Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
— Ну, вероятно, надо как-то дать понять Эжени, что вы знаете… что вы признаете ребенка.
Он внимательно посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемо. Сделав нетерпеливый жест рукой, Александр сказал:
— Не думаю, что я должен обсуждать это с вами.
Да, это был именно тот ответ, который я предвидела. Пытаясь совладать с собой, я мгновение стояла, чувствуя на себе его взгляд, потом повернулась и быстро вышла на террасу. Здесь было прохладно и влажно. Припав к холодной мраморной колонне, я поняла, что не в силах сдержать слезы. На душе у меня скребли кошки.
Я тысячу раз сожалела, что завела этот разговор. Гнев всегда мешает правильно оценить ситуацию. Мне не следовало обращать внимания на эти дела, я должна была хранить молчание. Теперь Александр знает, что и Эжени, и ее ребенок — все это мне небезразлично. Но, подумать только, он не сказал ни слова, чтобы успокоить меня. Он мог хотя бы сказать, что Эжени его не интересует. Мог бы сказать, что мы с ней — я и она — вовсе не равны, ведь унизительность положения была именно в этом! Эта девочка — сестра Филиппа! Неужели подобная ситуация нисколько меня не касается?
Я заплакала, опускаясь на холодную мраморную скамью. Дождь все лил и лил, капли падали, разбиваясь о ступени террасы, лужайка к сад перед домом дышали влагой. Где-то на западе, подобно зарницам, полыхали молнии — их отсветы вспыхивали среди свинцовых туч даже здесь, над Белыми Липами. Там же, вдалеке, глухо рокотал гром.
Сзади послышались шаги. Рука Александра коснулась моего плеча. Я смахнула слезы с ресниц так поспешно, словно боялась, что он их заметит.
— Вы, кажется, плачете? — спросил он тихо. — Что же за причина на этот раз?
Я молчала, не в силах преодолеть злость, мучившую меня до сих пор. Его рука погладила мое плечо, потом мягко обвела линию шеи, и он наклонился ко мне.
— Вы молчите? Как всегда, не желаете признаваться?
— В чем? — спросила я сердито.
— В том, что плачете.
— Если я признаюсь, вы посмеетесь и скажете, такими слезами, как у меня, сегодня полна вся Бретань.
— Неправда. Вы считаете меня большим негодяем, чем я есть.
Он попытался заставить меня подняться, чтобы увести в более сухое место, но я оттолкнула его руку. Тогда он сел рядом, и наши ладони соприкоснулись.
— Вы помните, Сюзанна?
— Что?
— Ту молнию, которая вспыхнула в день нашего венчания.
— Да… Это был дурной знак.
Он ничего не ответил на это. Снова тихо касаясь моего плеча, он сказал:
— Похоже, мне за многое нужно просить прощения.
Я повернулась к нему лицом. Над террасой ветер раскачивал кованый светильник, и отблеск света, упавший на нас, отразил и блеск в его глазах, и слезы на моих ресницах. Он говорил искренне. И все же я не могла поверить, что слышу от него такие слова. Я даже подозревала подвох. С чего бы это он так добр сегодня? Что у него за настроение? Может быть, он просто хочет спать со мной и потому так себя ведет?
Не подозревая о сомнениях, обуревающих меня, он произнес:
— Я имею в виду тот день, когда упал в воду Филипп. Дорогая, я очень сожалею, что поступил тогда так. Я не имел на это права. Думаю, Филипп не простил бы мне… если бы узнал об этом.
Он, похоже, не лгал. Но я все равно была полна недоверия. Во-первых, этого извинения было мало, если вспомнить то, что он мне причинил. Во-вторых, мне казалось, он сказал эти слова слишком поздно.
— Я уже перестала ждать, — сказала я тихо.
— Ждать чего?
— Пока вы опомнитесь, Александр.
— И теперь вы, такая добрая и нежная, не можете простить?
Я не отвечала, ибо и сама не знала, могу или не могу. Мягко улыбаясь — я уже лет сто не видела на его лице такой улыбки, он сказал:
— А ведь я истосковался именно по вашей нежности и доброте. Я не желал бы лучшей матери для Филиппа. Я был глупцом.
— Вы слишком поздно заметили во мне все эти качества, — прошептала я сдавленно.
— Я всегда замечал их. Просто долгое время после того, что случилось осенью, не хотел признавать их в вас. Невероятно было поверить, что женщина, совершившая такое, может обладать столькими достоинствами.
— И из-за вашего каприза мне пришлось столько вытерпеть.
Я пробормотала — яростно, враждебно:
— Вы просите прощения за тот случай на берегу. А все остальное? Я жила лишь уверенностью в том, что вы меня любите. И я поняла, что это не так. Если бы вы любили меня, вы не выгнали бы свою жену в одной рубашке под ноябрьский дождь. Вы бы не позволили этой вашей англичанке издеваться надо мной прямо на ваших глазах… А ваш брат и эта старуха? Да вы хоть представляете, что мне пришлось пережить? Меня никто не унижал так, как вы.
— И все-таки я люблю вас.
Впервые услышав такое за последние восемь месяцев, я была ошеломлена. Опомнившись, я пробормотала:
— Это уже не имеет значения.
— Я и сам представляю, как слабо звучат мои слова сейчас. Любовью не все можно оправдать, вы это хотите сказать?
Я кивнула.
— И все-таки я прошу простить меня. Еще и еще раз прошу. Я люблю вас, дорогая. Я хорошо понимаю это.
— Вы просто устали от своей… своей англичанки, — проговорила я, закрывая лицо ладонями. — Вам стало скучно. Вам захотелось разнообразия!
Он не ответил. Я решительно произнесла:
— Я не могу забыть, Александр. И простить тоже не могу. Я уже не та, что раньше.
Словно не слыша меня, герцог сказал:
— Ревность — это как наркотик. Я был слаб перед силой этого чувства. Я все же слишком любил себя. И сейчас… — он едва заметно усмехнулся, — не уверен, достоин ли я даже взять вас за руку.
— Почему именно сегодня вы решили сказать все это?
— Сегодня я набрался смелости признаться. Продолжать делать ошибку за ошибкой, исходя из чувства гордости, — это показалось мне глупым. Я увидел ваши слезы, Сюзанна. Они никогда не были притворными.
И совсем уже тихо он закончил:
— Я давал слово никогда не заставлять вас плакать.
У меня сжалось сердце.
— Александр, скажите мне только одно…
— Что?
— Вы не жалеете, что епископ не дал вам развода?
— Не жалею.
Сжимая мою руку, герцог произнес:
— И даже если вы не можете простить меня, я все равно прошу прощения. Мне даже ничего не хочется знать.
— Чего именно?
— Всех обстоятельств того прискорбного происшествия.
— И напрасно, — произнесла я сухо. — Если бы вы хоть раз проявили желание послушать подробности, вы бы поняли, как беспричинно было ваше ожесточение.
Я почувствовала, как напряглась его рука. Я впервые столь смело затронула вопрос, о котором даже заикаться раньше боялась. Это могло привести его в бешенство. Но, с другой стороны, мне сейчас было все равно. Я была успокоена его словами, но пустота и безразличие в душе оставались. Впервые, пожалуй, я была так безучастна и равнодушна к Александру.
— У меня что-то перегорело в душе, — произнесла я едва слышно, сама не замечая, что говорю вслух. — Но ради Филиппа мы обязаны это вытерпеть.
— Вытерпеть что?
— Наш брак…
Это слово будто упало с моих губ. Я подняла голову и погасшими глазами поглядела на Александра.
— Невероятно, — сказал он, пристально наблюдая за мной. — Когда я вел себя иначе, вы были полны жизни, а теперь, когда я попросил прощения, вы стали словно потерянная. Еще полчаса назад, обвиняя меня и говоря о дочери Эжени, вы вся пылали. Что же случилось?
— Не знаю. Может быть, мне теперь нечего добиваться.
— Сюзанна, — сказал он требовательно, — что вы чувствуете ко мне?
— Ничего.
Я сказала правду. Но он не рассердился. Усмешка тронула его губы, и он сильнее сжал мою руку.
— Такое уже было. Я не боюсь безразличия. Я завоевал вас один раз, завоюю и во второй.
— Вряд ли. Я уже не та, что прежде.
— Вы не знаете меня, дорогая.
Он не понимал. Я попыталась объяснить, сделав жест рукой:
— Александр, это все напрасно… Я уже не та, поймите. Я теперь стала взрослая. На меня мало что подействует. Я одного прошу: оставьте меня в покое.
— Хорошо, — неожиданно согласился он. — Только не сегодня. Договорились?
Я безучастно кивнула. Дождь все лил и лил… Мне было до того тоскливо, что слезы снова набежали мне на глаза и капнули прямо на руку Александра.
— Вы плачете, — сказал он, вздрогнув.
— Это дождь, — возразила я несмело.
— Нет, вы плачете. Боже мой, я не могу это видеть.
Он взял в ладони мое лицо. Я отчаянно старалась не плакать. Он привлек меня к себе — нежно-нежно, как ребенка, и поцеловал сначала лоб, потом мои заплаканные глаза.
— Боже мой, — прошептал он дрогнувшим голосом. — Я же люблю вас, cara.
Он снова поцеловал меня. А мне вдруг стало так больно от воспоминаний о нашей любви, о том, что уже не вернется, о том, какая я теперь стала — безучастная и слабая, — мне стало так больно и жалко, что слезы сами полились у меня из глаз. Задыхаясь, я обвила руками шею Александра в каком-то отчаянном порыве, словно пытаясь вернуть утраченное, и наши губы встретились.
