Жозефина Мутценбахер - История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой
Он пришёл домой ругаясь и проклиная всё на белом свете, однако Рудольф утешил его:
– Не горюй, ты скоро снова найдёшь работу.
Они давно уже перешли друг с другом на «ты». Мой отец был крайне обескуражен случившимся и всё никак не мог успокоиться.
– Выспись несколько дней, а потом пойдёшь искать себе новую работу, – порекомендовал Рудольф, – тебе только на пользу пойдёт, если ты как следует отоспишься.
Таким образом, мой отец начал отсыпаться. Он до полудня валялся в постели, резался в карты с Рудольфом и коротал время, попеременно играя то моими грудями, то грудями Ценци. При этом он употреблял меня чуть ли не каждую ночь, а днём нередко проделывал это и с Ценци, поскольку был постоянно под мухой.
Сидя безвылазно дома, он однажды тоже стал свидетелем того, как Ценци явилась домой с неким господином. Теперь мы втроём стояли за кухонной дверью и подслушивали, как обстряпывалось дело.
Отец был очень удивлён и вытаращил глаза, когда Ценци, наконец, вошла в комнату и вручила своему Рудольфу три гульдена.
Через несколько дней к нам наверх поднялся домоправитель и объяснил, что не намерен больше терпеть подобное. Либо мы, дескать, съезжаем с квартиры, либо Ценци прекращает водить мужиков. Домоправитель вёл себя очень вежливо и особенно любезно разговаривал с Рудольфом, а Ценци смеялась. Я полагаю, что Рудольф дал ему загодя крупную взятку, и не сомневаюсь, что Ценци разок-другой переспала с ним. Ибо в противном случае он вообще не стал бы особенно церемониться, так долго и терпеливо взирая на это хозяйство, наверняка не был бы столь учтивым и не высказывал бы сожаления по поводу означенного предписания.
Запрет исходил непосредственно от самого домовладельца.
Когда домоправитель откланялся, Рудольф забрал Ценци с собой на кухню, где между ними состоялась долгая беседа. По её завершении они уже не вернулись в комнату, а вместе улеглись на постель. И было слышно, как она пищала, лепетала и просила «ещё», доносились какие-то громкие звуки, и всё это так живо на нас подействовало, что мы с отцом, даже безо всякого вина, не раздеваясь, затеяли нашу игру.
Ценци отсутствовала теперь дома и всегда появлялась у нас только вечером, иной раз очень поздно ночью, а иной раз и вовсе на следующее утро. Если, приходя, она заставала Рудольфа в нашей комнате, то прямо при нас отдавала ему заработанные деньги, и отец ничем в такую минуту не интересовался живее, как суммой, которую она приносила.
Поскольку отныне Ценци денно и нощно отсутствовала, а, бывая дома, чаще всего спала, то теперь мне приходилось одной удовлетворять отца и Рудольфа. И порой мне случалось ночью переходить от одного к другому, если Рудольф сам не являлся прямо к нам и не укладывался в постель третьим.
Отец часто просил у Рудольфа денег взаймы и всегда получал их от него, потому что отец ничего больше не зарабатывал и, естественно, уже через пару недель столкнулся со всякого рода материальными трудностями.
Но однажды Рудольф в ответ на подобную просьбу заметил:
– А почему же Пеперль ничего не зарабатывает?
– Пеперль? – переспросил отец и поглядел на меня.
– Ну да, – продолжал Рудольф, – она вполне могла бы зарабатывать так же, как Ценци…
– Значит, она должна стать проституткой? – медленно спросил отец.
– Ах, что там… проституткой… – воскликнул Рудольф, – она и сейчас делает то же самое, что и Ценци… только ничего не получает за это… тысячи девчонок, должно быть, зарабатывают деньги подобным способом.
– Оно, конечно, верно, – промолвил отец, нерешительно уставившись в пол, – однако…
– Однако то да однако это… – Рудольф заговорил строгим тоном, – вы, вероятно, думаете, что когда девчонку пудрит её собственный отец, это лучше? Ну, вот то-то и оно. Ценци, – продолжал он, – поддерживает отношения исключительно только с утончёнными господами, с людьми заурядными она не водится. Что же вы думаете? Уж её-то я выдрессировал… и господа, которые пудрят Ценци, будут, во всяком случае, поблагороднее, нежели преподаватель катехизиса, который трахал Пеперь, да так ни разу ничего ей не заплатил. Подонок.
– Подонок, – подтвердил отец с запоздалым негодованием.
– Ну, и какой вред был бы Пепи от того, если б она сейчас что-нибудь зарабатывала? – спросил Рудольф. – Вы и без того уже достаточно долго в тяжких трудах опекали своих детей…
– Конечно, тут вы совершенно правы, – согласился мой отец.
– Вот видите… в таком случае вы только позвольте Пепи пойти с Ценци, и она каждый день будет приносить домой, по крайней мере, три гульдена… уж за это я вам ручаюсь… такая красивая девочка как она.
Я почувствовала себя польщённой, однако отец с опаской спросил:
– А полиция?
– Да какая там к чёрту полиция… – презрительно поморщился Рудольф, – разве у меня хоть один раз были неприятности с полицией из-за Ценци? Позвольте только Цеци действовать, она нигде не растеряется.
– А если всё-таки однажды… – страх не покидал моего отца.
– Ну, а если что и случится… – рассмеялся Рудольф, – тогда вы скажете, что ни о чём ровным счётом не ведали… и что девчонка сама повела себя плохо… Пепи вас не выдаст.
Таким образом, я теперь знала, что мне следует впредь остерегаться полиции. Впрочем, я всё время помалкивала, да меня никто особенно и не спрашивал. Мой отец ещё раз взвесил все «за» и «против», а потом повторил:
– Нет, мне не хотелось бы, чтобы девчонка стала проституткой…
– Но ведь об этом даже речи нет, – перебил его Рудольф, – это только на тот период, пока вы снова не найдёте себе работу, а потом Пепи может ведь вернуться к нормальному образу жизни…
Эта логика убедила моего отца, и Рудольфу удалось окончательно склонить его на свою сторону, добавив:
– Я ведь тоже позволяю сношать Ценци лишь потому, что сейчас безработный. Как только я снова найду место, она опять станет порядочной.
На следующий день я отправилась с Ценци. Вопрос был решён, и таким образом ступила я на свою стезю. Мы пошли в центр города, на Грабен, площадь святого Стефана, Кернтнер-штрассе и так далее. Стояло лето, было жарко, и мы оделись только в лёгкие блузки. К тому же Ценци ещё дома научила меня опускать рубашку до пояса, так что грудь под одеждой была у меня обнажённой.
Ценци вела себя очень умело и по дороге смеялась, глядя всем мужчинам в лицо. Мне же не сразу удалось освоиться с этим, потому что я стеснялась, но зато я серьёзно смотрела им в глаза, и этого было достаточно. На Шёнлатерн-гассе располагался старый мрачный дом с узким тёмным подъездом. Туда-то и привела меня Ценци. Миновав ворота, мы оказались перед какой-то дверью. Ценци постучала, и нам открыла безобразная старая женщина. Мы оказались в кухне, где разглядеть что-либо не представлялось возможным. Из нее мы прошли в кабинет, где точно так же не было света.
