Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
Марта, нахмурившись, поднялась:
— Вы нарушаете уговор, Рихард.
— Почему нарушаю? — попытался отшутиться он. — Я же не сказал «навсегда», а только «подольше». По всем законам гостеприимства.
— Знаете, на кого вы сейчас похожи? В этих своих белых доспехах? — задумчиво перебила его Марта. — На рыцаря… Из легенды. Белый рыцарь! Так будьте же им до конца. И не смотрите на меня так. Пожалуйста…
— «Мой глаз и сердце издавна в борьбе… — вздохнул Лосберг. — Они тебя не могут поделить».
— Рихард! — запротестовала она. — Вы опять…
— Да не Рихард — Вильям… Шекспир… Ему-то можно, надеюсь? «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить, рудами изнурен, хочу уснуть… Блаженный отдых обрести в постели… Но только лягу — вновь пускаюсь в путь… в своих мечтах — к одной и той же цели…»
Марта отошла к распахнутому окну, зачарованно вслушиваясь в музыку бессмертных строф, — они плыли над вершинами сосен, над медленными стаями облаков, над сияющей вдали полоской моря и будто вдыхали горячую, трепетную душу в этот необъятный простор…
— Любовь — недуг, моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой,
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум — врач, любовь мою лечил,
Она отвергла травы и коренья.
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Стихи текли и текли… Одурманивали, завораживали тонкой, лукавой, таинственной прелестью. Стряхнув оцепенение. Марта тихенько, неслышно ступая, вышла из комнаты.
Под вечер Озолс подкатил в своей повозке к подъезду Лосбери и, махнув Петерису, заковылял по дорожке к дому. Еще весь в бинтах и наклейках, с палочкой в руке, он все же возвращался бодро, хорошо потрудившись за день. Как бы там ни было, а худа без добра не бывает. Может, и неспроста судьба привела его с дочерью в этот шикарный господский дом? Он остановился было перевести дух и полюбоваться розами — они росли здесь повсюду, — как вдруг заметил вышедшую на крыльцо Марту. У дочери в руках был небольшой чемоданчик.
— Ты что это? — удивленно спросил он. — Куда собралась на ночь глядя?
— В поселок. Ты Петериса отпустил?
— Отпустил. Ну а все-таки? Разве завтра нельзя съездить?
— Нет, я пойду сейчас, — тихо сказала она.
— Да что случилось? — заволновался Озолс. — Объясни толком.
— Так… Ничего… Просто я не могу здесь больше оставаться.
— Тебя обидел кто-то? — понизил голос отец. Ты скажи — я должен знать.
— Нет-нет, — поспешно возразила она. — Пожалуйста, не волнуйся. Никто и не думал меня обижать. Наоборот, только я пока поживу у Бируты.
— Ничего не понимаю, — нахмурился Озолс. — Никто не обижал, а уходишь. Ты хоть подумала — хорошо ли это? По отношению к господину Лосбергу.
— Подумала, папа. Потому и ухожу. Не хочу, чтобы о нас с ним болтали разное…
— Не хочешь! — укорил отец. — Болтовни боишься? А человек огня не испугался. Эх ты! — Он забрал у дочери чемоданчик. — Пошли!
Но Марта не двинулась с места.
— Я и без вещей уйду.
— Уходи! — Озолс бросил чемоданчик на траву. — Ты сбежишь, а мне куда? Тоже бежать? Христа ради к людям проситься? Обо мне ты хоть подумала?
Марта в нерешительности молчала.
— Дождись, по крайней мере, пока он на ноги встанет, — испуганно оглядываясь на окна, торопливо добавил Озолс. А я тем временем, глядишь, под крышу заберусь.
— Хорошо, — согласилась Марта. — Я останусь. Пока не снимут бинты. Но больше — ни дня!
Дверь в комнату Рихарда была открыта, Озолс заглянул. Лосберг, выпростав из-под одеяла забинтованные руки, медленно разгибал и сгибал пальцы.
— О, господин Лосберг, вы уже совсем молодцом!
Стараясь не стучать протезом, Озолс вошел в комнату, почтительно присел на краешек стула рядом с кроватью.
— У меня нынче тоже удачный день, — похвалился он. — С плотниками поладил, обещают до зимы под крышу подвести.
— Что-то вы рано расхрабрились. Побереглись бы, — заботливо заметил Рихард.
— Я-то что… Вот вам досталось. Беда… — А мне — только трубку пришлось выкинуть. Дыму наглотался на всю жизнь. Надо спешить. И так стесняем вас — неудобно.
— О чем вы говорите? Ваша дочь лечит меня лучше всяких врачей.
Озолс удовлетворенно хмыкнул, не спеша извлек из кармана лист бумаги.
— Вот, была страховая комиссия. Так ничего и не установила. А в поселке думают, что это поджог.
Рихард удивленно посмотрел на старика.
— А что, разве сложно? Подкинул паклю на чердак — и все. Тлеет себе помаленьку, а сам уже далеко. И концы в воду.
Лосберг задумчиво прищурился, словно не решаясь разгадать намек.
— Кому вы помешали?
— Да, видно, уж помешал. Рассчитался кто-то сполна.
Рихард долго молчал, затем многозначительно проговорил:
— Может, вы и правы. В душе человеческой есть очень глубокие тайники.
Поздно вечером Зента, управившись с делами, сидела ка кухне. В очках, в наброшенном на плечи теплом платке, она склонилась над библией, шепотом повторяя сотни раз читаные строки. В окно стучал дождь, шумел, гулял, неистовствовал ветер. В доме было тепло, потрескивал огонь в плите. Зента так увлеклась, что не слышала, как открылась дверь. Остановившись на пороге, Артур — в мокром брезентовом дождевике, с чемоданчиком — улыбаясь, смотрел на мать. На лучики морщин вокруг глаз, на рано побелевшие волосы, на загрубевшие в работе пальцы, бережно листающие пожелтевшие страницы. Подошел, осторожно обнял ее за плечи.
— Сынок! Наконец-то… — Она вскочила, радостно захлопотала. — Раздевайся, ты же совсем мокрый. А я как знала: картошки наварила, рыбы нажарила.
— Хорошо! — Артур блаженно потер над огнем руки. — Хорошо все-таки дома.
— Конечно, хорошо, — согласилась мать. — Пивца свежего выпьешь?
— Да уж налей. — Жестом фокусника он достал из чемоданчика новенькие пивные кружки — расписанные, сверкающие глазурью, — поставил их на стол.
— Ой, какие славные! — обрадовалась Зента. — Заработок-то не весь потратил?
Парень не ответил, вновь склонился над чемоданчикам.
— А это тебе, — в руках у Артура была добротная шерстяная кофта.
— Ну зачем ты?.. — укоризненно проговорила мать. А руки невольно потянулись к подарку, глаза засветились радостью.
— Носи на здоровье, теплая. — Скрывая смущение, он бодро принялся за еду. — Ну, какие новости? Ты не болела тут?
— Некогда болеть, сынок. Я ведь теперь в коптильне работаю.
Артур удивленно опустил ложку:
— Ну? Открыли все-таки?
— Там и Айна, и Магда… Да чуть ли не все наши женщины.
— Как платят?
— Очень даже неплохо.
— Я видел, Озолс уже дом налаживает? — как бы невзначай поинтересовался сын.
— Кремень — человек, — уважительно ответила Зента. — Из такой передряги вышел — и на ногах.
— А где они живут?
— Все там же, в Лосбери, — помедлив, ответила мать.
Артур отодвинул тарелку. Спросил, стараясь казаться спокойным:
— Что… и Марта? До сих пор там?
— Ну а где же им еще быть? — мягко возразила она. — Господин Лосберг, говорят, еще в постели. Как же ей за ним не поухаживать? Сам подумай. Нищими остались бы, если бы не он.
Артур поднялся из-за стола, походил по комнате, взял фуражку.
— Я пойду, мама.
— Куда?
— К Рихарду.
— К Рихарду?
— Надо пойти навестить, — отводя глаза, пробормотал он. — Все же неудобно.
Зента недовольно качнула головой, стала собирать посуду.
— Что я могу? — с горечью сказала она. — Был бы отец — не пустил бы. А я… — и вдруг попросила: — Не ходил бы ты, сынок, не унижался…
Он думал долго, тяжело. Все же упрямо сказал:
— Пойду!
Выйдя из дома, Артур решительно двинулся было в сторону Лосбери, но, не пройдя и сотни метров, неожиданно сбавил темп — сомнения, по всей видимости, тревожили его душу. Он низко опустил голову, вглядываясь себе под ноги, словно там была не твердая земля, а зыбкое болото и каждый неосторожный шаг мог оказаться гибельным. Именно в этот момент его заприметила Бирута.
— Артур! — окликнула она. Девушка возвращалась, видать, откуда-то издалека — ее туфли были основательно покрыты пылью. — Вы когда вернулись? Только что? А где же мой? Небось, в трактир завалился?
Артур невольно залюбовался ею: в простой крестьянской одежде, с ярким румянцем на тугих щеках, Бирута была мила и женственна. И еще подумалось, что Лаймону с такой девушкой, наверное, значительно проще.
— Как же — в трактире… Прямо из лодки, в обнимку с будущим тестем…
Румянец на щеках девушки стал еще ярче.
— А ты туда? — показала она взглядом в сторону Лосбери. — Ох, и скучала она здесь без тебя — все уши мне прожужжала.
