Евдокия Нагродская - Аня и другие рассказы
— Нет… это личная месть… этот человек давно ждал отомстить мне чем-нибудь… Он купил эти векселя у Петрова, который мне давал под них деньги, чуть не вдвое дороже…
— Он тебе мстит, отец? Но за что же?
— Ах… лет десять-двенадцать тому назад я засадил в тюрьму скверного мальчишку за кражу трех тысяч рублей у моей доверительницы… Он был несовершеннолетним, и наказание было пустячное… Он разыгрывал тогда какую-то жертву…
— Папа, но, может быть…
— Аня! Аня! Если бы ты согласилась пойти попросить его! Он всегда не сводил с тебя глаз в театрах, — помнишь, я показывал тебе его?
— Не заметила, папа.
— Может быть, хорошенькой женщине он не откажет… захочется порисоваться… может быть, он сжалится… ведь я прошу только месяц отсрочки… процесс Арнольдсона и…
— Я пойду, папа, конечно пойду, — говорит Аня, — пойду завтра же, напиши мне адрес.
— Девочка, как мне благодарить тебя!
— За что же, папа?
— Ты соглашаешься просить, унижаться, — ты, такая гордая…
— Я горда, папа, но не глупо горда. Для себя я бы никогда никого бы не попросила, но… за тебя… за всех! Да я на колени встану, руку ему поцелую, если нужно… Это пустяки… моя гордость тут не страдает, — говорит Аня сквозь слезы, — напротив, чем больше он будет ломаться, тем более я буду горда сознанием, что я переломила себя и спасла вас всех. Да, я горда, я очень горда, но не так «пусто и глупо» горда, папочка, — лепечет Аня, не то смеясь, не то плача и гладя руку отца.
— Аня, я боюсь другого… он нахал… а вдруг он станет ухаживать… обнимет…
Аня вдруг вспыхивает, поднимается с ковра и, смотря в сторону, говорит надменно:
— Я надеюсь, папа, что я сумею себя держать так, что этому господину не придет в голову оскорблять меня.
Аня на другой же день отправилась к Григорьеву.
— От г-на Травича? Скажи, что я занят и не могу принять, — слышит Аня из кабинета, куда ушел слуга докладывать о ней.
— Ты говоришь дама? Дочка? Проси.
Дверь отворяется, и вслед за слугой на пороге появился стройный худощавый брюнет.
— Войдите, сударыня, — почтительно пропустил он Аню в кабинет.
— Я пришла к вам по делу, — начала она слегка дрожащим голосом, опускаясь на стул, подвинутый ей хозяином.
— Я вас встречал много раз в театрах, в концертах с вашим папашей и, представьте, всегда принимал вас за супругу Романа Филипповича.
— Да, я выгляжу старше своих лет, — говорит Аня сухо и серьезно, не поднимая глаз и перебирая мех своей муфты.
— О нет! Это Роман Филиппович так кажется молод, что я и не подозревал, что у него могут быть взрослые дети. Сердце и характер вашего папа, верно, очень молоды.
В его голосе звучит насмешка, и эта насмешка больно ударяет Аню по сердцу.
Она поднимает голову и смотрит в это лицо с прищуренными светлыми, холодными глазами.
Аня опять опускает глаза и говорит тихо и серьезно:
— Я пришла вас просить отсрочить протест векселей отца.
— О, я ни собираюсь еще взыскивать, я только хочу опротестовать их, это пустая формальность.
— Я пришла именно затем, чтобы просить вас не делать этого.
— Но почему? — с наивным видом спрашивает он.
Она опять взглядывает на него: неужели он не знает, что это за векселя?
— Отцу это ужасно неудобно… он просит не делать этого.
— Не могу!
— Я прошу вас, — начинает Аня умоляющим голосом, — это необходимо… иначе… отцу грозят большие неприятности… большое горе… — она чувствует, как нервная дрожь охватывает ее, она старается победить эту дрожь и говорит поспешно:
— Будьте добры, не причиняйте нашей семье большого вреда: пострадает не один отец, а мы все…
Григорьев смотрел в сторону, кусая губы. Аня замечает его волнение и еще торопливей продолжает:
— Вы не должны беспокоиться, отец все заплатит вам. Мой отец попал во временное затруднение, — гордо прибавляет она.
Григорьев сделал резкое движение.
— Отчего же он так боится этих векселей? — насмешливо спрашивает он.
— Будьте добры, не спрашивайте меня, но вам все, все будет уплачено!
— Значит, вам известно, что ваш папа подделал подписи на этих векселях?
— Я прошу вас, г-н Григорьев, — с трудом произносит Аня, — не губить моего отца… и всех нас. Через месяц мой отец все вам заплатит.
— Дорогая барышня, как вы наивны! Неужели я покупал заведомо фальшивые векселя за двойную цену против их стоимости только для того, чтобы получить по ним? Моя цель совершенно другая. Я хочу посадить вашего папу на скамью подсудимых, как он когда-то посадил меня.
— Боже мой! Мой отец адвокат, он защищал интересы своих клиентов! Что же это будет, если каждый обвиняемый начнет мстить адвокату противной стороны! Раз мой отец взялся защищать чьи-нибудь интересы…
— Сударыня, трое адвокатов отказались вести дело моей тетки против меня. Моя мать предлагала своей сестре вдвое, втрое больше этой суммы, она и мои братья отдавали все, что имели, чтобы не доводить дело до суда. Трое адвокатов отказались! Они, как честные люди, видели, что эти деньги были нарочно подсунуты запутавшемуся восемнадцатилетнему мальчишке с целью опозорить его и всю нашу семью в глазах деда и целиком получить миллионное наследство… Трое адвокатов отказались, а ваш отец, четвертый, получив за это крупный куш, — взялся и… Довольно, сударыня! Я тоже не хочу отказаться от удовольствия полюбоваться на вашего папашу, сидящего между двумя конвойными, — я ждал этого двенадцать лет!
И Григорьев заходил по комнате.
— Вы этого не достигнете… Господи! Ведь отец решил умереть…
— Неужели? Меня это не трогает ничуть. Его не тронуло, что моя мать отравилась чуть не на его глазах… Право, бросим этот разговор…
— А моя мать… моя… а наша вся семья… нищие… опозоренные…
— Милая барышня, вы не поверите, как я себя глупо чувствую в роли мелодраматического злодея.
— Да сжальтесь же вы! — вдруг крикнула Аня и, уронив голову на руки, зарыдала.
Она почувствовала, что ей подносят воды, только тогда, когда зубы ее стали колотиться о стекло стакана. Она машинально пила воду и постепенно приходила в себя.
Рука Григорьева обвивала ее талию, и ее голова лежала на его плече.
«А, это — «то», о чем говорил отец», — мелькнуло в ее голове. Она быстро вскочила, выпрямилась, вытерла слезы и пошла к двери.
— Мадемуазель… — услышала она за собой тихий голос.
Аня обернулась.
— Я даю еще одну неделю срока вашему папаше, пусть судьба рассудит нас, а там я поставлю одно условие и, может быть, возвращу векселя даром.
— О, неужели? Благодарю вас! — говорит Аня, делая вид, что не замечает протянутой к ней руки.
— Не торопитесь благодарить — мне понравился тип мелодраматического злодея, и я хочу использовать его в нескольких ролях, — говорит Григорьев насмешливо и при последних словах почтительно кланяется Ане.
Теперь, сидя за уроком с братом, Аня старается отогнать от себя все эти воспоминания.
Но ее, как молотом, бьет мысль: завтра срок — неделя прошла.
Завтра все должно решиться — уж скорей бы! Разве можно жить под таким дамокловым мечом? Отца все время нет дома, а она, Аня, все время тут, на глазах у всей семьи. Она должна притворяться веселой и спокойной, не показывать своего ужасного душевного состояния, не забывать о повседневных мелочах: заказывать обед, заниматься с Лизой и Котиком, аккомпанировать пению сестер, успокаивать и развлекать мать.
Счастье, что приговоренные к смертной казни могут сидеть в своей камере и предаваться своему отчаянию, а вот если бы им надо было занимать гостей, разливать чай, диктовать: «Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина». Точка. Котик, подчеркни глаголы и просклоняй мне «ширина»…
Смерть! О, каким пустяком казалась ей смерть теперь. Ах, жить труднее — в сто раз труднее смерти.
Как бы было хорошо глотнуть теперь большой прием морфия или, поднявшись по черной лестнице до чердака, соскочить в пролет… но это невозможно… мать, сестры, Котик…
— Котик, возьми задачник, которую задачу мы делали в последний раз? 2802? Хорошо — ну, в чем там дело? Купец купил 40,2 аршина сукна…
Да, если бы «их всех» не было, тогда и самоубийство бы не пришло в голову. Она бы одна все перенесла.
Ох, как скверно, когда есть привязанности! Как счастливы люди, которые не имеют ни родных, ни близких!
От скольких подвигов и геройских поступков отказываются люди во имя любви к своей семье!
Скольких героев и святых лишился мир!
А может быть, — преступников и злодеев?
Разве мало людей не делаются преступниками только в силу привязанности к матери или ребенку?
Одиночество! Какое это счастье! Какая свобода располагать собой на добро и зло по своему усмотрению! Уйти в свою комнату, закрыть дверь на ключ и ключ положить в карман.
