Сол Стейн - Другие люди
— Говоря об отсутствии необходимых ингредиентов, я имею в виду другое. Окружному прокурору не с чем идти в зал суда. Он должен сказать, что некий индивидуум сделал то-то и то-то. И вот тому доказательства. И он должен знать, что адвокат защиты не сможет сразу же их порушить. Тут нельзя пускать все на самотек. Многое зависит от того, как представить обвинительное заключение, сколь удачно преодолеете вы рифы перекрестного допроса.
— И вы не хотите, чтобы О-пи рисковал своей репутацией, имея такого свидетеля, как я?
— Других у нас просто нет. И косвенных улик не так уж много.
— Вы не хотите браться за это дело.
— Пока я не готов, — признал я.
Она посмотрела мне в глаза.
— Я вас не подведу. И буду хорошей ученицей.
— В этом сомнений у меня нет.
— Но хороший ли вы учитель?
Известно, что свидетель-тряпка в зале суда никому не нужен. Свидетель должен гнуться, но не ломаться, противостоя малоприятным вопросам.
— Я не могу работать с воздухом. Мне нужны доказанные факты. Улики.
— Если б меня убили, таких улик вам бы хватило?
— Одного факта вашей смерти тоже недостаточно. По телу можно определить, как вы умерли, и, если причиной тому не старость или болезнь, нам понадобятся другие улики, по которым можно определить, кто приложил руку к вашей смерти. Насильники обычно не оставляют отпечатки пальцев на своих жертвах.
— Я поняла, — воскликнула Франсина. — Изнасилование — неудобное преступление. Такие, как вы, не привыкли начинать судебный процесс, не зная, как вы его выиграете. Вы не любите рисковать!
— Мисс Уидмер, рискуете-то вы. Именно вашу жизнь будут рассматривать через микроскоп на свидетельской скамье. Вы знаете, какой процент подсудимых, обвиненных в изнасиловании, попадает за решетку. Микроскопический.
— Я хочу убедить вас.
— Я — не присяжные.
— Присяжные — зрители в театре. Вы — актер, который убеждает их в своей правоте, не так ли?
Почему я болтаю не пойми о чем с этим ребенком?
— Мистер Томасси, я понимаю, вам гораздо проще иметь дело с ограблением или убийством…
— Да, проще!
— Вы, мужчины, можете играть за обе команды. Грабить сами и подвергаться ограблению, убивать и падать под пулей убийцы. Но, когда речь заходит об изнасиловании, ситуация меняется в корне, равенство мужчин и женщин исчезает, как дым, потому что вы можете изнасиловать нас, а мы вас — нет. Вот почему вы не можете понять, что я сейчас чувствую!
— Ну что вы так горячитесь?
— Горячусь? А что нам, женщинам, делать? У нас есть отверстие, куда хочет сунуться тысяча психов, и многие не боятся предпринять такую попытку, потому что сотни лет им удавалось выходить сухими из воды. Они говорят, она соблазняла меня. Посмотрите, как вызывающе она одевается. Как она ходит, выставляя напоказ свои прелести. Да она сама на это напрашивается, говорят они. Ведь так? Все женщины на это напрашиваются? Так, мистер Томасси?
— Некоторые, да.
— Даже такие, вроде бы, милые люди, как вы, верите подобным аргументам. Полагаю, теперь вы напомните мне о мазохистках, которые говорят, что им нравится, когда их насилуют. Еще одна ложь. Им нравится притворяться, будто их насилуют. Если же хоть одна из их интрижек перейдет в настоящее насилие, я хочу сказать, неконтролируемое насилие, когда женщина никак не может повлиять на ход событий, вы увидите, как быстро изменятся ее взгляды. Никто не любит подвергаться насилию! И, кроме того, мы говорим не о редкой извращенке с особыми вкусами. Мы говорим об огромном большинстве женщин, жаждущих нежности и любви, которые никак не могут втолковать толстокожим мужчинам, что они не хотят, чтобы их насиловали.
— Мужчин тоже насилуют, — заметил я.
— В тюрьме.
— Совершенно верно.
— Что ж, по крайней мере, эти насильники сидят за решеткой. Туда я и хочу отправить Козлака!
И вот тут, слушая ее напористую речь, я начал вспоминать голос моего отца.
— Чего ожидают от нас мужчины, если мы живем одни? — продолжала Франсина. — Мы должны запираться на все замки, никого не пускать в наше жилище, вешать на дверь табличку: «Уходите, не беспокоить, никаких соседей, никаких гостей». Мне надобно купить пистолет? Научиться пользоваться им? Или вы хотите, чтобы я поскорее вышла замуж за какого-то идиота, дабы не подвергать себя опасностям жизни в одиночестве?
Джордж, сказал мне отец, у тебя выросли волосы пониже пупка, так что я должен тебе кое-что сказать. Подождем, пока твоя мать ляжет в постель.
— А как нам ходить по улицам? — не унималась Франсина. — С автоматом наперевес?
Мне было тринадцать, когда отец решил поговорить со мной. Мама, сославшись на головную боль, поднялась в спальню сразу после обеда. Помнится, я что-то выстругивал перед камином, когда папа положил мне руку на плечо. Я не слышал, как он подошел, и от неожиданности выронил нож.
— Подними его, — распорядился отец.
Я поднял. И тут же мне захотелось воткнуть его в живот отца.
— Сложи нож, — он, должно быть, читал мои мысли. — Убери его, Джордж.
Я сунул сложенный нож в карман. Только тогда он пододвинул второе кресло, чтобы мы сидели бок о бок, глядя на огонь, а не друг на друга.
— Я хочу поговорить с тобой о сексе, — сухо начал он.
— Я ждал.
— Секс — это важно. Как и лошади.
Тогда он еще надеялся пробудить во мне тягу к лошадям.
— У мужчин есть такая штуковина, вроде палки.
Я почувствовал брошенный на меня взгляд.
— У женщин есть дырка под животом для нашей палки, ты это знаешь?
Я кивнул.
— Это секс.
И повисла мертвая тишина, я даже не слышал его дыхания. Какое-то время спустя повернулся, чтобы увидеть его чеканный профиль. Отец глубоко задумался. Потом почувствовал мой взгляд и посмотрел на меня. Я тут же уставился на огонь.
— Это не все, что я хотел тебе сказать, Джордж.
Я перебирал в голове варианты. Что значит, это не все? Он расскажет мне о палке и дырке? О том, как беременеют женщины? Или о том, что онанизм приводит к слепоте?
— Твоя мама… — и он замолчал.
Я представил себе его обветренное лицо над маминым, вот он подтягивает кверху пижаму, обнажая поджарые ягодицы, а ее ночная рубашка уже задрана выше талии.
— Твоя мама — моя вторая жена.
В тринадцать лет я уже наловчился подслушивать разговоры в спальне родителей, так что он не открыл мне Америку. Поскрипывание пружин родительской кровати вызвало мою первую эрекцию.
— Ты этого не знал?
— Нет, — солгал я.
Из глубины его груди вырвался печальный вздох.
