Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
Но не это привлекло меня больше всего.
Здесь, на этом волшебном холме, называемом Палеокастрица, земля под оливковыми деревьями была устлана красными и малиновыми цветками цикламенов, которые росли тут так густо и пышно, что холм казался объятым пламенем. Нигде, хоть мы ехали довольно долго, я не встретила такого восхитительного сочетания буйства зелени с алыми и огненными цветами.
— Мы остановимся здесь, — сказала я, возвратившись.
— Но как? — спросил Александр. — Где?
— В монастыре.
— Это мужской монастырь, моя дорогая. Православный, даже не католический. Поэтому я сомневаюсь, чтобы они приняли нас. Среди нас две женщины — вы и Эжени.
— Да, две, но каждая из нас имеет законный статус. Мы же не какие-нибудь любовники, мы супруги. Может быть, у них есть что-то вроде домика для гостей… Религия обязывает их помогать людям.
— Сюзанна, мне очень жаль, но вряд ли религия обязывает их дать нам приют больше чем на одну ночь. А мы ведь собираемся задержаться здесь подольше, как я понимаю.
— Ну давайте хотя бы попытаемся! — взмолилась я, сраженная этими аргументами, но отнюдь не потеряв желания поселиться именно здесь. — Эта… эта Палеокастрица стоит того, чтобы попытаться! Разве я не права?
Местность, облюбованная мною, действительно могла очаровать всякого. Едва заметно улыбаясь, Александр пустил свою лошадь шагом.
— Ну так и быть. Тем более, что наше путешествие проходит под девизом: делать так, как хочет госпожа дю Шатлэ.
По крутой каменистой дороге мы поднимались на утес, на самой вершине которого белел православный мужской монастырь, носящий название Платитера. Нас заметили, похоже, раньше, чем мы предполагали, ибо, когда мы подъехали, окованная железом дверь уже была распахнута, и нас встречал монах-привратник — пожилой, бородатый, в абсолютно черной одежде и черной шапочке.
Мы приветствовали его как можно вежливее.
— Херете, — певуче отвечал нам монах. — Херете кирие…
— Что он говорит? — спросила я у проводника.
— Он говорит «будьте счастливы».
Такое приветствие позволяло надеяться на многое. Переговоры взял на себя Александр. Монах согласился пропустить его к настоятелю Платитеры, но настаивал, чтобы женщины, то есть я и Эжени, остались вне стен монастыря. Вздыхая, я смотрела, как привратник уводит Александра под своды белоснежной, похожей на игрушечную, галереи, и надеялась, что мой муж будет достаточно настойчив при разговоре с главой Платитеры.
Александр вернулся через полчаса, и, пока он шел к нам, по его лицу нельзя было сказать ничего определенного.
— Ну? — спросила я напряженно.
— Вы выиграли, моя дорогая! Поздравляю вас!
Настоятель монастыря согласился поселить нас внизу, в своеобразном домике для гостей, о существовании которого я догадывалась, и, разумеется, взял за это с Александра деньги. Но за счастливые дни, проведенные рядом с мужем, я пришла в такое расположение духа, что последнее обстоятельство меня уже не интересовало.
Монах-привратник повел нас вниз, чтобы показать дом.
Там, внизу, был заливчик, отделенный от моря песчаной дюной, а над заливчиком, среди серебристых олив, стоял домик — такой же белоснежный, как и монастырь, и под такой же алой крышей. Перед ним был садик, весь заросший дикими цветами, а над садиком густой и плотной тенью возвышалась огромная магнолия с темно-изумрудной листвой, вся усыпанная душистыми розовыми цветами. Крошечная веранда была так увита виноградом, что за ее окнами царили зеленые сумерки.
— Боже, — проговорила я. — Но ведь это прекрасно!
И я вдруг впервые поняла, что это именно то место, ради которого мы и предприняли наше путешествие.
4
Море было спокойное, теплое и темное, как черный бархат, ни малейшая рябь не тревожила его гладкой поверхности. Далеко на горизонте легким красноватым заревом мерцало побережье Албании. Постепенно, минута за минутой, зарево растекалось по небу и сгущалось. Пока мир темнел, все ярче разгорались трепетные звезды, и вдруг над зубчатой стеной гор взошла луна: вначале кроваво-красная, она понемногу желтела и, наконец, поднявшись выше, стала серебряной и весь мир обратила в морозное серебро с угольно-черными тенями. От луны по темному морю пробежала прямая огненная дорожка.
— Вот и ночь, — прошептала я. — Наша первая ночь на Корфу.
— Никогда я не видел вас такой радостной. Это Корфу вам так понравился?
— И Корфу, и то, что вы со мной… Послушайте, а вам самому здесь нравится?
— Я счастлив здесь, дорогая.
— И я. Здесь, по-моему, просто неизбежно быть счастливым.
Мы переглянулись. Он все так же обнимал меня за плечи, как и прежде, когда мы молчаливо и зачарованно наблюдали закат.
— Как было бы хорошо, — прошептала я, — если б такая жизнь продолжалась вечно.
— Милая моя, в Белых Липах вам тоже будет хорошо. Вы же полюбили их, я знаю. Бретань, может быть, не Корфу, но там тоже неплохо. Даже, пожалуй, в чем-то лучше, чем здесь. Бретань — это наш край. Ну, вспомните!
— Нет, — сказала я. — Нет, Александр, я не о том.
Он молчал, внимательно глядя на меня.
— Я не о Корфу. Я имела в виду, что… что, когда мы вернемся домой, праздник закончится. Я же знаю, что вы мой лишь до поры до времени. Наступит час, и вы займетесь своими делами. Снова начнутся эти бесконечные таинственные поездки, шуанские засады, роялистские заговоры. Снова приедет тот увалень Кадудаль и заберет вас. И вы не сможете не поехать… А я ведь уже на та, Александр, я уже не безразлична к вам, и мне будет больно, когда вы уедете.
Он молчал, и я, втайне надеявшаяся, что он рассеет мои опасения, поняла, что мои надежды разбиты вдребезги.
— Ведь вы уедете, правда? — тревожно спросила я.
— Да. — Он повернул меня к себе, погладил щеку. — Я уеду. Вы же знаете, я там нужен. Нас так мало осталось.
— Мало! А разве таких, как я, — много?! Так много, что меня можно бросить?
— У меня и в мыслях нет вас бросать, carissima.
По краткости его ответа и по его нежеланию что-либо горячо опровергать я поняла, что мы коснулись вопроса, на который я никак повлиять не в силах.
— В сущности, я была готова к этому, с самого начала готова, — произнесла я упавшим голосом. — И все-таки, почему вы это делаете? Почему не хотите жить мирно? Сейчас Республика дает нам на это шанс. Она вернула вам деньги, имущество. Почему бы не примириться? Вот я, например, я очень многое потеряла, у меня убили отца, меня держали в тюрьме, чуть не казнили, и все-таки все, чего я хочу, — это не мести, а покоя!
Александр снова молчал. Тогда я продолжила более запальчиво:
— Так почему же вы, у которого Республика отняла гораздо меньше, не желаете успокоиться? Вы ведь отлично знаете, какому риску подвергаете и себя, и меня, и нашего будущего ребенка, если он появится, — нам всем не поздоровится, если вас схватят! Так почему же вы это делаете, я вас спрашиваю? Почему?
— Сюзанна, я пока еще ничего не делаю. Опомнитесь. Не драматизируйте все так. Мы пока на Корфу, и нас пока ничто не разлучает…
— Вы думаете, я не размышляю о будущем? Одна мысль о том, чем вы станете заниматься, отравляет мне все настоящее.
— Я могу понять вас. Но разве не говорил я вам, что сделаю больно кому угодно, только не вам?
Я мрачно молчала.
— Почему я этим занимаюсь? Во-первых, потому, что связан с белым делом множеством уз — происхождением, всей прошлой жизнью: собственными симпатиями и, кроме того, присягой. Я еще при выпуске из военной академии клялся в верности королю Людовику XVI. Король погиб, не освободив меня от присяги, да я и не хотел бы этого. Для меня существует лишь один путь, по которому я могу пойти, не теряя чести, — служить преемнику короля. Теперь это Людовик XVIII… Вы понимаете?
— А какова вторая причина? — хмуро спросила я.
— Вторая причина проста: я мужчина, Сюзанна. Я женился, создал семью, я должен защищать ее. Если я последую вашему совету и стану мирно разводить, к примеру, овец на наших фермах, это будет подобно прятанию головы в песок. Нынешнему правительству ненавистна сама суть нашего сословия, и эта ненависть ничуть не зависит от того, как я себя веду по отношению к Директории: подчиняюсь ей или являюсь мятежником. По самой своей природе она преследовала и будет преследовать таких, как я. Нынешнее спокойствие обманчиво. Нам еще преподнесут немало подарков в виде лишений и всяческих поражений в правах. Нас, может быть, объявят вне закона… Вот почему я должен взяться за оружие.
— Но вы же видите, что обречены на поражение. Что могут поделать все эти вандейские и шуанские мятежи с Республикой? Они просто неприятно щекочут Директорию, доставляют мелкие укусы, и все. А платой за эту игру на нервах республиканцев являются эшафоты, гильотины и каторга! Ну разве это не видно? С кем вы воюете? С колоссом, который крушит сейчас даже Италию! Ему от этого ничуть не плохо, только нам. Все уже кончено. Старый порядок не вернется, неужели вы не видите?
