Маурин Ли - Счастливый билет
Вот только помочь Китти О’Брайен она не могла и прекрасно это осознавала. Всякий раз, когда на свет появлялся очередной ребенок Китти, он буквально выворачивал ее наизнанку, а разрывы так никто и не лечил. Миссис Гарретт не могла зашить их. Китти наотрез отказывалась лечь в больницу, потому что не хотела оставлять детей одних, а ее свинья-муж не желал расставаться ни с одним пенни, чтобы пригласить врача на дом.
Сейчас Том храпел наверху, отсыпаясь после посещения паба. И на Саутер-стрит, домой к миссис Гарретт, прибежал шестилетний Кевин, чтобы сообщить, что у мамы начались схватки.
Миссис Гарретт не брала плату за услуги, разве что потом, когда люди могли себе это позволить, они приносили ей какие-нибудь гостинцы — домашний кекс, десяток целых сигарет или корзинку с фруктами. Повитуха знала, что Китти О’Брайен никогда не сможет подарить ей ничего, что можно купить за деньги, но однажды непременно появится у нее на пороге с вязаным воротничком, перчатками или кружевной салфеточкой, сделанными ею из обрезков одежды и белья, которые жертвовали ей сестры монастыря Святой Анны. Сейчас, например, в кармане миссис Гарретт лежал один из платков, подаренных Китти, аккуратно подрубленный и с чудесной розочкой, вышитой в уголке. Материал для него, скорее всего, был взят из старого потрепанного чехла или наволочки, а шелковые нити для цветка Китти бережно вытащила откуда-нибудь еще. Это была благодарность за то, что миссис Гарретт помогла ей, когда на свет появился Рори. Это произошло пять лет назад. Повитуха дорожила этими маленькими знаками внимания больше, чем остальными подарками. Она представляла Китти в один из редких спокойных моментов, занятую вышиванием и напрягающую зрение в тусклом свете газового рожка.
Суровое лицо миссис Гарретт смягчилось, когда она опустилась на колени рядом со стонущей от боли маленькой женщиной. В доме не нашлось свободной кровати, на которой Китти могла бы родить. Она лежала на грубых одеялах, расстеленных на полу в кухне у гаснущего очага.
Опытным глазом миссис Гарретт определила, что женщине самое время поднатужиться в последний раз.
— Ну, давай, милочка. Напрягись немножко, и все будет позади.
В дверях кухни неловко переминалась с ноги на ногу соседка, Мэри Планкетт, не зная, куда деться. Кастрюли с горячей водой стояли на плите в полной готовности.
Появилась головка ребенка, на этот раз темноволосая, хотя до сих пор все дети Китти отличались соломенным цветом волос, как у их отца.
Китти вновь застонала.
— Господи Иисусе, помоги мне, — прошептала она.
Сверху донеслись встревоженные детские голоса: «Мам? Мам?», а годовалый Джимми заплакал.
Радуясь, что может оказаться хоть чем-то полезной, Мэри Планкетт поспешила на второй этаж, чтобы успокоить детей.
— Еще немножко, милочка, поднатужься в последний раз.
Миссис Гарретт уже видела личико ребенка. О да, на этот раз у малыша действительно смуглая кожа. И вдруг тельце легко выскользнуло наружу, изрядно удивив повитуху.
— Господи, да ты и впрямь спешишь, — с тревогой произнесла она и после короткой паузы добавила: — Это девочка, Китти, чудесная смугляночка.
Она крикнула:
— Мэри, скажи мальчикам, что у них теперь есть маленькая сестренка, а потом спускайся и помоги мне.
Еще через несколько минут миссис Планкетт обняла Китти за плечи, приподнимая ее и помогая улечься на вторую подушку, чтобы мать могла взглянуть на свою новорожденную дочурку.
Сквозь пелену боли, которая, благодарение Богу, уже уходила, Китти смотрела на длинное гладкое тельце дочери и ее блестящие волосики. Она услышала первый крик малышки, который почему-то всегда казался ей зловещим. Он служил предвестником грядущих страданий, а не благословенным знаком того, что муки только что завершились; он обещал бессонные ночи, боли от режущихся зубок и желудочные колики.
Китти увидела, как миссис Гарретт перерезает пуповину своими большими серебряными ножницами и передает ребенка Мэри, чтобы та обмыла его. Но того, чего ждала Китти, не случилось. Она думала, что после купания цвет кожи ее малышки изменится. Разве не от крови или после родовых усилий шелковистая кожа девочки выглядит такой смуглой? Но нет, светло-коричневый оттенок никуда не делся.
Сердце в груди у Китти забилось так сильно и громко, что казалось, вибрация передалась полу, и весь дом затрясся мелкой дрожью. Она вдруг почувствовала, что у нее кружится голова. В ушах у Китти зазвучали слова молитвы, еще более страстной, чем те невысказанные слова, что рвались с ее губ во время родов: «Господи милосердный, сделай, пожалуйста, так, чтобы я умерла! Святая Дева Мария, сделай, пожалуйста, так, чтобы я умерла сию же минуту!»
— Эй, что с ней такое? — Встревоженная Мэри Планкетт положила девочку в корзину для белья, которая служила колыбелькой для всех детишек О’Брайенов, и подошла к Китти, чтобы влажным полотенцем вытереть ей лоб. — Думаю, у нее жар. Она вся мокрая от пота.
Миссис Гарретт, осторожно вытиравшая Китти дезинфицирующим средством, пощупала пульс.
— Частит, — озабоченно заметила она.
— Может, вызовем врача?
— Нет, он потребует денег за визит.
— Тогда «скорую помощь»?
— Дай ей десять минут. Пожалуй, она не откажется от чашки чая.
Чашка чая! Эти слова донеслись до Китти словно из дальней дали. Чашка чая способна унять любую боль. Чашка чая сделает кожу девочки белой. Так или иначе, но ее смертный час, похоже, еще не настал. Ни Господь, ни Дева Мария не пожелали услышать ее молитвы. Про себя Китти удивилась тому, что ни одна из женщин не была шокирована цветом кожи ее дочери.
— Чудесная смуглая малышка, — спокойно и даже с некоторым восхищением заметила Тереза Гарретт.
Словно прочитав мысли Китти, Мэри Планкетт, разливавшая чай в три выщербленные чашки, бросила взгляд на ребенка и обронила:
— По-моему, цветом кожи она похожа на Мэриан, дочку Эйлин Донахью. Это ведь вы ее принимали, миссис Гарретт?
— Да, я, — отозвалась повитуха, осторожно вытирая Китти насухо полосками материи, оторванными от старой простыни, которую она принесла с собой. — Сейчас Мэриан, должно быть, уже лет двенадцать или чуть больше. А ты знаешь Молли Дойл с Байрон-стрит? У нее все малыши такие же темненькие. Кельтская кровь, скажу я тебе. Они там все прямо как маленькие индейцы. Целое племя.
— Что же, капелька разнообразия не повредит, — с улыбкой сказала Мэри. — Маленькая смугленькая сестричка у пяти здоровенных братьев-блондинов.
Китти расслабилась и едва не всхлипнула от облегчения. Значит, все в порядке. Значит, нет ничего необычного в том, что ирландская девочка родилась такой смуглой…
Женщины принесли старое кресло — кресло Тома, — приподняли и уложили в него Китти, а потом Мэри всунула ей в руки чашку чая. Невзирая на тянущую боль внизу живота и ощущение безмерной усталости, молодой матери было тепло и уютно. Она нежилась в лучах столь редкого внимания, дарованного ей одной.
Только после рождения очередного ребенка Китти могла пару дней отдохнуть от бесконечных домашних забот. Завтра Мэри Планкетт придет снова, чтобы помочь ей управиться с делами, а соседи позаботятся о том, чтобы старшие мальчики, Кевин и Рори, вовремя пошли в школу. Они же присмотрят за Тони, Крисом и крошкой Джимми — хотя теперь, после того как у нее родилась темненькая маленькая девочка, Джимми уже не считается самым младшим в семье.
Кроме того, соседи приготовят Тому чай и бутерброды на работу. Но у них есть свои семьи, о которых надо заботиться, так что через несколько дней Китти придется самой присматривать за своей все увеличивающейся семьей. Джимми она недавно отняла от груди. Но теперь кормить предстояло дочку.
Китти вновь посмотрела на новорожденную. Какая очаровательная малышка! Она мирно спала, черные длинные реснички покоились на оливковых щечках без единой морщинки. Кельтская кровь? О нет! Китти знала, хотя и никогда не смогла бы этого доказать (она ни за что на свете не стала бы это доказывать, это останется ее и только ее тайной во веки веков, аминь), что грязное животное, спящее сейчас наверху, не было отцом девочки. Том О’Брайен был тут совсем ни при чем — Том, храп которого доносился до ее слуха. Он лежал сейчас в мягкой постели, той самой, в которой насиловал и использовал ее каждую ночь.
Нет, отцом девочки был совсем другой человек.
Китти хорошо помнила ту ночь. Это случилось почти девять месяцев тому назад. Был четверг, и в доме не осталось денег, ни единого пенни, до следующего вечера, когда Том должен был принести зарплату. Он, по обыкновению, торчал в пабе — на пару кружек эля у него всегда находились деньги, а дома его дети сидели голодные, и кладовка была пуста, там не осталось даже заплесневелой корки хлеба.
