаивалась этого страшного, полного тайн города, который, как мне казалось, никогда не явит нам своего подлинного лица, всегда будет в масках, меняющихся в зависимости от настроения.
Нам удалось тем не менее найти скромный, тихий пансион - я так полагаю, у нас был к этому дар, - где мы могли оставаться в тени. Я привыкла к такой жизни и ничего не имела против; однако, развешивая платья, раскладывая вещи и выдвигая тяжелые ящики гардероба, я вдруг испытала острый приступ тоски по собственным комнатам, собственной мебели и дому, размечталась - и передо мной возник Коббетс-Брейк, тихий, уединенный, безмятежный. Я тут же строго отмерила себе время, в течение которого имела право осторожно помечтать, прежде чем отправиться на поиски Максима.
Мы обосновались очень быстро. Останемся на зиму, сказал Максим. Почему бы и нет? Мы успели получить свою долю солнечного света. Я удивилась, как легко мы вернулись к прежнему режиму совместного времяпрепровождения, покупке газет, к позднему завтраку, прогулкам, осмотру достопримечательностей, галерей, церквей, вилл, разглядыванию картин, лиц венецианцев, лодок, скользящих по шелковистой темной глади воды, колоколен на фоне утреннего и вечернего неба. Когда мы были здесь в прошлый раз, мы больше смотрели друг на друга, так что я видела не столько город, сколько лицо Максима.
Погода в основном была холодная, на улицах и открытых площадях гулял пронизывающий ветер, загоняя нас в помещение. Однако и-ногда небо очищалось от облаков, и гладь канала отражала освещенные солнцем здания, солнечные блики на куполах. Порой на город опускался густой туман, который приглушал шаги прохожих, звон колоколов и плеск весел, и тогда мы оставались в темноватой, обитой красным плюшем гостиной, покидая ее лишь для того, чтобы заглянуть в наше кафе; время в такие дни тянулось медленно, мне хотелось ясного, высокого неба, я думала о вспаханных полях и обнажившихся деревьях, а порой представляла, что стою на скале над морем, наблюдая за тем, как пенящиеся буруны набегают и разбиваются о черные скалы.
Максим поначалу оставался таким же, каким был и прежде в годы нашего изгнания, - искал моего общества, много читал, живо интересовался самыми обыденными новостями с родины, которые доходили до нас с опозданием на пару дней, не желал ничего слышать о давних, ранящих душу вещах, так что я, щадя его, опять стала проявлять осторожность в словах и скрывала некоторые свои мысли. Мы много узнали о Венеции, о шедеврах искусства в ее музеях, о ритме жизни города и его жителей, нам практически не требовались справочники и путеводители; мы иногда экзаменовали друг друга относительно дат, стилей, исторических событий, дожей, художников, и это был приятный и, пожалуй, плодотворный способ времяпрепровождения.
Но иногда я ловила на себе его взгляд и видела, как мрачнеет его лицо. Я не знала, о чем он думает. Порой я чувствовала, что он замкнулся, ушел в себя, и пользовалась этим, чтобы предаться собственным мечтам, урвать десяток минут для ностальгических размышлений.
Приходили письма. Мы узнали от Джайлса, что ему однажды написал Фрэнк Кроли; иногда приходили деловые письма, но, похоже, они никаких важных сведений не содержали и не причиняли Максиму ни малейших забот. Он занимался ими час-другой, сидя за столом у окна в нашей комнате, и тогда я выходила прогуляться по улицам Венеции одна, иногда позволяла себе столь дешевое и безобидное удовольствие, как катание по Большому каналу.
