Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
Александр, видя, что слезы уже дрожат у меня на ресницах, осторожно накрыл мою руку своей.
— Успокойтесь, carissima… Ну, не стоит плакать, милая, не так уж все плохо, как вы думаете. Мы можем съездить в Рим, в Перуджу, в Абруццские горы, наконец, — все это в наших руках…
— Ах, нет! — произнесла я с отчаянием. — Вы же сами видите, что ничто не в наших руках. Откуда он взялся, этот проклятый Бонапарт, что он вынуждает нас менять наши планы?!
Внутри у меня все вибрировало от возмущения. Александр, все так же сжимая мою руку, уже ничего не говорил. Наступило тягостное молчание. Я понимала, что веду себя совсем не так, как следует, вопреки правилам хорошего тона, демонстрируя хозяину дома свое отчаяние, но чем сильнее я пыталась справиться с собой, тем больше у меня ничего не получалось.
— Я думаю, — сказал вдруг граф Альгаротти, — что могу подсказать вам чудесный выход.
Я подняла голову и непонимающе взглянула на него.
— Как вы знаете, через два дня я уезжаю из Венеции. Мое судно «Санта-Эуджения» уже готово.
— Да, мы знаем, — пробормотала я.
— Я уезжаю, мадам, на остров Корфу, чтобы поправить свое здоровье. Нет ничего прекраснее этого острова. Все красоты Венеции, при всей их неповторимости, отступают на второй план перед великолепием Корфу…
— Это… это греческий остров?
— Да. А разве это имеет значение? Он принадлежит Венеции. Вам там очень понравится. И там уж, разумеется, никакой Бонапарт ваши планы не спутает.
— Но ведь это очень далеко!
— Это шесть дней плавания, мадам, совсем близко.
«Корфу, — произнесла я про себя. — Название загадочное. Это, вероятно, остров Ионического архипелага, если только монахини в монастыре не ошибались».
— Вы… вы думаете, нам там будет хорошо? Все-таки Греция — это что-то совсем чужое…
— Неужели? Неужели вы, мадам, изучая древнегреческую историю, считали Грецию такой уж далекой?
Я, честно говоря, никогда не изучала такой истории, по крайней мере, упорядоченно, но разубеждать графа Этторе не стала.
Взгляд, брошенный мною на мужа, выражал всю мою растерянность. И тогда Александр мягко притянул меня к себе.
— Давайте поверим графу Альгаротти, дорогая, — произнес он. — У него безупречный вкус, и если он утверждает, что Корфу так чудесен…
— Хорошо, — прошептала я, уже со всем согласившись.
Согласившись не так благодаря вкусу графа Альгаротти, как благодаря мнению своего мужа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ОСТРОВ ЛЮБВИ
1
Тихо-тихо тикали в каюте часы. Корабль слегка покачивало, и теплый голубоватый свет, льющийся из ночника, дрожащими бликами плясал по стенам, изредка освещая большую кровать, в беспорядке упавшие на пол смятые покрывала, разбросанные как попало подушки.
Губы Александра мягко, почти неосязаемо касались моего уха, словно изучая все углубления и изгибы; его прерывистое дыхание почти касалось моих барабанных перепонок, а рука, скользившая по моим волосам, к затылку, теперь наверняка ясно ощущала быстрое биение пульса в нежном углублении моей шеи. Я повернулась к нему, ощутила жаркий вкус его губ и, придвинувшись еще ближе, почувствовала, как он весь содрогается от сильного возбуждения и желания.
Он был так ласков и нетороплив сегодня… Я сама сбросила с себя простыню, протянула руку, дотронулась до его шеи и провела пальцами вниз по спине. Только после этого он сжал меня сильно и страстно. Теперь в его объятиях я куда сильнее и отчетливее почувствовала трепет желания. Больше, чем трепет. Желание, влажно и жарко затеплившееся глубоко внизу, пронзило все мое тело и потом побежало вверх и добралось до самых мочек, которые он недавно ласкал.
— Cara, — прошептал он. — Carissma… Mio dolce amor…
Восхитительно-волнующие ощущения разливались по моей коже от любого его прикосновения — от легкого щекотания его волос, касающихся моей шеи, до нежного-нежного поглаживания грудей, и у меня возникало непреодолимое желание тоже прикасаться к нему, ощущать эту смуглую кожу, это уверенное тепло. Его ладони побежали по всему моему телу вверх-вниз, изучая изгиб талии, мягкость грудей, нежную упругость бедер… Под его тяжестью мои ноги раздвинулись, но, хотя мое тело уже приготовилось его принять, ждало и молило об этом, ему не удалось сразу войти в меня. Он осторожно приподнял мои колени к своей груди и сам помог себе, а я, сомкнув ноги вокруг его шеи, ощутила, какой он твердый внутри, — это ощущение взволновало меня так, что я испытала настоящий восторг.
Остановившись, он начал снова, сначала медленно и неглубоко, растягивая обоюдное удовольствие, потом быстрее и яростнее, — так, что внутри меня мало-помалу нарастало чудесное трепетание и судорожное сокращение всех мышц. С восхитительной неотвратимостью он вел меня к экстазу, к невыносимому восхищению, и, наконец, сладостный пульсирующий жар пронзил все мое тело от онемевших кончиков пальцев до затвердевших сосков.
Мы лежали вцепившись друг в друга, липкие от пота. Все еще не разомкнув своих объятий, он стал целовать мои веки и нежно сдувать испарину со лба, чтобы немного охладить меня. Он был все еще во мне, а потом опять начал двигаться. Я слабо запротестовала. Поцелуем он заставил меня умолкнуть.
Потом мы молчали в бессильной полудреме и медленно приходили в себя.
— Знаете, — сказала я, с трудом приподнимаясь на локте, — мы так счастливы, любимый, что мне становится даже жаль других людей. Многим женщинам так не везет… потому что мало есть таких, как вы… И самое печальное то, Александр, что ведь большинство людей любят в одиночку, предаются своим собственным чувствам и ощущениям. Так редко создается общая мечта, — чтобы оба чувствовали ее, одновременно сознавали и сами себя… и друг друга…
— А у нас уже есть «мы», вы это хотите сказать? — полусонно отозвался он, перебирая мои волосы.
— Похоже, что есть…
Почувствовав вдруг, что сегодня пришла в себя быстрее, чем он, я склонилась над Александром, мягко сжала его голову в своих ладонях, погладила волосы. Потом, чуть помедлив, стала касаться губами его лба, переносицы, радуясь тому, что сейчас он так спокоен и нет у него обычной хмурой складки между бровями, — но я все-таки провела там губами, чтобы избавить его от этого на будущее.
— М-м, — пробормотал он. — Как же хорошо от тебя пахнет.
Улыбаясь, я так же нежно поцеловала его брови, веки, виски, не переставая ласково гладить его шею, очень осторожно касаясь кадыка и чувствуя кончиками пальцев легкую шершавость его кожи, и сильные плечи, а потом, всем телом спустившись чуть ниже и едва слышно целуя его губы, теплой рукой ласково коснулась его мужской плоти — и не столько для того, чтобы доставить удовольствие ему, а из собственного восхищения: эта плоть, мужское средоточие Александра, так часто дарила мне необыкновенное наслаждение, — и, сама того не ожидая, я вдруг ощутила, как эта плоть окрепла и, дернувшись, начала расти — не сразу, а несколькими упругими толчками.
Он открыл глаза, крепко прижал меня к себе, желая, видимо, усилить свои ощущения, и его губы вдруг прошептали, слегка улыбаясь:
До той поры, пока не крикну я:
«Нет больше сил, помедли, жизнь моя.
О, подожди, нет больше сил моих
Пить жизнь и смерть из алых губ твоих!»
— Неправда, у вас есть силы, — прошептала я, тоже лукаво улыбаясь и узнавая эти стихи Реми Белло, давно умершего скандального поэта, — стихи, так кстати произнесенные и будто сделавшие нас еще ближе.
Он осторожно освободился и вошел в меня, начал двигаться, и почти мгновенно я вскрикнула, сильно впившись пальцами ему в спину.
Потом, почти сразу же после этого, часы мелодично пробили двенадцать ночи.
— Полночь! — сказал Александр. И пораженно повторил: — Уже полночь!
— Ну и что? — спросила я. — Какое это имеет значение?
— Боже праведный, она не понимает. Она! Женщина, у которой начался день рождения!
Я радостно приподнялась на локте, сразу же все вспомнив. Александр прав. Полночь положила конец тридцатому апреля и ознаменовала начало первого мая — дня, когда мне исполняется двадцать шесть лет…
— Значит, мы именно в мой день рождения прибываем на Корфу.
— Да. Но не это главное, cara.
Он, набросив на себя простыню, еще более оттенявшую своей белизной смуглость его тела, вскочил с постели и ушел куда-то в темноту каюты. Я услышала оттуда лишь какой-то слабый шорох. Александр быстро вернулся.
— Ну-ка, позвольте-ка мне…
Я наклонила голову, и он, осторожно отведя в сторону мои распущенные волосы, застегнул на шее подарок. Я подалась к свету — это был нежно-фиолетовый аметист в платиновой оправе на тонкой изящной цепочке из золота.
