Анаис Нин - Шпион в доме любви
Большую часть времени я смотрела в окно, а не на мужчину. Перестав в какое-то мгновение слышать поскрипывание карандаша, я слегка повернулась в его сторону, не меняя позы. Он сидел за столиком и пялился на меня. Вскоре я поняла, что он извлек свой член и теперь находится в трансе.
Я испугалась того, что могут возникнуть проблемы, поскольку кроме нас в конторе никого не было, и зашла за ширму, чтобы одеться.
Он сказал:
— Не уходите, я ничего вам не сделаю, просто я люблю смотреть на женщин в красивом белье. Я не сдвинусь с места. А если хотите заработать еще, наденьте мое любимое и постойте четверть часа. Я приплачу вам пять долларов сверху. Белье можете взять сами, оно лежит на полке.
Я сняла коробку. То было самое великолепное белье, какое мне когда-либо приходилось видеть: тончайшее черное кружево, похожее скорее на паутину, и трусики с разрезами спереди и сзади и узкой кружевной окантовкой. Бюстгалтер был сделан так, что соски выглядывали из двух треугольных дырочек. Я заколебалась, поскольку опасалась возбудить художника настолько, что он не сдержится и станет ко мне приставать.
— Не бойтесь меня, на самом деле я вовсе не люблю женщин и никогда их не трогаю. Мне нравится белье. Но мне нравятся и женщины в красивом белье. Если я к вам прикоснусь, то моментально стану импотентом. Я не сойду со своего места.
Он отодвинул стол и теперь сидел, выставив член. Член несколько раз вздрогнул, художник оставался на стуле.
Я решила надеть белье. Пять долларов соблазнили меня. Мужчина выглядел не слишком сильным, и я была уверена, что сумею за себя постоять. И вот я уже в трусиках с разрезами, жду и поворачиваюсь, чтобы он смог увидеть меня со всех сторон.
Потом он сказал:
— Достаточно.
Казалось, он чем-то обеспокоен, лицо его искривилось. Он попросил меня быстрее одеваться и уходить. Торопливо сунул мне деньги, и я ушла. У меня было ощущение, что он ждет, когда я исчезну, чтобы он смог поонанировать.
Я и раньше знавала мужчин, вроде него. Они могут украсть у привлекательной женщины туфельку, на которую потом смотрят и онанируют».
Эта история всех развеселила.
— Мне кажется, — сказал Браун, — что в детстве мы так или иначе склонны к фетишизму. Помню, как я прятался в материнском шкафу и приходил в полный экстаз, обнюхивая и трогая ее одежду. Даже сегодня я не могу устоять перед женщиной, которая носит вуальку, тюль или перо, потому что это вызывает во мне те же чувства, которые я испытывал в том шкафу.
Его слова напомнили мне, как в 13 лет и я пряталась по той же самой причине в платяном шкафу одного молодого человека. Ему было двадцать пять, и он обходился со мной как с маленькой. Я была в него влюблена. Он брал меня в долгие прогулки на своем авто, и я сходила с ума уже от сознания того, что сижу с ним рядом и касаюсь его ноги своей. По вечерам, ложась спать, я доставала банку сгущенного молока, в которой прокалывала дырочку. Я гасила свет, сидела в темноте, пила сладенькое молочко и ощущала во всем теле необъяснимое наслаждение. Тогда я думала, что быть влюбленной и пить молоко каким-то образом связано. Я вспомнила об этом гораздо позднее. Когда впервые ощутила вкус мужского семени.
Молли рассказала, что в том же возрасте любила есть имбирь и одновременно нюхать камфару. Имбирь согревал ее и расслаблял, а от шариков камфары слегка кружилась голова. В таком полуодурманенном состоянии она могла лежать часами.
Этель повернулась ко мне и сказала:
— Надеюсь, ты никогда не выйдешь замуж за мужчину, который не будет привлекать тебя эротически. Так случилось со мной. Я люблю в нем все: его манеру поведения, его лицо, его тело, то, как он работает и обращается со мной, его мысли, его улыбку, его манеру говорить — все, кроме сексуальности. В нем нет ни малейшего изъяна. Любовник он превосходный. Он чувствителен и романтичен, он очень внимателен и сам черпает многое из нашего общения. Он восприимчив и влюблен. Вчера ночью он пришел ко мне в постель. Я уже почти спала и не смогла совладать с собой, что у меня обычно получается, когда я не хочу уязвлять его чувств. Он лег рядом и начал приставать ко мне, нежно и неторопливо. Обычно все кончается быстро, поскольку только так я еще могу это выдерживать. Я даже не даю ему поцеловать меня, если могу этого избежать. Я ненавижу прикосновения его губ и отворачиваюсь, что я сделала и прошлой ночью. А знаете что я устроила потом? Сжав кулаки, я вдруг принялась лупить его по плечам, я впивалась в него ногтями, а он воспринял это как свидетельство того, что я жутко возбуждена и продолжал. Я шептала как можно тише: «Ненавижу тебя». А после спрашивала себя, не слышал ли он. Что он мог подумать? Уязвила ли я его? Его самого сильно клонило в сон, так что когда все закончилось, он проело поцеловал меня, пожелал спокойной ночи и ушел к себе. Я до сих пор не знаю, слышал ли он, как я говорю: «Ненавижу тебя». Но нет, я образовывала слова одними губами, не произнося их вслух. Он только заметил: «Вчера ты порядком возбудилась», и довольно улыбнулся.
Браун завел проигрыватель, и мы начали танцевать.
Та малая толика алкоголя, которую я успела выпить, ударила мне в голову, и мне почудилось, будто вся вселенная начала расширяться. Все было просто и легко, как заснеженная горка, с которой я могла скатываться без каких-либо осложнений. Я почувствовала, что прекрасно знаю этих людей и очень их люблю. Однако в качестве партнера по танцам я все же выбрала самого сдержанного художника. Мне показалось, что он, как и я, делает вид, будто привык к тому, что происходит вокруг, однако в душе ощущает себя не слишком уверенно. Другие художники во время танцев приставали к Молли и Этель. Мой избранник на это не отваживался, и я смеялась, довольная собой и тем, что нашла его. Браун обратил внимание на то, что мой художник не позволяет себе выходок по отношению ко мне, подошел и пригласил меня на танец. Он высказал несколько лукавых замечаний относительно девушек-девственниц, и я подумала, уж не меня ли он имеет виду. Он крепко прижал меня к себе, я вырвалась и вернулась к моему робкому молодому живописцу. К тому времени с ним уже начала было заигрывать одна художница, так что он был рад, что я возвратилась. Мы стали танцевать, окутанные нашим смущением. Остальные гости уже вовсю целовали и ласкали друг друга.
Художница скинула блузку и теперь отплясывала в одной комбинации. Мой стеснительный партнер сказал:
— Если мы останемся здесь, то скоро будем вынуждены улечься на пол и заняться любовью. Может быть, пойдем?
— Да, давай, — согласилась я.
Мы покинули вечеринку. Вместо того, чтобы приставать ко мне, он все время говорил. Я рассеянно слушала. У него возникла идея написать с меня картину. Он изобразит меня эдакой подводной женщиной, бесплотной, прозрачной и зеленой, как море, за исключением моего ярко-алого рта и такого же алого цветка в волосах. Он спросил, не могла бы я ему попозировать. Я ответила не сразу, поскольку была все еще слегка опьянена после выпитого в студии, и он спросил, как бы извиняясь:
