Перепрошит тобой (ЛП) - Хайд Жаклин

Я хочу лишь одну женщину.

Вынужденная ночевка вместе во время грозы, должно быть, укрепила связь, усилив мою потребность и желание к ней. Это единственное объяснение.

Я никогда не испытывал подобных мучений.

Я стону и сжимаю переносицу. Даже во время связи с Анной я не реагировал так. Я жду, что боль от ее смерти отзовется во мне каким-то отзвуком, но его нет. Прошло так много времени, что в памяти остались лишь ее сдержанные улыбки и выдающиеся способности анатома.

Хотя Анна работала под моим началом в Лондоне еще до того, как слово «наука» приобрело нынешний смысл, она была абсолютно блестящей. Умнейший специалист в своей области и воплощение достоинств всех женщин. Ей посчастливилось родиться у богатых родителей, которые обеспечили ее необходимыми учителями для углубленного образования с юных лет.

Она сыграла ключевую роль в создании первых сывороток, используемых до сих пор во многих лечебных процедурах, но, к сожалению, умерла до того, как бессмертие, дарованное нашей связью, закрепилось.

Отречение от всех людей стало неизбежным исходом разрушения и опустошения, последовавшего после известия о ее смерти в больнице, что и привело меня к нынешнему затруднительному положению. Быть связанным с одной из них.

Губа кривится в отвращении и вода выплескивается через край, когда я протягиваю руку за гелем для душа с приставного столика. Вполне в духе Одетт — угадать именно то, чего я поклялся никогда не делать, и вынудить меня нарушить слово.

И вот он я, верный своему слову, за сотни лет не допустивший ни единого инцидента с людьми, а теперь крадущийся по собственному дому, стаскиваю у ничего не подозревающей смертной ее гель для душа, как последний мерзавец.

Я открываю бутылочку, и аромат цветков апельсина, наполняющий воздух, заставляет член подпрыгнуть, а все тело замереть.

— Ммм, — громко стону я, глаза почти закатываются от удовольствия, пока я ладонью другой руки сжимаю твердый хер.

Содрогаясь, я раздуваю ноздри и швыряю бутылку на пол. Я не позволю себе опуститься до этого. До бессмысленного зверя, трахающего свою руку под запах ее мыла.

Я провожу ладонями по лицу и с силой зажимаю переносицу.

Раздражение ядовитыми иглами впивается в меня. Я должен выдержать это. Я должен выдержать ее.

Смущенный грубой силой влечения к ней, я чувствую, как мои пальцы жаждут прикоснуться к ней, а уста — вкусить ее. Ее сладкую запретную плоть, самую сладкую из всех, что я когда-либо пробовал.

Я был глупцом, решив прикоснуться к ней в ту первую ночь, с тех пор она терзает меня.

Член пульсирует, напоминая о текущей ситуации, и я понимаю, что схожу с ума от потребности в ней. Я реально в заднице. Что хуже — она уже победила, сама того не зная.

Едва эта мысль проносится в голове, как объект моих мучений и разочарований влетает в ванную, со сморщенным и злым выражением лица. Я хмурюсь, глядя на ее ноги в носках, сжимаю пальцы на краю ванны и осматриваю ее наряд.

Сомневаюсь, что у этой женщины есть хоть один практичный предмет одежды, — мысль приходит, пока я разглядываю ее зеленые леггинсы, греховно облегающие изгибы икр, бедер и задницы, и я сглатываю, видя, как белая короткая майка обнажает часть персиковой кожи мягкого живота, к которому так и хочется прикоснуться.

Она окидывает взглядом ванную, и я быстро двигаюсь, чтобы схватить полотенце и набросить его на бедра, скрывая свою проблему. Она замечает движение, ее зеленые глаза расширяются, когда она наконец находит меня в углу комнаты. Челюсть отвисает, а лицо озаряется восторгом.

— Ну, ну, ну… Боже мой, какой у тебя большой член, — выдыхает она, ее губы расплываются в широкой улыбке.

Она упирает руки в те самые великолепные бедра.

Я стискиваю зубы, мои ноздри раздуваются, я не в силах вымолвить ни слова, лишь наблюдаю и жду, что она сделает дальше.

Хотя вся моя энергия должна была быть исчерпана за последние дни, тонкие нити силы сталкиваются и сливаются внутри, подготавливаясь к брачной связи. Блядь.

Я заставляю себя сохранить спокойное выражение лица, собирая остатки самообладания, хотя одно лишь ее присутствие рушит мой контроль к чертовой матери.

Жар желания взрывается внутри, пальцы впиваются в чугун, и металл поддается, сгибаясь, как жестяная банка, — а она лишь ухмыляется, даже не подозревая, насколько близко подошла к опасности.

Я близок к тому, чтобы достичь предела и взять то, что тело и мозг распознают как свое. Мою пару.

— Язык проглотил? — спрашивает она, ее взгляд приклеен к тому месту, где мой член напрягся над водой.

— Дверь была заперта, — огрызаюсь я.

— Ключевое слово здесь была, — усмехается она, закусывая нижнюю губу и глядя на меня сверху вниз.

Я хмурюсь, гадая, что она имеет в виду, пока до меня не доходит, что она взломала замок, а я по глупости приказал Микаэлю прекратить наблюдение несколько дней назад, не желая, чтобы кто-либо стал свидетелем того, что может произойти в ближайшие дни. Не допустить, чтобы кто-либо увидел, как связь пар возьмет верх, — жизненно важно.

Знай я в Нью-Йорке, что она моя пара, я бы никогда не позволил ей приехать сюда. Гули смотрят на меня как на своего лидера, и многим будет не важно, что она человек, но есть и те, кто считают людей недостойным видом. Проклятым короткой жизнью и еще более коротким интеллектом. Но я бессилен противиться ей, а Бернадетт ни в чем не обделена.

— Замки в этом доме — смех один, но ведь для этого ты и привез меня сюда, не так ли? Особняк практически пуст, — продолжает она, скрещивая руки на груди и наконец встречаясь со мной взглядом.

— Вон, — удается мне выговорить, заставляя себя медленно вдыхать и выдыхать через рот, пока похоть затуманивает мозг, приглушая логику, которая твердит, что ей нужно уйти.

— Похоже, у тебя там трудности, большой мальчик. Не нужна ли помощь с этим?

Слова, сорвавшиеся с ее губ, звучат практически как мурлыканье, и я не могу не заметить, как глубокий зеленый цвет глаз заволакивает желание, пока она покусывает нижнюю губу. Бернадетт смотрит на мое тело так, словно хочет его.

Она более коварна и желанна, чем любая сирена, суккуб или нимфа, а я беззащитен перед ее чарами.

Оранжевый цвет вспыхивает в голове быстрой вспышкой света, что пронзает череп, в то время как ее пухлые алые губы растягиваются в сладкой улыбке.

Эти полные губы насмехаются надо мной, мятежный взгляд бросает мне вызов, чтобы я укротил ее дерзость. Рычание вырывается из моей груди, когда она приближается, словно не в силах удержаться от соблазна увидеть больше.

— Ты не можешь винить меня за то, что я смотрю, Фрэнк, — говорит она, ее губы складываются в упрямую линию, и разочарование проступает на лице, но она смело смотрит на меня.

Я вижу, как она закусывает губу, мучая нежную плоть, и намек на уязвимость, которого не было мгновение назад, появляется в ее взгляде, посылая внутрь меня волну нежелательной нежности.

Я отвергал ее, тогда как поддаться порыву могло бы стать решением всех моих проблем.

Трахнуть ее — значит обуздать свои эмоции и положить конец этой одержимости. Если это так, я вытрахаю улыбку с ее лица и заставлю ее умолять о большем.

О да, я заставлю ее умолять и заставлю ее чувствовать это всепоглощающее желание так же, как и я, пока оно не разобьет ее на части. Образы ее, распростертой передо мной, растрепанной и разрушенной от злоупотреблений, которым я подверг ее прекрасное тело, легко приходят на ум.

Решение принято.

Я поднимаюсь из ванны, с наслаждением отмечая, как ее улыбка исчезает, оставляя ротик в мягком знаке удивления, в который я скоро вгоню свой член.

Глава 24

БЕРНАДЕТТ КРЕНШОУ



— Что тебе нужно, Бернадетт? — спрашивает Фрэнк. Его член покачивается между ног, налившийся, толстый и вздутый, словно стал еще больше, чем в прошлый раз.