Донасьен Сад - Преступления любви, или Безумства страстей
— Вот, — сказала она, отбросив книгу, — вот существо, почти столь же несчастное, как я.
— Столь же несчастное, как ты! — воскликнул господин де Курваль, сжимая дорогую свою супругу в объятиях. — О Флорвиль, я думал, что сумел заставить тебя забыть о твоих несчастьях… Теперь же я вижу, что ошибся… если ты можешь произносить столь суровые слова!..
Но госпожа де Курваль словно не слышала его, ни словом не отвечая на ласки супруга. Невольным движением она в ужасе оттолкнула его и убежала в угол на кушетку, где и залилась слезами. Напрасно достойный супруг припал к ногам ее, напрасно заклинал эту боготворимую им женщину успокоиться или по крайней мере сообщить ему причину такого приступа отчаяния; госпожа де Курваль продолжала отталкивать его и отворачивалась, когда пытался он осушить слезы ее.
Наконец Курваль, не сомневаясь более, что мрачное воспоминание о былой страсти вспыхнуло в ней с новой силой, не удержался и упрекнул ее в этом. Госпожа де Курваль молча выслушала его, а в конце концов поднялась и сказала супругу своему:
— Нет, сударь, нет… вы ошибаетесь, истолковав подобным образом отчаяние, сжавшее меня когтями своими. Нет, не воспоминания снова тревожат меня, но ужасные предчувствия… Я счастлива с вами, сударь… да, очень счастлива… но я не рождена для чувства сего, счастье мое не может длиться вечно. Злополучная звезда моя такова, что счастье для меня лишь молния, предшествующая раскату грома…
И вот что приводит меня в ужас: я боюсь, что нам не суждено жить вместе. Будучи сегодня вашей супругой, возможно, завтра я уже не смогу ею быть… Тайный голос в глубинах сердца моего возглашает, что блаженство мое есть не что иное, как тень, исчезающая словно цветок, что в один день и распускается, и увядает.
Так не обвиняйте же меня ни в своенравии, ни в охлаждении, сударь. Я повинна лишь в избытке чувствительности, в зловещем даре видеть все предметы с мрачной их стороны, в чем проявляются жестокие последствия превратностей судьбы моей…
И господин де Курваль, стоя на коленях перед женой своей, ласками и речами старался успокоить ее, однако же безрезультатно, как вдруг… Было около семи часов вечера, октябрь месяц… Слуга доложил, что некий незнакомец желает спешно говорить с господином де Курвалем… Флорвиль вздрогнула… слезы сами заструились по щекам ее, она дрожала, хотела говорить, но голос ее замирал на губах.
Господин де Курваль, более озабоченный состоянием жены, нежели сообщением слуги, отрывисто бросил, что пусть незнакомец подождет, и устремился на помощь супруге. Но госпожа де Курваль, в страхе, что она не устоит перед смутной тревогой, нахлынувшей на нее… желая скрыть чувства, испытываемые ею перед появлением незнакомца, о котором только что доложил слуга, с усилием выпрямилась и сказала:
— Это пустяки, сударь, сущие пустяки, пусть он войдет.
Лакей ушел; через минуту он возвратился в сопровождении мужчины лет тридцати семи — тридцати восьми. Лицо гостя, хотя и приятное, отмечено печатью неизгладимой грусти.
— Отец мой! — воскликнул незнакомец, бросаясь к ногам господина де Курваля. — Узнаете ли вы своего несчастного сына, вот уже двадцать два года пребывающего в разлуке с вами? За жестокие свои проступки он сурово наказан, с тех пор удары судьбы непрестанно обрушиваются на него.
— Как? Вы — мой сын?.. Великий Боже!.. Какой силой… Неблагодарный, что заставило тебя вспомнить о моем существовании?
— Мое сердце… преступное сердце, которое, несмотря ни на что, никогда не переставало любить вас… Выслушайте меня, отец… выслушайте, ибо я должен поведать вам о бедах, бесконечно больших, чем мои собственные. Соблаговолите же сесть и выслушать меня.
— И вы, сударыня, — продолжил молодой Курваль, обращаясь к супруге своего отца, — простите, если, впервые свидетельствуя вам свое почтение, я вынужден разоблачить перед вами ужасные несчастья семьи нашей, кои долее невозможно скрывать от отца.
— Говорите, сударь, говорите, — пробормотала госпожа де Курваль, переводя помутившийся взор свой на молодого человека, — язык несчастья для меня не нов, я с детства говорю на нем.
Наш путешественник, всмотревшись пристально в госпожу де Курваль, ответил ей с невольным смущением:
— Вы несчастны, сударыня?.. О! Праведное Небо, разве можете вы быть столь же несчастны, как мы!
Все сели… Состояние госпожи де Курваль с трудом поддается описанию… Она поднимала взор на молодого человека… отводила глаза… взволнованно вздыхала… Господин де Курваль плакал, а сын старался успокоить отца, умоляя выслушать его. Наконец разговор принял более определенное направление.
— Мне столько надо рассказать вам, сударь, — говорил молодой Курваль, — что позвольте мне опустить подробности и излагать лишь факты. Но я настаиваю, чтобы вы и супруга ваша дали слово, что не будете прерывать меня, пока я сам не закончу свой рассказ.
Я бросил вас, когда мне было пятнадцать лет, сударь; моим первым побуждением было последовать за матерью, которой я в ослеплении своем оказал предпочтение перед вами: она покинула вас много лет назад. Я присоединился к ней в Лионе, где был столь потрясен ее распутством, что, дабы сохранить остатки чувств, питаемых мною к ней, я был вынужден бежать от нее. Я приехал в Страсбург, где был расквартирован Нормандский полк…
Госпожа де Курваль встрепенулась, но осталась на месте.
— Я пробудил некое сочувствие у полковника, — продолжил молодой Курваль, — постарался понравиться ему, и он дал мне чин лейтенанта. Через год я вместе с полком прибыл на постой в Нанси. Там я влюбился в родственницу некой госпожи де Веркен… Я соблазнил это юное создание, у нее родился сын, и я безжалостно расстался с его матерью.
При этих словах госпожа де Курваль вздрогнула, глухой стон вырвался у нее из груди, но ей удалось удержать себя в руках.
— Злосчастное приключение это стало причиной всех моих несчастий. Я поместил ребенка несчастной девицы неподалеку от Меца, у одной женщины, обещавшей мне заботиться о нем, и через некоторое время вернулся в полк.
Мое поведение осудили. В Нанси девица более не вернулась, и меня обвинили в том, что я погубил ее. Наделенная многими достоинствами, она не оставляла равнодушным никого в городе, там нашлись те, кто пожелал отомстить за нее. Я дрался на дуэли, убил своего противника и уехал в Турин вместе с сыном, за которым мне пришлось вернуться в Мец. Двенадцать лет я служил королю Сардинии. Не стану рассказывать вам о неудачах, подстерегавших меня, им нет числа; лишь покинув родину, начинаешь тосковать по ней.
