Эва Хансен - Цвет боли: белый
А с чего все начиналось? С лекции о викингах и фужера «Ришбура». Вот как скромницам опасно пить даже хорошие вина.
Словно подслушав мои мысли, Ларс вдруг сообщает:
— У меня вино хорошее есть.
— «Конти»?
— Ишь ты какая! «Конти» не заслужила, не достаточно еще развращена. Нет, «Шато д’Икем» 1976 года. Я помню, ты предпочитаешь белые вина…
— Да.
— …после хорошего секса.
— Ларс!
— Да, дорогая?
В стальных глазах скачут чертенята, не иначе выпили этого самого «Икем». Я тоже хочу…
Мне тоже перепадает «Шато», но каждый глоток приходится буквально выкупать.
— Ты почему сняла пирсинг на груди? Зарастет же.
— Ларс, я даже не знаю, где у меня колечки.
— Ничего, вставим новые. Глотни вина. Я сейчас вдену…
Я и забыла, как это возбуждает — колечки в груди, особенно если их потеребить… особенно если это делают руки Ларса… особенно когда ждешь бо́льшего и понимаешь, что это бо́льшее сейчас будет…
— Угу… вот так… что заерзала?
— Нет, ничего.
Я держусь, но голос уже хриплый. Наверное, от вина. Ларс кивает:
— Пьем за тебя.
Следя, чтобы я выпила все, смеется:
— У меня две бутылки вина. Знаешь, чего я добиваюсь? Чтобы ты напилась до беспамятства и забыла все правила приличия. М‑м‑м… как это здорово, когда ты не помнишь, что хорошо воспитана и существуют какие‑то ограничения.
— Неправда, даже напившись, я вовсе не забываю правил приличия.
— Так забудь! Ну хоть раз для меня, а?
— Как ты себе это представляешь? Что я должна делать?
— Не знаю. Потеряй над собой контроль, скажи, что ты меня хочешь, потребуй, чтобы я взял тебя. Расскажи обо всем, что тебе нравится…
Я вдруг возмущаюсь:
— Так нечестно, я буду говорить пьяная, а ты слушать трезвый?
— Я могу тоже напиться, если нужно. Ну, пьем?
— Пьем, но я могу и без этого.
В глазах недоверие:
— Можешь?
— Могу. В конце концов, почему бы не сбросить все эти правила и без всякого вина. Нет, вино не помешает, но я не хочу быть пьяной в такой ответственный момент.
Услышав такие сентенции, Ларс смотрит мне в глаза долгим взглядом.
— Я бы тоже предпочел, чтобы ты понимала, что говоришь и делаешь. Иди сюда… Иди и расскажи, как тебе больше нравится, чтобы я не гадал, а знал. Вот так нравится? — пальцы проводят по позвоночнику, обводят выпуклости пониже спины.
Я привычно выгибаюсь дугой.
— Да…
— А так? А вот так?
Он вновь обследует мое тело, касаясь даже самых запретных мест, но для Ларса нет ничего запретного, я же вся от макушки до кончиков пальцев принадлежу ему. Он словно раскрывает меня для меня, показывает, какая я чувствительная и чувственная, как могу откликаться на любую ласку, как хочу эту ласку. Даже самую запретную раньше — куннилингус. Я и представить не могла, что такое для меня возможно! Допустить мужской язык в сокровенное место?!
Нет, я не ханжа, представляла все, что угодно… но для других. Ларс заставил, чтобы и для себя, поставив одно условие:
— Если будет неприятно, ты дашь знать. Только не терпи и не ври.
Боже мой, сколько же всего я не знала, даже не подозревала о себе самой!
Чего лишают мужчины женщин и себя, ограничиваясь миссионерской позицией! Если бы они только знали, сколько теряют, ленясь и поддаваясь только минутной страсти. Минутная страсть тоже хорошо, иногда стоит порвать друг на друге одежду, но только иногда. А иногда стоит показать чудеса знания женского тела и виртуозного владения не одним лишь…
Когда я на следующий день вернулась домой, Бритт подозрительно пригляделась:
— Ты чего сияешь, словно тебя начистили к празднику?
— Бритт, я знаю, что такое настоящий секс по любви.
— Ну слава богу! Я думала ты до старости останешься девственной… я имела в виду морально… и орально. Пробовала?
— Нет… пока нет.
— А говоришь «знаю». Ничего ты, подруга, не знаешь. Советую попробовать своего Ларса на вкус.
Я только вздохнула. До этого еще не дошло, но обязательно дойдет. Обязательно.
* * *Бритт рассказала, как Хильда умудрилась выманить ее на поиски Хозяина, заявив, что кое‑что известно Мартину. Они трясли Мартина, но тот только визжал и отнекивался. А потом отправились на остров, как и говорил Ларс, сначала катером, а потом лодкой. Хильда сумела убедить мою подругу, что у Хозяина есть возможность отслеживать место нахождения мобильного, потому принадлежащий Бритт они выбросили, а телефон Хильды оставили у Мартина, закопав, пока тот не видел, в тряпье. Это тоже была «хитрость» Хильды. Интересно, что она говорила почти правду: Мартин как‑то связан с Хозяином и попросту мстит Ларсу. «Забыла» только сказать, что она этот Хозяин и есть.
На острове они пробрались в дом через вторую дверь, а там Бритт получила по голове и больше ничего не помнила.
Ларс слушал мою подругу, но я понимала, что он не верит.
— Ларс, Бритт говорит правду…
— Бритт — да, но это не вся правда, Бритт просто не может ее знать. Я знаю Хильду лучше вас, она не способна руководить большой бандой, а уж закулисно и того меньше. Нет, она исполнительница, марионетка, которой отвели роль самой страшной злодейки. Настоящий хозяин за кулисами, если мы его не найдем, все продолжится. Плохо, что сейчас он залег на дно.
— Что же делать?
— Только вычислить логически.
Я была согласна с Ларсом, Фрида тоже…
* * *Кто ты? Кто же ты такой?
Этот вопрос задавали себе несколько человек — те, кто не поверил в главенство Хильды.
Формально дело закрыто, ведь Хильда выдала себя, это она разговаривала через синтезатор, его, кстати, нашли, все подтвердилось, все совпало, слишком много ее отпечатков пальцев, слишком много улик, чтобы не признать правоту идентификации Хильды с Хозяином.
Но ни Ларс, ни Фрида, ни Линн не верили в то, что Хильда была во главе всей банды. Играла роль Хозяина — да, упивалась своей тайной властью — конечно, была жестокой и мстила за свою непризнанность всем, в первую очередь когда‑то отвергнувшему ее Ларсу — несомненно, но она только исполнитель, кукла, пытающаяся двигаться самостоятельно, забывшая, что нитки в руках у кукловода.
Хильда сознавала, что ведома, что все ее жестокие игры лишь игры. Понимала ли, что ее просто уничтожат, как только исполнит свою роль? Понимала, иначе не пыталась бы бежать.
От кого она намеревалась скрыться?
Ларсу казалось, что еще чуть, и он ухватится за ниточку, но как только что‑то начинало проявляться, главное вдруг ускользало. Никак не получалось зацепиться за это главное, чтобы, следуя логике, вытащить все. Пусть бы крошечная зацепка, легкий намек, тонкая, как паутинка, нить…
