Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти
— Ну и что получилось? — воскликнула Летти, сияя.
— Буква «G», — сказал отец, засмеявшись.
Мать взглянула на него.
— Это ничего не означает, — наивно заметил Дэвид, забыв о своем смущении оттого, что он в присутствии леди стоит в рубашке.
Молли вставила в своей обычной холодной манере:
— Это может быть любое слово, только не знаю, какое.
— Или буква «L», — включился я в разговор.
Летти взглянула на меня высокомерно. Я рассердился.
— А что бы ты сказала, Эмили? — спросила она.
— Не знаю, — отозвалась Эмили. — Пожалуй, только тебе известно, что это за буква.
— А теперь скажи нам правильный ответ, — заявил Джордж.
— Буква «Я». Она есть в слове «время». «Я» — это времени семя. Кто знает, из каких семян прорастает время? — спросила философски Летти.
— Знают те, кто их сеет и потом наблюдает их рост, — ответил я.
Она швырнула яблочную кожуру в камин, засмеялась коротким смешком и вернулась к своей работе.
Миссис Сакстон наклонилась к дочери и тихо посетовала, так чтобы он не мог слышать, что Джордж сдирает всю мякоть с изюма.
— Джордж! — резко сказала Эмили. — Ты нам ничего не оставишь для готовки.
Он тоже рассердился.
— А зачем набивать живот тем, что едят свиньи, — произнес он с вызовом, потом взял полную горсть изюма, который только что перебрал, и отправил прямо в рот. Эмили отставила тазик.
— Это никуда не годится! — заявила она.
— На! — сказала Летти, протягивая ему очищенное яблоко. — Ешь яблоко, прожорливый мальчик.
Он взял плод и посмотрел на него. В глазах промелькнула усмешка.
— Если ты даешь мне яблоко, кому же отдашь кожуру?
— Свинье, — ответила она, словно уловив в его словах намек на Блудного сына. Он положил яблоко на стол.
— Не хочешь? — спросила она.
— Мама, — заявил он комично, как бы в шутку. — Она предлагает мне его, как Ева.
Молниеносно она схватила яблоко и в мгновение ока спрятала в своих юбках, глядя на него широко раскрытыми глазами. Потом швырнула его в огонь. Она промахнулась — и отец наклонился, поднял его со словами:
— Оно вполне сгодится для свиней. Ты слишком медлителен, Джордж. Когда леди тебе что-то предлагает, нечего дурачиться.
— A cequ,il parait, — воскликнула Летти со смехом.
— Что она сказала, Эмили? — спросил отец, тоже рассмеявшись.
— Она сказала «слишком быстро», — подсказала Эмили.
Джордж отклонился назад на своем стуле, сунув руки в карманы бриджей.
— Нам нужно закончить с изюмом, — проговорила Летти. — Посмотри, какой он ленивец.
— Он любит комфорт, — сказала Эмили с иронией.
— Налицо полное самодовольство… Здоровый эгоизм, — не унималась Летти.
Пока она говорила это, он сидел, откинувшись на спинку стула, открыв свою красную шею, в этот момент он действительно выглядел очень вальяжно.
— Я никогда не избавлюсь от жира, — сказал он.
— Скорее всего… Ты да я… Мы совсем не похожи на Сирила. Мы не сжигаем себя… Наши головы ясны, наши сердца спокойны. Ведь так?
— Так мы и живем, — как бы подтвердил он глядя на нее с безразличием из-под ресниц, откинув назад голову.
Летти продолжала очищать яблоки от кожуры. Затем принялась за изюм. Эмили нарезала сало. Пора было укладывать детей спать. Они всех нас поцеловали, за исключением Джорджа, пожелав спокойной ночи.
Наконец дети ушли вместе с матерью. Эмили отложила нож, вздохнула и сказала, что у нее болит рука. Тогда я заменил ее. Я нарезал сало, отец читал, Летти тоже работала, а Джордж сидел, откинув голову назад, и глядел на нас. Наконец начинка для пирогов была готова, нам было больше нечего делать. Летти помогла убрать… села… поговорила немного… но тут же вскочила и сказала:
— О, я слишком возбуждена, чтобы усидеть спокойно… Ведь скоро Рождество… Давайте поиграем во что-нибудь.
— Потанцуем? — спросила Эмили.
— Танцевать… танцевать, — Джордж вдруг выпрямился, потом встал. — Давай! — сказал он.
Он сбросил тапки, не обращая внимания на дырявые носки, отодвинул к стене стулья. После чего протянул руку Летти, та подошла со смехом, и они двинулись в танце по кухне с невероятной быстротой. Ее легкие порхающие шаги сопровождались его прыжками; слышалось легкое касание девичьих ножек о половицы, сопровождавшиеся громким топотом мужских ног в носках. Эмили и я присоединились к ним. Эмили, естественно, двигалась медленней, но все же мы танцевали довольно быстро. Мне было жарко, и я вспотел. Эмили задыхалась. Я усадил ее на стул, а они продолжали вертеться в танце. Еще и еще… При взгляде на них у меня закружилась голова. Наконец отец, смеясь, крикнул, что им пора остановиться. Но Джордж продолжал танец. Ее волосы взлетали и снова падали ей на спину. Ноги уже не прыгали так резво, а тяжело передвигались по полу. Летти задыхалась.
Я видел, как ее губы бормотали что-то, прося его остановиться. Он засмеялся, широко раскрыв рот, и крепко прижал ее к себе. Наконец ее ноги стали волочиться, тогда он подхватил ее на руки и так проделал два круга по комнате вместе с нею. Затем он грузно опустился на диван, усадив ее рядом с собой. Его глаза горели, как угли, она задыхалась и даже всхлипывала. Ее волосы взмокли и блестели. Она откинулась на спинку дивана. Его руки все еще обнимали ее. Она была почти без сознания, волосы закрывали ее лицо. Эмили встревожилась. Отец сказал с оттенком беспокойства:
— Вы переборщили… И это очень глупо.
Наконец она восстановила дыхание, ожила, встала, засмеялась грустно и начала поправлять прическу. Забилась в уголок, где висело зеркало, а также лежали расчески и гребешки. Эмили принесла ей подсвечник. Вскоре она вернулась к нам раскрасневшаяся, с большим черным пятном от пота на поясе, где лежала его рука. Он смотрел на нее развалившись на диване, в его глазах читалось любопытство, он улыбался с видом победителя.
— Ты настоящая скотина, — сказала она. Однако ее лицо не было столь сердитым, как слова.
Он вздохнул, сел и тихо засмеялся.
— Еще? — спросил он.
— Ты готов танцевать со мной?
— К вашим услугам.
— Давай тогда… менуэт.
— Не знаю такого танца.
— Тем не менее ты должен станцевать его. Пошли.
Он подошел к ней, и она повела его, почти закружила в вальсе, что смотрелось нелепо. Когда танец кончился, она поклонилась ему, усадила на прежнее место, вытерев руки о носовой платок, поскольку его рубашка в том месте, где ее руки лежали на его плечах, намокла от пота. Потом еще раз поблагодарила его.
— Надеюсь, тебе понравилось, — сказал он.
— Даже слишком, — ответила она.
— Ты делаешь из меня дурака… В этом нет никаких сомнений.
— Ах, так ты метишь в дураки? Какая ирония, однако. Шагом марш! Другими словами, ты станцевал, но это был слишком нежный танец.
Он посмотрел на нее, опустил ресницы и ничего не сказал.
— Ну, ладно, — засмеялась она, — одни просто рождены для менуэта, а другие…
— Дурака валяют, — закончил он фразу.
— Ах, ты называешь это валянием дурака потому, что сам не умеешь толком танцевать. Что касается меня, то мне это безумно нравится…
— А я, выходит, не умею?
— Этот танец не для тебя.
— Что-то вроде Кларенса Мак Фаббена, да? — сказал он, закуривая трубку и давая этим понять, что разговор его больше не интересует.
— Да! О, сколько раз мы пели это! Кларенс Мак Фаббен, он хочет танцевать, да вот только ноги не двигаются как надо… Я помню, как мы пели после уборки урожая, какое прекрасное было время. Я никогда раньше не думала о тебе как о Кларенсе, это даже забавно. Кстати, не хотел бы ты прийти к нам на вечеринку на Рождество?
— Когда? А кто еще будет?
— Двадцать шесть человек… О!.. Все старые друзья… Алиса… Том, Смит, Фанни… Потом эти, из Хайклоуза.
— А что будем делать?
— Петь, загадывать шарады… Немного потанцуем. Все, что захочешь.
— Польку?
— И менуэты… И даже такой танец, как валета. Давай с тобой станцуем валету, Сирил.
Она заставила меня станцевать с ней валету, менуэт, мазурку. Танцевала она очень элегантно, но несколько подражая Кармен. Когда мы закончили, отец сказал:
— Как миленько, очень славненько, однако! Они и в самом деле красивые, правда, Джордж? Как я хотел бы быть молодым.
— Как я, — сказал Джордж с горьким смешком.
— Покажи мне как-нибудь, как танцевать все эти танцы, Сирил, — попросила Эмили.
— А почему бы тебе не попросить меня? — спросила Летти быстро.
— Ну, ты же не так часто здесь бываешь.
— Зато сейчас я здесь. Давай! — И она повелительно махнула рукой. Летти, как я уже говорил, высокая, роста в ней почти шести футов, но грациозная невероятно. Видимо, от природы. Эта врожденная гармония в ней наводила на мысль об артистичности души.
