Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
Холодным умом Марта понимала, что поступает неразумно, рискованно, несправедливо, наконец, что никто в ее судьбе, кроме нее самой, в конце концов не повинен, но ничего поделать не могла. Страдала сама и доставляла страдания другим. Марта почти не замечала происходящего вокруг — жизнь как-то сфокусировалась на личных заботах и переживаниях — совсем не интересовалась делами мужа, смутно представляла, что творится в мире. Здесь, на этой уединенной вилле, в окружении живописного пейзажа, горного воздуха, безмятежности и покоя, она была занята лишь собой. Вернее, своими воспоминаниями, угрызениями совести и слабой, почти неосознанной надеждой когда-то вырваться из этого добровольного и красивого плена. Марта все понимала, и, сама того не сознавая, хотела бы облегчить свою участь, отказаться от бесплодных надежд смириться со своим положением, но разум и сердце все больше приходили в противоречие друг с другом. Разум слушал доводы, сердце их не принимало. Она не могла убить в себе любовь к Артуру, оставляя за собой право хотя бы мечтать, хотя бы надеяться.
ГЛАВА 7
Мерно, безрадостно топали солдатские сапоги. Чей-то пронзительно-въедливый фальцет выкрикивал слова команды:
— Раз-два! Раз-два! Шире шаг! Тяни носок, носок тяни!..
В сером солдатском строю Артур маршировал по пустырю за казармами, тянул носок, печатал шаг. По сути — тот же арестант, только в солдатской шинели.
С бессмысленно выпученными глазами, разодрав в хриплом крике рот, бегали солдаты с винтовками наперевес, втыкали штыки в болтавшиеся на перекладинах чучела.
Длинным коли — р-раз! Коротким коли — два! — истошно надрывался фальцет.
И те же ночи, полные бессонной тоски, — по родному дому, по всему, что потеряно навсегда. В камере ли, в казарме — не все ли равно? Ночи на жестком тюфяке, среди храпа и вони портянок, когда чудится, что ты один во всем мире и тупое отчаяние сжимает виски.
…Артур лежал на койке, заложив руки за голову — глаза широко раскрыты. Ему все чудился голос матери:
— Здравствуй, сынок! Ты бы знал, родной, как обрадовал меня своим письмом. Даже поверить боязно — неужто тебя насовсем выпустили? Вот и не верь снам — мне накануне рыба привиделась, да вся такая крупная одна в одну. Калниня мне так и сказала: жди вестей. И назавтра — письмо! Я от радости целый день проплакала. Конечно, лучше, если бы тебя домой, а не в солдаты… Ну да уж и то счастье, что не за решеткой. Ты пишешь, что у тебя все в порядке. Догадываюсь, что тебе и там не сладко, да только прошу, не гневи больше господа бога, смири свою гордость. Она, эта гордость проклятая, и отца твоего сгубила, и тебя до беды довела. Ну да слава богу, господь все же смилостивился над нами, вернешься — все будет хорошо. Мне Озолс рассказал, кто тебя вызволил. Я было кинулась в Лосбери, хотела руки-ноги твоему спасителю целовать… Да жаль, опоздала — укатили они куда-то. В Германию, что ли?..
Артур застонал, крутнулся на койке так, что она жалобно заскрипела. Даже сосед перестал храпеть. А голос матери звучал неотступно, отгоняя сон:
— Ну да и бог с ними — уехали и уехали. У них своя дорога, у нас — своя. Не мы ее выбирали, не нам с нее и сворачивать. Сынок, родненький, заклинаю тебя каждой своей слезинкой — выбрось гордыню и непокорство, слушайся начальников, молись больше. Живи, как все люди…
Так и прокрутился Артур на койке, пока за окном не начало сереть и тот же настырный фальцет не проорал:
— Па-а-адъем!
Как ужаленные, вскакивали новобранцы, ошалело спеша на этот зов. Спешил вместе с ними и Артур.
— Рота-а! Равняйсь… Смирно! Шагом-ом!..
Команда раскатилась над пустырем и оборвалась. Задрав кверху подбородки, замерли солдаты, напряженно ожидая, когда же последует: «Арш!» Но вместо него:
— Ат-ставить!
Не успели расслабиться — новая команда:
— Равняйсь… Смирно! Нале-е…
Приготовились — не прозевать бы, четко крутнуться…
— Ат-ставить! Рота-а!.. Круу-у!..
И вдруг все смешалось. Солдаты нелепо толклись на месте, натыкались друг на друга, сбив строй. У капрала Брандиса — плюгавого, конопатого коротышки — был свой метод обучения новобранцев. Обиженный природой или просто небрежно сработанный родителями, он весь комплекс своей мужской неполноценности свирепо вымещал на солдатах.
— Смирна-а! — надрывался он, семеня вдоль строя. — Чертова деревенщина! Я вам живо вобью в башку, где право, где лево. Как стоите? Брюхатые, что ли? А ну подтянуть животы! Голову налево! Налево, дубина! Налево башку!
И тут капрал заметил, что направо почему-то пялится вся рота. Он взбешенно оглянулся. Возле забора, подбоченясь, стояла крутобокая рыжая деваха с ясными, как небесная синь, нахальными глазищами. Достала из висевшей на локте корзины пирожок, куснула крепкими белыми зубами и рассмеялась раскатисто — будто кобылка молодая заржала. Капрал, увидев ее, тоже было поплыл в мясляной улыбке, но тут же спохватился, начальственно нахмурился:
— Посторонних прошу отойти!
Расма Лукстиня — ее больше знали по кличке «Добрая» — кусала пирожок, смеялась, стреляла бедовыми очами по всему строю.
— Ой, как страшно! Сами ж пирожков хотели горяченьких, а теперь шумите.
— Сюда, что ли? — возмутился капрал.
— А куда? На квартиру? Вам одному же не сладить… С полной-то корзиной. — И так выразительно подмигнула, что строй не выдержал, грохнул хохотом.
— Ма-алчать! — рассвирепел капрал. — Кто тут ржет, жеребцы стоялые? Я вам покажу, с-сукины дети! Вы где находитесь? В армии? Или возле бабьих юбок?
Он пошел вдоль строя, пыжась от важности и выискивая, на ком бы сорвать злость. Наконец, нашел. Артур Банга. Тот всегда приводил капрала в ярость своей непокорностью — упрямой и презрительной.
— Как стоишь? Куда задницу отставил?
Артур терпел молча, стиснув зубы.
— Ремень, как мотня! Портки обвисли! Наклал в них, что ли, с перепугу? Раз-зява! А ну подтянуться! — Он вдруг с силой рванул солдата за брюки так, что отлетели застежки.
Окаменев от стыда, Артур схватился за пояс, покраснел до испарины на лбу.
— Руки! — завизжал капрал. — Руки по швам! Смирно!
Артур замер, стоял ни жив ни мертв, но рук не опустил.
— Ты что? — зашипел но змеиному капрал. — Не подчиняешься приказу?
Артур покосился на притихших солдат, на деваху, переставшую жевать пирожок, спокойно ответил:
— Не трудись, коротышка, спектакля не будет.
— Что? — задохнулся от ярости капрал. — Это ты меня, своего командира? Ну погоди… Я тебе покажу, арестантская морда!
Брандис явно намеревался съездить обидчика по физиономии, По виду Банги было не сложно догадаться, что тот вряд ли стерпит оскорбление. И когда, казалось, стычка была неминуема, словно с небес раздался зычный, властный голое:
— Отставить!
Никто из солдат не заметил, как сзади подошел командир роты, майор Берзиньш.
— Капрал, ко мне!
Брандис сник, вобрал голову в плечи, рысцой бросился выполнять команду.
— Вы что? — понизил голос майор, чтобы не слышали солдаты. — За старое принялись? — по всей видимости, он наблюдал всю сцену.
— Господин майор, но ведь я…
— Молчать! Если я когда-нибудь еще услышу или увижу… Вы меня хорошо понимаете, капрал?
— Так точно, господин майор!
— Идите, капрал! И не вздумайте сводить счеты с этим солдатом! Сегодня он съездит вас по физиономии, а завтра… из-за таких, как вы, они будут бить нас всех.
Архитектура была несложная: длинный дощатый помост под навесом. Через равные промежутки прорезаны круглые дырки — тридцать очков. Орудуя шваброй, Артур драил ротный сортир.
— Ну, как работенка? Выгодная? — услышал он за спиной насмешливый голос и яростно обернулся.
Подтягивая штаны, к нему подошел солдат из их роты Юрис Грикис — высокий стройный брюнет с красивой вьющейся шевелюрой и со смешливыми карими глазами.
— Попробуешь — сам узнаешь, — угрюмо огрызнулся Артур.
— Как же, за тобой угонишься! Небось до конца службы не поделишься. А как насобачился — любо-дорого смотреть. Профессор.
Артур отмолчался. Свирепо тер доски. Служба для него складывалась невыносимо: игнорируя приказы командира роты, Брандис при малейшей возможности вымещал свою обиду. Жаловаться было бессмысленно. Банга прекрасно понимал — это ничего не даст. Наоборот, такие, как Брандис, станут еще злее. Взывать к совести коротышки было еще бессмысленней.
— У тебя именины скоро? — не унимался Грикис. — Скинуться хотим — духи подарить. Жалуются, понимаешь, ребята — спать рядом невозможно. Сны — кошмарные!
— Шел бы ты отсюда… — Артур замахнулся грязной шваброй, но Грикис ловко увернулся — из его глаз будто сыпались веселые искорки.
— А то еще выход — койку сюда перетащить. И на работу ходить недалеко, и воздух для тебя привычный.
