Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
Граф долго не давал ответа, продолжая быстрыми шагами мерить комнату. Наконец он остановился перед своим бывшим воспитателем и пробормотал сквозь зубы:
– Я ее видел.
– Кого?
– Анюту.
– И это заставило вас уехать из театра раньше времени?
– Да… вы знаете, что я враг неясных, загадочных ощущений и двусмысленных положений… но я сам не знаю, что со мною происходит, чего я хочу…
– Все очень просто – вы влюблены.
– Я?! Может быть… Я никогда не бывал влюблен, вот почему и не могу объяснить себе этого чувства… Очень может быть… Я волнуюсь и злюсь, как капризный ребенок!
– Слава Богу! Наконец-то вы влюбились!
– Я сам начинаю этому верить… Вообразите, что я возненавидел офицерика, с которым Анюта разговаривала и смеялась.
– Ядевский?! Успокойтесь! Он неопасный соперник!
– Я без церемоний вышвырну его, если он будет меня стеснять своим присутствием!.. А что, если Анюта его любит?
– Недавно она любила только своих кукол, теперь – любит своих подруг. Сердце этой девочки чисто, как капля утренней росы. Много будет завистников у того, кто им овладеет.
– Мне непременно надо с ней познакомиться.
– Это нетрудно. Огинские примут вас с распростертыми объятиями.
– Неловко… Я так давно у них не был.
– Тем более, они вам обрадуются.
– Так или иначе, но Анюта будет моей. Без этого ангела мне не милы ни мое имя, ни титул, ни богатство.
– Брак ваш с этой девушкой возбудит всеобщую зависть.
Граф растянулся на диване и зевнул.
– За что бы мне теперь приняться? – спросил он. – Спать еще не хочется…
– Примите содовый порошок, это вас успокоит, – пошутил иезуит.
Солтык засмеялся, потом позвонил и приказал оседлать своего арабского жеребца. Несколько минут спустя он был уже за городом и мчался во весь дух в тишине лунной морозной ночи; а патер Глинский, лукаво улыбаясь, с наслаждением нюхал испанский табак.
На следующий день рано утром он известил Огинского, что граф Солтык намерен нанести ему визит.
Анюта, не подозревая никаких замыслов со стороны графа и своих родителей, беззаботно болтала с Ливией, гуляя по саду, когда щегольской экипаж богатого аристократа подъехал к крыльцу.
Солтык приехал вместе со своим бывшим воспитателем и, обменявшись несколькими фразами с хозяйкой дома, завел речь об Анюте.
– Она бегает на лугу со своей приятельницей, – отвечала Огинская, – ведь она еще ребенок, граф.
– Не пойти ли и нам прогуляться? – предложил патер Глинский. – Погода прекрасная.
Граф подал руку хозяйке дома, и все общество отправилось в сад.
– Я имел удовольствие видеть вашу дочь в театре, – заметил Солтык, идя по аллее, – и, признаюсь вам, был буквально поражен ее красотой.
– Вы слишком любезны, граф, – возразила маменька, задыхаясь от радости.
– Давайте играть в волка! – вскричала Анюта, подбегая к шедшему впереди других патеру Глинскому.
– Когда-нибудь в другой раз, дитя мое, – отвечал иезуит, – вам сейчас представят графа Солтыка.
– Анюта, граф Солтык желает с тобой познакомиться, – сказала Огинская и тотчас же прибавила: – Боже мой, на кого ты похожа! Волосы растрепаны, щеки горят, словно у крестьянки!
Застигнутая врасплох бедная девочка в недоумении стояла, склонив головку, и не знала, что отвечать, когда граф, вежливо поклонившись, сказал ей:
– Позвольте мне отрекомендоваться вам.
Огинская вывела дочь из этого затруднительного положения, предложив графу осмотреть сад, и, взяв под руку патера, пошла вперед по направлению к оранжерее.
– Вы еще не выезжаете в свет, – начал Солтык, – вы только что вышли из пансиона, если я не ошибаюсь?
– Да… Вчера меня в первый раз повезли в театр, – отвечала Анюта, – но я надеюсь зимой танцевать на балах.
– Со стороны ваших родителей было бы непростительной жестокостью лишать нас вашего общества.
– Анюта еще так молода, что я не желала бы вывозить ее на балы, – вмешалась в разговор Огинская, – но я надеюсь, граф, что вы будете часто посещать наш дом, – прибавила она, приветливо улыбаясь.
– С удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением и, поверьте, сумею оценить ту честь, которую вы мне оказываете.
– Поручите моему бывшему воспитаннику придумывать для вас развлечения, – обратился патер Глинский к Анюте, – он мастер на эти дела.
– В самом деле?
– Отдаю себя в полное ваше распоряжение.
После довольно продолжительной прогулки все общество вернулось в гостиную, где хозяйка дома предложила иезуиту партию в домино и упросила Ливию сыграть что-нибудь на рояле. Таким образом, Солтык и Анюта остались один на один, но разговор между ними как-то не клеился, и девочка очень обрадовалась, когда граф откланялся и уехал.
– Что за странное создание эта Анюта, – сказал Солтык иезуиту по пути домой, – можно подумать, что она меня боится.
– Ее, наверно, запугали рассказами о ваших причудах, но не беспокойтесь, это пойдет вам на пользу. Женщины влюбляются именно в тех людей, от знакомства с которыми их предостерегают.
– Ну, как тебе понравился граф? – спросила Огинская у дочери, когда они остались одни.
– Он очень красив.
Толстая барыня шутя погрозила ей пальцем.
– Напрасно, мама, – возразила Анюта, – поверь мне, я никогда не влюблюсь в этого человека; в нем есть что-то такое, что меня пугает.
– Со временем это впечатление изгладится, душа моя.
– Нет, мама, никогда!
XIII. Сестра милосердия
– Вы сейчас должны ехать по срочному делу, милая барышня, – сказал Эмме Сергич, придя к ней однажды рано утром, когда та только что проснулась. – Апостол никому, кроме вас, не может доверить такого важного дела. Вы поедете в качестве сестры милосердия нашего братства в имение пожилой бездетной вдовы, госпожи Замаки. У нее горячка… Вы не боитесь заразы?
– Я ничего не боюсь, – отвечала девушка, – на все воля Божия.
– В таком случае, не угодно ли вам пожаловать ко мне?
– Позвольте мне только одеться.
Несколько минут спустя Эмма уже была в доме Сергича. В костюме сестры милосердия она стала похожа на кроткую мадонну. Купец вручил ей запечатанный конверт, прося вскрыть его только после приезда на место назначения. Экипаж и лошади были уже готовы: на козлах сидел знакомый нам крестьянин Долива, один из многочисленных клевретов апостола.
Было уже за полдень, когда мнимая сестра милосердия приехала в имение вдовы. Прочитав данную ей инструкцию и удостоверившись, что последний клочок бумаги сгорел в камине, она осторожно вошла в спальню больной.
Это была довольно большая, слабо освещенная комната, вся пропитанная тяжелым, удушливым запахом. Эмма отдернула портьеры и открыла окно.
