Урфин Джюс - Зарисовки.Сборник
Лето подкинуло последние каникулы – на практику меня отправляют в родной город вожатым в детский лагерь. Родители с облегчением спихивают впридачу трех оболтусов, которых удается пристроить в первый отряд. Но они фактически всегда крутятся рядом, укрепляя ослабленные нити родства. Близнецы как губки впитывают щедрость южной природы, пропитываются ранней томной зрелостью, провожают влажно блестящими глазами женщин. Тормошат меня, требуя новых впечатлений и эмоций, постоянно выбиваются за рамки дозволенного. Ярослав другой, вместе с ними, рядом, но другой. Он, насмешливо кривя свой яркий рот, сыпет колкостями и с молчаливым упрямством отгораживается. Настороженно следит за мной, почти не таясь. Я уже даже привыкаю к блуждающим за мной зеленым глазам. Сам отыскиваю эту россыпь темного золота среди других голов, если он перестает мелькать вместе с близнецами то тут, то там.
Когда, утихомирив разноголосый выводок детей, я окунаюсь в насыщенную флиртом и ярко, но быстро перегорающими романами ночь, нередко слышу заинтересованные, прикрытые плохо сыгранным равнодушием вопросы о близнецах, но чаще о Ярославе. Он волнует. Своей резкостью, невозможностью пригладить, приласкать, заинтересовать. Своей непохожестью. Я удивляюсь, приглядываюсь, негодую и немного горжусь.
– Ратмир, там твои парни с обрыва сигают, – заглядывает в комнату один из вожатых в сончас.
– Головы им сейчас оторву, – обещаю, отрываясь от «окучиваемой» девушки.
Обрыв находится за пределами территории и манит своим крутым боком, возвышаясь над зеленью прохладного озера, всех сумасбродов лагеря. Близнецы уже блестят мокрыми антрацитовыми макушками, отогреваясь на берегу, а на самом краю обрыва, раскинув руки, тонкой иглой застыл Ярослав. Страх пополам со злостью заставляют меня шикнуть близнецам:
– Живо в корпус! Заберу этого камикадзе, там и поговорим.
Братьев как ветром сдувает. Ярослав красивой дугой почти без плеска уходит под воду. Я невольно подаюсь вперед, и глаза бегают по лениво перекатывающему волны озеру.
– Где же ты, заноза? – кажется, что прошло безумно много времени, когда на поверхность выныривает эта бедовая голова. Я, резко свистнув и махнув рукой, приказываю ему сейчас же плыть к берегу.
Сделав несколько сильных гребков, Ярослав встает и бредет ко мне, разбивая ребристую водную гладь на сотню мелких капель виноватыми рваными движениями. Я невольно слежу за границей воды, которая нехотя уступает, обнажая тело парня шаг за шагом. Вот уже показался поджатый в ожидании наказания живот, мелькает темным от воды золотом линия паха. Сердце дергается глухим толчком и заливается прерывистым поверхностным стуком. Это золотая полоса вдруг становится откровением. Чем-то невероятным, чем-то таким, от чего так сложно оторваться. Глубоко вдохнув, заставляю взгляд отлепиться от этого невозможного золота, и он медленно и нехотя ползет выше по телу Ярослава, подмечая какие-то странные вещи. Бороздки вен под тонкой кожей живота, остроту бедренных косточек, проступающие валики ребер, яркие пятнышки сосков, линию задранного непокорного подбородка, глаза… Вспенившаяся стыдом кровь, сгустившись лихорадочным румянцем на щеках, захлестывает лицо, окатывает шею, сползает по груди и обжигает пах резким и острым желанием. Глаза! Вызов плещется в зелени этих глаз. Неприкрытый, бешеный, на грани страха. Я отвожу ослепший от золота взгляд, смотрю пустыми глазами на берег, пытаясь зацепиться хоть за что-то как за спасительную соломинку и выплыть из накрывшего с головой неправильного, порочного, стыдного желания.
Ярослав останавливается невозможно близко. Молчание густо насыщает воздух между нами невысказанными словами, так густо, что каждый вдох дается обоим тяжело. Хочется потрясти головой, чтобы согнать этот нахлынувший морок.
– Пошли в корпус. Будете отрабатывать свои заплывы, – получается разорвать молчание.
Он приходит ко мне в вожатскую под утро, в самый тяжелый час собаки. Когда я уже перекурил случившееся на берегу затмение, когда сон уже подкрался и налил тяжестью веки, раздается тихий стук. Ярик скользит бледной тенью в приоткрывшуюся дверь и тут же прибивается к окну, словно оставляя за собой шанс для побега.
– Что случилось? – я решаю сделать вид, что ничего не произошло.
Ярик, кажется, разве что не вибрирует от внутреннего напряжения. Опять искусанные в кровь губы и этот мазок шоколада под нижней губой. Так хочется стереть его. Так хочется его… Ярослав резко подается вперед, отчаянно вцепляется в мои плечи и жестко припечатывает своим ртом. Это даже не поцелуй. Это черт знает что, болючее, кусающее, втискивающееся. Такое, от чего вдруг не хватает воздуха, сердце, слетев с ритма, бешено колотится где-то в горле, руки, заметавшись по мальчишескому телу, не находят места, жадно, всецело, лихорадочно загребают его в себя. Сбитое дыхание вибрирует где-то у кадыка, выливается то ли стоном, то ли хрипом на эти искусанные губы и захлебывается новой серией поцелуев. Внутри что-то раскалывается и обрушивается вниз диким пожирающим внутренности огнем желания. Клубится, обжигает, кипит внизу. Заставляет сильнее втиснуть в себя, задрожать под шероховатыми узкими ладонями, впиться в белоснежное открытое горло жадным и голодным вампиром. На горле всполохами расцветают следы. Расцветают. Отрезвляют.
– Что мы делаем? Что это? – отстраняю его от себя.
Он затуманенным взглядом, непонимающе смотрит на меня, всем телом тянется снова в кольцо рук.
– Нет, – отталкиваю парня. – Никогда больше не смей. Понятно?
Ярослав, все еще не осознавая, стоит, беспомощно обводя комнату пьяным взглядом.
Жгучая боль, приправленная страхом, круто замешенная на неудовлетворенном желании топит меня, выплескивается яростью на паренька.
– Никогда больше не смей подходить ко мне! – жестко перехватываю руку Ярика, почти выламывая ее, вышвыриваю его за дверь и стекаю вниз по этой самой двери, обесточенный.
***
Сложенный прямоугольником лист обычной бумаги формата А4 прячет в себе большие перемены. Такие, от которых чуть кружится голова и сердце сладко замирает в предвкушении исполняющейся мечты. Другая страна, другое небо, другая жизнь, наградой за последние два года упорной учебы. Но сначала семья. Я приехал в этот дом, чтобы уехать из него навсегда. Приехал прощаться. Мама украдкой смахивает прорывающиеся весь вечер слезы, отец обнимает чуть крепче, близнецы опутывают бесконечными разговорами, густо примешивая туда свои планы. Ярослав прячет глаза под медью отросших волос. Он изменился – ушла та несуразная мальчишеская худоба, вытянулся, перегнав близнецов почти на полголовы. Он ржавой занозой все время пульсирует на периферии, стараясь уйти от прямого взгляда, ускользнуть от разговора. Мне хочется сказать ему что-то такое, нужное и важное, что исправило бы эту невозможную дистанцию. Затянуло бы пониманием тот разлом, что случился тогда, ранним сумасшедшим утром два года назад. Но время идет, просыпаясь золотым песком сквозь пальцы, неумолимо тратится, но не сдвигает ни на миллиметр взятую дистанцию.
