Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова
Ирка положила на нее долгий, не то укоризненный, не то вопросительно-испытывающий взгляд.
‒ Чудные вы у меня, однако… Сейчас в каждой пятой квартире есть видик. А в нашей элитной гимназии в каждой второй. Кассет на радиорынке ‒ как грязи. Скинулись за неделю по гривне и в субботу, пока родители на даче, ‒ групповой просмотр. Начиная с первоклашек. Знаете, когда я смотрела первый порнофильм? Во втором классе. Одной из последних, кстати. Знаете, сколько я их видела после этого? Штук тридцать-сорок.
Гром среди неба. Штук тридцать-сорок… Стоит ли после этого удивляться тому, что четырнадцатилетние девчонки стесняются своей девственности?
‒ Светка, ты меня пугаешь…
‒ Не бойся. Я разумный ребенок. Честно. Ну причем здесь я, что сейчас все не так, как раньше? Не так, как у вас было…
‒ Зачем же тебе тогда на нас смотреть?
‒ Как тебе не стыдно сравнивать, мамочка! Ты что!? У вас же все совсем не так… У вас совсем другое… Там такого и в помине нет.
И потом совсем тихо, очень серьезно, абсолютно не по-детски добавила:
‒ Там примитивное измерение, мама. Тупое и примитивное. Эти голые придурки понятия не имеют о Вашей Любви. О настоящем Седьмом Небе…
И еще тише и сокровеннее:
‒ А мне хочется такой же… как у вас… Папа, я никогда не смогу, да?
И Виктор, и Ирина на мгновение замерли от неожиданного, невыносимо жалобно произнесенного вопроса.
‒ Ну почему же… ‒ растерялся он.
‒ Из-за спазма.
‒ Это пройдет. С возрастом.
‒ Тогда почему вы так испугались?
‒ Конечно, сначала испугались. А ты бы на нашем месте не испугалась?
‒ Еще бы. Я ведь вся в Лену.
‒ При чем здесь Лена?
Он не выдержал ее ответного взгляда. Так пристально она на него еще никогда в жизни не смотрела. Откуда она может знать? Неужели Елена Андреевна проболталась?!
‒ А ну иди сюда, ‒ он натянул на себя улыбку, как можно более мягкую, хотя внутри все задрожало, как перед смертельной схваткой…
‒ Ближе, ближе. Не так, попкой придвинься. Вот. Сиди так.
Он просунул ей под трусики руку и погладил упругие губы. Потом мягко прошел пальцем к отверстию. Оно было влажным и он без труда прошел на два сантиметра внутрь.
‒ Ну что, больно?
‒ Нет. Что ты делаешь, папа?
‒ А так?
Сердце его бешено заколотилось от страха, когда он входил в нее глубже.
‒ И так нет.
‒ Вот видишь. Я подержу так и ты убедишься, что никакого спазма не будет. Ты же видела, как легко все получается у мамы.
‒ Совсем не будет?
‒ Ну, может самую малость…
Он вдруг перестал подчиняться сознанию. Будто оно отделилось от него и плавно покатилось с плеч, прямо Ирке, его жене, на живот и грудь. И будто прижалось там к ней, делая неуклюжие и безуспешные попытки командовать его поступками.
Нежно обнял дочку за плечи, притянул к себе поближе.
‒ Открой свои губки. Папа их поцелует. Нет, давай приляжем. Вот так.
Они опустились на простыню. Ирка осталась за его спиной. Вместе с прицепившимся к ней его сознанием.
Светка чуть приоткрыла губы и он их поцеловал.
‒ Как маму. Нравится?
‒ Не знаю. Там нравится.
Он снова протянул руку к ее промежности и проскользнул кончиком пальца во влажное преддверие.
‒ Совсем ведь не больно?
‒ Нет. Очень приятно. Как маме.
В нем не было ни капли вожделения. Только страх. И неизвестно откуда взявшаяся решимость.
‒ А глубже можешь? ‒ шептала она.
‒ Трусики надо снимать.
‒ У меня руки не двигаются…
‒ Ир! Сними ей трусики, ‒ громким шепотом сказал он, не поворачивая головы к жене.
Та перелезла через него, покорно и без единого слова стала стягивать с дочки тонкую ткань… И только стянув полностью, растерянно произнесла:
‒ Вить…
‒ Иди отсюда. Хорошо? Сходи в ванную, обмой свою обезьянку. И не спеши ради Бога.
Светка лежала с закрытыми глазами. Ирка бросила на нее тревожный взгляд и отправилась вон из комнаты… вместе с его сознанием.
‒ Она не обидится?
‒ Нет конечно. Мы же здесь одни.
‒ А что ты будешь делать? Трахнешь меня? Без мамы?
‒ А ты боишься?
‒ Боюсь. У меня будет спазм.
‒ Почему ты в этом уверена?
‒ Не знаю. Знаю, что будет. Я сучка.
‒ Но сейчас ведь нет. Я очень глубоко в тебе.
‒ А тогда будет. Я знаю.
‒ Ничего ты не знаешь. Если и будет, то самую малость. Никакая ты не сучка.
Чтобы суметь зайти в нее, ему нужно было бы закрывать глаза и представлять себе Ирку. Но закрывать глаза он не мог, поскольку чувствовал, что к нему сразу же вернется его сознание.
Почему он не сходил к Елене Андреевне и не посоветовался с нею? Было же время. Она ведь могла сказать ‒ что можно, что нельзя.
‒ Пап.
‒ Что?
‒ Я не буду кричать. Я вытерплю. Лишь бы ты вытерпел.
Он чуть было не возразил: зачем тогда? Никому такого не надо. Надо так, чтобы не терпеть. Натерпеться, доченька моя, тебе и без меня еще столько на роду написано…
‒ Тебе кто-то запрещает?
Она, вероятно, не поняла его вопроса. И слава Богу. Если не поняла сразу, то лучше пусть и дальше не понимает…
‒ Не знаю, ‒ ответила она после некоторого раздумья. ‒ Может быть ты? Если по Фрейду, так ты.
По Фрейду… Уже начиталась. Как же, отличница. Может, убедить ее именно в этом? А потом, года через три-четыре, взять и разрешить. Зачем ей это сейчас? Ведь она еще совсем ребенок. Пусть себе учится. Все равно он не сможет ее. Она же не Елена Андреевна. Она его дочь.
Только какою же она станет за это время? С постоянным подсознательным комплексом… А вдруг еще какой-нибудь сучок попытается в нее влезть и окончательно убедит в том, что она и на самом деле сучка?
‒ Ты тоже не сможешь, да, папа? ‒ понимающе отметила она, разглаживая на его коже выскочившие от внутреннего озноба пупырышки.
‒ Ты же моя дочь.
‒ Ну и что?
Господи. Опять это "ну и что".
‒ Разве я не похожа на маму? Ту, юную, которую ты снял тогда в автобусе?
Он посмотрел на нее расширенными от удивления и внезапного прозрения глазами. В самом деле, очень.
‒ Похожа.
‒ Вот и снимай.
Чертенок. Какой чертенок. Как она до такого додумывается?
‒ Чудовище ты мое родное…
Они неотрывно смотрели друг другу в глаза. И тогда, когда он только коснулся головкой ее упругих губ, а она доверчиво и бесстыдно стала разводить и поднимать ноги, точь-в-точь копируя Иринкины движения. И тогда, когда он осторожно начал тыкаться в них, пытаясь без помощи руки попасть в маленькую щелку и раздвинуть ее, а ее лицо при этом тронула едва заметная лукавая улыбка, ‒ точь-в-точь Иринкина. И тогда, когда он, наконец, проник в ее скользкое от влаги преддверие, а потом нашел отверстие и стал медленно раздвигать его своим конусом, вдавливая все глубже и глубже, а в ее зрачках зашевелились темные клубочки ожидаемого испуга. И тогда, когда он начал преодолевать тугое, но упоительно приятно-скользкое кольцо, обручем сдавливающее все более напрягающуюся, упрямую плоть, а она, как бы назло испугу, еще шире развела коленки и пошла ему навстречу, точь-в-точь, как это делает Иринка. И тогда, когда ее милое личико вдруг исказила гримаса страшной боли, а он ощутил эту боль напряженною плотью, ‒ не свою боль, своей он почему-то совсем не чувствовал, а именно ее боль. И тогда, когда она крикнула одними только глазами: папа, папочка, почему ты сначала не поцеловал меня туда?.. а он потерянно смутился своей забывчивости и несообразительности. И тогда, когда он вдруг виновато улыбнулся сквозь ее слезы и так же внезапно почувствовал, как ее боль быстро перемещается по его собственному телу, снизу вверх, до самой подъязычной кости, откуда началась эта его улыбка, а ее глаза вдруг засветились радостью освобождения… И тогда, когда он прочитал в ее взгляде: Господи, папка, какой же он у тебя толстенный… и ответил своим: если уж его пропустила, так что же говорить о каком-то там другом, который там, где-то в твоем будущем, ждет тебя…
