Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
«Пахнет какой-то кашей или травой. Интересно: что там? Какой гадостью решили накормить меня на этот раз?» – с тревогой подумал Владимир. Он приподнял горячую крышку и чуть не обжег пальцы. Крышка с гулким грохотом ударилась о каменный пол, Владимир чертыхнулся. Чугунок был полон желтыми кусками… пареной репы.
– Спасибо огромное, – с горечью промолвил Владимир. – А не боитесь, что от постного меню ваш грешник просветлеет духом? Не ад, а монастырь какой-то.
Но делать было нечего – он понял, что сегодня ничего другого ему не предоставят. Рука потянулась за репкой. Он откусил и поморщился – на зубах захрустела сладковатая мякоть неприхотливого русского корнеплода. Махнев был голоден, а оттого даже простенькая репка показалось ему необыкновенно вкусной.
Пока он уписывал желтые куски, картины на стенах ожили. Все персонажи принялись с огромным аппетитом поглощать разнообразные, вкусно пахнущие закуски. Царские едоки шумно пили вина и закусывали окороками жареной дичи. Слышался легкий гул застольной беседы, звон серебряных кубков, радостная возня. О чем они говорили, Владимир не слышал, зато было отчетливо слышно, как они едят. Махнев видел, как шевелятся их жадные рты и вздрагивают красные шеи. От смачного пережевывания у царских слуг трещало за ушами. Все они чавкали, причмокивали, облизывали смуглые пальцы и искоса поглядывали на Владимира. Их хитрые и наглые глаза подмигивали, довольные бородатые рожи ехидно похохатывали. Сам царь протянул нечистые волосатые руки к заливной рыбе…
Владимир покосился на тучную купчиху – та, приоткрыв зубастый рот, проталкивала в него пальцами трубочку, завернутого и щедро сдобренного икрой, масляного блина. Набив полные щеки, она с трудом пережевывала один блин, в то время как скользкие пальцы подносили ко рту второй бисерный икорный рулончик. По белому подбородку тек жир, масляные губы время от времени прикладывались к чашке горячего сладкого чая – ароматный напиток утекал в вольную утробу со свистящим звуком. Казалось – во рту у толстощекой бабищи стоит мощный насос. Не прошло и пяти минут, как стопка с блинами уменьшилась на полтора вершка, опустела и пятая по счету чашка. Купчиха откинулась на спинку плетеного кресла и отдувалась от сытой трапезы, хитрые глазищи победоносно поглядывали на Владимира.
Участники царской охоты закусывали свежим кабанчиком и ржали, словно молодые кони на зеленом лужке.
«Bon appétit[50], господа! Смотрите, не обкушайтесь. С вашей прожорливостью возможно и заворот кишок заполучить-с. А я уж, как-нибудь и репкой обойдусь. Здоровее буду!» – бормотал Владимир, его лицо краснело от злости.
Покончив с нехитрой трапезой, он решил немного прогуляться. Надев шляпу и перчатки, он взял в руки трость и вышел на крыльцо. Возле ступенек сидели его верные стражники – горгульи. Но на этот раз они выглядели каменными истуканами и даже не дышали.
«Ну и ладно – спят, так спят. Не буду пока тревожить моих славных кисок или птичек… Кто знает, к какому классу животного мира относятся эти прелестные создания? Бьюсь об заклад: если бы их увидел наш профессор по естествознанию, то старик бы тут же «дал дуба», так и не классифицировав этих странных субъектов», – Владимиру стало смешно, и он вышел за ворота.
Он решил двинуться в ту же сторону, куда ходил вчера. Его разбирало жуткое любопытство – как там дом Полин, и жива ли его хозяйка? Как и накануне наш герой миновал высокий красный забор – человек-нос все также стоял за высокой дверью, маленький глаз внимательно следил за Владимиром.
Ветхий дом, окруженный водой с камышами, выглядел по-прежнему уныло. Женского пения он не услышал. Зато увидел нечто другое: через весь двор была протянута веревка, на которой сушилось мокрое белье – полинялые мужские подштанники, красные рубашки, домотканые полосатые штаны и множество серых портянок.
«Видать, певунья наконец обрела свое счастье», – подумал Владимир и хмыкнул.
Ноги сами несли его к ажурному забору. О, чудо! За забором был все тот же парк в большом Версальском стиле, зеленели цветочные клумбы, бил фонтан, дом выглядел целым и невредимым. Вдалеке послышался голосок Полин, другие женские голоса и низкий мужской баритон. Стараясь не шуметь, Владимир открыл калитку. Встав на цыпочки, он тихонько проскользнул во двор и притаился возле кустов с диковинными цветами, похожими на розовую магнолию. Отсюда его никто не видел, зато ему было видно почти все. Первым делом он покосился на входную дверь – она стояла на месте, мраморный портик отливал ослепительной чистотой, все также вились к небу виноградные шпалеры. Возле двери сидели угрюмые львы, но на сей раз они выглядели абсолютно каменными. Владимир даже усомнился – не приснилось ли ему вчера его странное приключение?
На зеленой стриженой лужайке розовыми, желтыми, белыми и сиреневыми пятнами выделялись изящные женские фигурки. Теперь платья и костюмы дам соответствовали последней английской или французской моде, шестидесятых годов 19 века. Того времени, откуда так рано выпал наш герой.
Женщины играли в крокет. Полин Лагранж – юная, хорошенькая Полин смеялась громче всех, изящная рука поддерживала пряди каштановых волос, милая шляпка кокетливо закрывала макушку мелкой породистой головы. Другая рука сжимала деревянный молоток, по траве катился яркий желтый шар, секунда, и под радостные, одобрительные возгласы шар влетал в расставленные воротца. Дамы ворковали о нарядах, шутили, улыбались. Рядом стоял рослый, красивый мулат с подносом – несколько фужеров с шампанским и тарелка с персиками покоились на его серебристой блестящей поверхности.
«Однако муринов и кофейных любовников у дамочки хоть отбавляй. Одних сожрали, появились другие», – рассудил Владимир и попятился к выходу. Он не хотел, чтобы его видели. В самый последний момент показалось, что проницательный взгляд Полин устремлен прямо на него, что ей отлично известны все его тайные маневры. Полин едва заметно усмехнулась, горделиво вздернула носик и, демонстративно отвернувшись, повела светскую беседу с другой симпатичной, рыжеволосой дамой.
Владимир, пригнув голову, пятился к забору. Рука нашарила чугунную ручку, скрипнула ажурная калитка, он вышел за ворота.
Одна из юных и неопытных муз, совсем некстати шепнула ему на ухо парочку незатейливых строчек:
Оставлю я сей вертоград[51] с его цирцеями младыми,
Их тонкий стан, лукавый взгляд таят коварство и погибель…
Он замер на минуту, лица коснулась легкая, одухотворенная задумчивость, ладонь качнулась в такт стихотворной рифме, и родилось продолжение:
