Наталья Калинина - Любимые и покинутые
— Холодно? — спросил он. Быстро стащил с себя китель и укрыл ей плечи. — Пошли домой.
Она стояла в большом жестяном тазу, а он лил ей на плечи воду из ковша и жадно разглядывал ее тело в сбегающих струйках. Крутые бедра, торчащие в разные стороны соски небольших, но тугих грудей. Он еще никогда не видел нагой женщины. Это зрелище его потрясло и в то же время слегка разочаровало, ибо ему казалось, что отныне со всех женских тайн сброшены покровы и ничего нового больше не узнаешь. Потом Агнесса пекла в духовке рыбу — не оказалось масла, чтобы ее пожарить, — накрыла кривобокий стол возле печи вышитой скатертью, поставила на него банку с тюльпанами, тарелки, две граненые рюмки. За все это время между ними было сказано всего несколько ничего не значащих слов.
— Ты ведь у тети Таси один сын? — спросила Агнесса после того, как они выпили по рюмке вина. И добавила: — По всему вижу, что один. Себялюбивый ты очень. И ревнивый. А вот нас было шестеро, только в живых остались я и Ната. Братья все поумирали: двое от тифа, одного цыганка сглазила, еще одного молния убила. Все они были старше нас с Наткой. Мы у нашей матери последыши.
— А сколько тебе лет? — спросил он.
— Скоро семнадцать. Двадцать второго июня. А ты думал мне больше, да?
— Честно говоря, да. Ты такая… рассудительная.
— Это от того, что мы, можно сказать, без матери росли. Отец у нас — военный летчик, и его часто неделями дома не бывало. Оставит нам денег, поцелует каждую в щечку — и в небо. А твой отец тоже на фронте?
— Он еще в финскую погиб.
Николай не ладил с отцом — тяжелый у бати был характер, неуживчивый, да и выпивал он последнее время крепко. Но когда отца не стало, затужил.
— Если мой отец погибнет, я буду очень горевать, хоть он и бил маму. Крепко бил. Давай выпьем за упокой души твоего отца, — предложила Агнесса и сама наполнила рюмки.
Вино было крепкое — со спиртом, — и у него закружилась голова и появились какие-то бредовые мысли. А что если на самом деле сходить завтра в ЗАГС и расписаться с Агнессой? Мать против не будет — давно хочет, чтобы он женился и у нее пошли внуки.
— Нам с тобой нужно расписаться, — сказал он и покраснел, потому что это прозвучало уж слишком буднично. Но как сказать про это иначе? «Я тебя люблю и хочу на тебе жениться?» Это как-то по-киношному. К тому же он еще не знает точно, любит Агнессу или нет — всего час назад он ее просто ненавидел.
— Зачем? — искренне удивилась Агнесса.
— Ну, чтобы ты носила мою фамилию и вообще…
Он смутился и замолк.
— Но ведь я и без того уже твоя жена перед Богом. На что мне какая-то бумажка?
— Так ты не хочешь?
Он даже обиделся.
— Почему не хочу? Просто это не нужно ни мне, ни тебе. Но все равно спасибо тебе за предложение.
Она поднялась из-за стола и поцеловала его в щеку. Он притянул ее к себе, посадил на колени. И тут же пальцы сами собой стали расстегивать нижние пуговицы халатика.
— Пошли ко мне, — сказала она. — Муж с женой должны спать в одной кровати. Всю жизнь.
Он вернулся от Агнессы утром. Мать с бабушкой пили на кухне жиденький чай с серым хлебом, намазанным тонким слоем маргарина. Было воскресенье, и матери не нужно было торопиться в школу. Поздоровавшись, он хотел было пройти к себе, но мать окликнула:
— Погоди минутку.
Он повернулся. Лицо матери показалось ему недовольным.
— В чем дело?
— Ты у Сербичей был?
Он недоуменно уставился на мать.
— Ты что, не знал, что их фамилия Сербич? Они нерусские какие-то. Вообще странные люди.
— Мама, Агнесса теперь моя жена. Мы с ней… позавчера поженились. И вообще я хочу, чтобы ты… относилась к ней хорошо, — неожиданно сказал он.
Бабушка перекрестилась, сморщилась и залилась слезами.
Мать встала, запахнула старенькую вязаную кофту и подошла к окну, незряче уставившись на расцветающий куст сирени.
— Да… Словно обухом по голове. Я же говорю тебе — странные они, — сказала она, не отрывая взгляда от куста.
— Теперь уже поздно — Агнесса моя жена.
Мать вдруг кинулась к нему, прижалась лицом к его груди, жалобно всхлипнула.
— Я тебя почти не вижу, сынок. Приехал на побывку к родным, а сам… сам…
Она разрыдалась.
— Что ты, мама, я же здесь, с тобой. Я целый день дома буду.
— Поговорить толком не успели, а ведь тебя почти год не было. Колдунья она, что ли, эта твоя Агнесса — приворожила с первого взгляда. Вот я пойду и скажу ей…
— Никуда ты, мама, не пойдешь. Если хочешь, мы сами с Агнессой к тебе придем. Ну да, так и надо сделать — ты рыбы нажаришь, картошки, я куплю водки. Вот это и будет нашей свадьбой.
— А вы с ней уже расписались, сынок? — спросила мать, подняв на него мокрое от слез лицо.
— Она не хочет. Говорит, это не нужно. Что это просто бумажка, а мы с ней и без того уже муж и жена.
— Ты мне скажи честно, она хоть девушкой была?
— Разве это имеет какое-то значение? Если имеет, то да.
— И то слава Богу. — Мать перекрестилась. — Сестра-то ее оторви да брось.
— Ната — добрая девочка. А это у нее с возрастом пройдет. Обязательно пройдет.
Мать ничего не ответила. Она утерла рукой слезы и, похлопав его по плечу, отошла и села на свою табуретку.
— Так мы с Агнессой придем к обеду, да, мама? — спросил он.
— Приходите. Обязательно приходите. И Нату возьмите с собой. А то девчонка вечно голодная бегает. Да, и водки достань обязательно. Русская свадьба без водки — никакая не свадьба.
Свадьба прошла весело и сердечно. Бурак играл на аккордеоне, Ната пела и плясала. Одни соседи принесли яблочную самогонку и шмат сала, другие — вяленой рыбы, горячий каравай настоящего пшеничного хлеба и козинаки — ядрышки жареных семечек, сваренные на патоке и подсолнечном масле. От них исходил густой пряный дух, перебивавший все остальные запахи стола. Агнесса надела белое атласное платье, которое ей было коротко и узко в бедрах, но все равно выглядела красавицей. А мать, раскрасневшись не то от плиты, не то от выпитой водки, словно лет двадцать сбросила. Он был благодарен матери за то, что она называла Агнессу дочкой и испытывала к ней непритворную симпатию.
Бабушка достала из сундука свою икону и хотела было благословить ею молодых, но Николай воспротивился. Мать поставила икону на комод, кто-то из гостей зажег возле нее церковную свечку. Когда гости разошлись, и они вчетвером занялись уборкой и мытьем посуды, Ната сказала ему тихонько:
— А зря ты не позволил бабушке благословить вас. Агнешка расстроилась. Да и тебе бы не помешало иметь в заступницах Пресвятую Деву Марию. Она, говорят, от пули хорошо бережет.
— Какие же вы обе темные! — не выдержал Николай. — Но ничего, я вас перевоспитаю. Я не позволю в моем доме мракобесие разводить.
— Тише ты. Я же к слову сказала. Я сама и верю и не верю в Бога. Смотря по настроению. А вот Агнешка вся в Боге живет. Навряд ли тебе удастся ее перевоспитать. Только перессоритесь из-за этого. А мне не хочется — ты такой хороший и добрый. Тетя Тася! — крикнула она, обращаясь к матери. — Сын у вас хороший. Уж больно он мне люб. А младшенького у вас не найдется для меня? Ей-богу, лучше меня не сыскать на всем белом свете жены.
Мать как-то странно глянула на Нату — не то с благодарностью, не то с удивлением. Агнесса сказала:
— Рано тебе замуж. Сперва ума надо набраться. Замуж с пустой головой не выходят.
— Надо же, какая умная млада манжелка. Окрутила цыганка русского парня, вот и радуется.
Агнесса вспыхнула и, подскочив к Нате, хлопнула ее со всей силы ладонью по спине. Ната как ни в чем не бывало продолжала мыть в большом тазу с горячей водой тарелки. Даже головы к сестре не повернула.
— Дурочка ты, вот кто. Некрещеная, потому и дура. Завтра же пойдем к отцу Димитрию.
За Нату вступилась мать — она все-таки была учительницей.
— Что ты, доченька, не надо так. Пошутила Ната, а ты сразу драться.
— Никуда она не пойдет, — подал голос Николай. — Ей в комсомол нужно вступать, а не ряды невежественных людей пополнять.
— Тоже еще скажешь — в комсомол. Да таких, как я, на порог комсомола не пустят, — проговорила Ната, не поворачиваясь от таза с посудой.
— Мама, ты должна тут присмотреть за Натальей. Ей в школу следует ходить, а не на гулянки. А потом и в комсомол ее примете.
— Этому не бывать, — решительно вмешалась Агнесса. — Я не позволю, чтобы моя родная сестра вступила к богохульникам. Костьми лягу, а не позволю.
Они проскандалили чуть не до утра, уже оставшись вдвоем. Потом легли спать, отвернувшись друг от друга. Николай заснул мгновенно. Проснувшись услышал, что Агнесса тихонько плачет. Он повернулся, обнял ее за плечи. Она вся сжалась и притихла. Тогда он осторожно задрал ей ночную рубашку, властно надавил ладонью на живот и прижался к ней. Он еще никогда не овладевал женщиной в таком положении, и это удалось ему не сразу. Однако, войдя в нее, ощутил острое удовольствие. Она сдавленно ойкала от каждого его движения, как вдруг плотно сжала колени, выпрямилась. По ее телу прошла дрожь, и он кончил на грани восторга и боли.
