Евдокия Нагродская - Аня и другие рассказы
— Анна Романовна… вы не поймете, может быть… вы не поверите… когда я увидел вас в первый раз, я почувствовал какую-то дикую страсть к вам… Знакомиться… искать вашего внимания я не мог — ваш отец не пустил бы меня на порог своего дома… а я с ума сходил, думая о вас… люди сплетничали… а отец твой…
— Давайте мне векселя: уже поздно.
— Простите меня… не отталкивайте… неужели вы не видите, что я сознаю весь ужас своего поступка! Поймите, что я теперь Бог знает что дал бы, чтобы вернуть все, молить вас… просить, если возможно, простить меня. Месть сладка, я столько лет ждал ее, наконец получил возможность мстить; я отдал эту возможность за счастье обладать вами и в конце концов отомстить себе. Анна Романовна, простите меня, скажите, чем я могу загладить свой чудовищный поступок!
— Перестаньте, дайте мне векселя, мне пора домой.
— Есть у вас капля жалости? И самому ужасному преступнику прощают преступление, совершенное в порыве страсти… ну, простите же… простите…
И Григорьев рыдает, опять опустив голову у ее ног. Аня стоит неподвижно.
— Это тоже входит в программу? Если да, то я потерплю еще пять минут, — говорит она холодно.
— Оскорбляй меня, издевайся надо мной! — говорит он, рыдая. — Я сам все погубил! Я бы мог, может быть, добиться твоей любви, а теперь… мне остается только умереть…
— Умереть легко — жить трудно, — вдруг вырывается у Ани.
— Да, да, без тебя! Без твоей любви, при сознании, что ты ненавидишь меня, — легче умереть.
— Пустите меня домой, — просит Аня с тоскою.
— Послушай, — вдруг, поднимаясь с колен, говорит он, — а если бы эти векселя принадлежали другому, и этот другой был отвратительный, грязный старик, и он потребовал бы тебя, и твой отец продал бы тебя ему, как он продал мне…
— Отец! — вдруг выпрямляется Аня. — Отец мой не знает, что я здесь, — слышите? не знает… он никогда бы не согласился… это я сама, сама! Он этого не знает, не должен знать никогда, никогда!
Она вскакивает:
— Не смейте ему это говорить! Не смейте намекать! Он не знает. О Боже мой, он не знает ничего.
И Аня ходит по комнате, ломая руки.
— Я ничего не скажу ему, — тихо говорит Григорьев, смотря в сторону.
Аня прислоняется к мрамору камина пылающим лбом.
— Анна Романовна, — тихо, едва слышно произносит Григорьев, — позволите ли вы мне иногда… редко… видеть вас…
— Отпустите ли вы меня домой! — поворачивается Аня к нему резким движением. — Я вам говорю, что мне пора, что у меня больная мать, которая будет обо мне беспокоиться.
— Дайте мне возможность видеть вас. Я давно разошелся с моей женой… я разведусь с нею… может быть, потом… потом…
— Я положительно не понимаю, что вы хотите от меня! — вдруг раздражается Аня, топая ногой. — Ничего не понимаю… Я должна, может быть, плакать… я не знаю, но у меня нет слез. Я не знаю, что сделала бы другая на моем месте: может быть, убила бы себя, может быть, вас, — не знаю. У меня одна мысль — уйти и не видеть вас никогда…
— Аня, я не могу не видеть тебя, пойми — не могу. Ни одна женщина так безумно не влекла меня к себе, как ты. Я не в силах теперь отказаться от тебя… скажи — могу я иногда видеть тебя, хоть издали?..
— Никогда! — вдруг с ужасом восклицает Аня.
— Что ты делаешь со мной! Ведь ты, ты одна теперь существуешь для меня! Я за обладание тобой готов на все, на все, даже на преступление. Я понимаю, что бесполезно просить… умолять…
— Отдайте бумаги!
Он медленно подходит к столу и, достав вексель, протягивает ей.
— Это один. Папа говорил, что их десять, — где же остальные?
— Вы будете приходить за каждым из них.
Аня, шатаясь, садится в кресло и дикими глазами смотрит на Григорьева.
— Я сказал тебе, что готов на все, даже на преступление, чтобы видеть тебя, не потерять так… сразу, — говорит он, смотря в сторону.
Аня молчит. Все вихрем кружится у нее в голове. Как, что это? Шутит он что ли?
— Но ведь это подлость! — бормочет она.
— Эх, не все ли равно, — махает он рукой, — я просил, молил… все равно любви твоей мне не видать — я это понимаю… Так буду хоть целовать тебя, — ударяет он кулаком по столу. — Тебя отец насильно выдал за меня замуж — ты согласилась на эту сделку. Я тебя люблю, считаю своей женой и требую тебя к себе «по этапу».
Аня поднялась, бледная и спокойная.
— Дайте мне мою шляпу, — говорит она, аккуратно складывая и пряча вексель в сумочку.
— Что ж ты молчишь?
— Что же мне вам сказать? Я слышала, что у воров и разбойников есть «каторжная совесть», а у вас нет и ее.
Аня идет к двери, на ходу надевая шляпу.
— Ты придешь? — вырывается у него бешеный крик.
— Конечно, приду, — поворачивает она к нему голову, — только кто гарантирует мне, г-н Григорьев, что вы будете аккуратно платить?
— Вам придется поверить на слово. Вы придете завтра?
— О нет! Нет! Только не завтра!
— Когда?
— Не знаю… скажу по телефону… потом! — и Аня почти бежит к двери.
— Вот вексель, папа.
— Один! Что это?
— Я должна приходить за каждым отдельно.
— Почему? — со страхом поднимается с дивана Роман Филиппович.
— Так, его фантазия…
— А отдаст он остальные?
— Должно быть, отдаст…
Роман Филиппович со страхом смотрит в лицо дочери.
Лицо это бледно, только яркие губы ярче обыкновенного и сложились в какую-то застывшую гримасу отвращения.
— Это ужасно, Аня. Что за издевательство! Жить под дамокловым мечом! — схватывается за голову Роман Филиппович.
— Аня, — робко спрашивает он, — ты не была слишком резка с Григорьевым?
Аня вдруг делает несколько шагов к отцу и, пристально смотря на него, произносит:
— Я была очень любезна, а он необыкновенно почтителен. Моя беседа так понравилась ему, что он желает продлить удовольствие и потому не отдает сразу всех векселей…
Роман Филиппович перебирает вещи на письменном столе и, не глядя на дочь, говорит:
— Однако ты иди скорей к матери, она сердилась… ты там что-то забыла купить… А завтра он отдаст другой вексель?
— Я завтра не пойду.
— Как, Аня! — с ужасом восклицает Роман Филиппович.
— Я завтра не пойду.
— Аня, восклицает он, — подумай… как же ты не пойдешь, но тогда… что же значит этот, когда там осталось девять… да если бы даже у него остался один… что ты делаешь со всеми нами?
— Я пойду послезавтра! — почти вскрикивает она и быстро уходит, а Роман Филиппович слышит в коридоре ее взволнованный голос, в котором слышны слезы:
— Паша! Ванну! Скорей мне ванну!
Он съеживается и втягивает голову в плечи.
— Ты невозможно манкируешь своими обязанностями!
— Что такое, мамочка? — спрашивает Аня.
— Лиза сегодня жаловалась, что у нее нет ни одной чистой блузочки: ты забыла их отдать в стирку…
— Ах, мамочка, правда, я забыла.
— А сегодня Лиза принесла по немецкому двойку: ты не просмотрела перевод. Если ты уже взялась следить за ее уроками, то должна исполнять это аккуратно.
— Мама, я ничего не могу поделать с Женей. Когда я запретила ей ходить на скетинг-ринк за дурные отметки, ты сама сняла это запрещение.
— Ты прекрасно знаешь, что я против системы наказания и наград. Нужно влиять на ребенка иначе, нужно пробуждать в нем сознание своего долга.
— Да, я тебя давно уж хотела просить не пускать Лизу на скетинг.
— Почему это?
— Да потому, что она там сошлась с неподходящей для нее компанией. Какие-то гимназисты провожают ее, назначают свидания, один пишет даже любовные письма, а она на них отвечает.
— Что ты говоришь! Боже мой, как ей это могло прийти в голову?
— Не волнуйся так, мама; если бы я знала, что ты так волнуешься, я бы тебе не стала говорить!
— Позови ее сейчас ко мне!
— Мама, теперь ты взволнованна, не лучше ли просто запретить ей ходить на этот скетинг — как бы в наказание за двойку. Она понемножку позабудет эти глупости, а если ты подымешь историю, она вообразит себя жертвой и назло станет поддерживать глупый флирт… Помнишь, как бывало с Лидой…
— Нет, нет я это так не оставлю! Зови ее сюда.
Аня заткнула уши.
Как у нее стали плохи нервы теперь. Там, в другой комнате, мама волнуется, кричит, а Лиза рыдает.
Ну, слава Богу, кончили. Лиза выходит красная, заплаканная и, проходя мимо Ани, произносит злым, шипящим шепотом:
— Шпионка!
Аня с тоской смотрит вслед толстенькой фигурке с двумя косичками за спиной и вздыхает.
Мать возвращается. Она так взволнованна, что руки ее трясутся:
— Это ужасно! Откуда она научилась так лгать? Она все отрицает!.. Да ты уверена в том, что ты мне сказала?
— Я очень раскаиваюсь, мама, что так расстроила тебя.
— Отвечай мне на вопрос… ты сама видела письма?
