Сол Стейн - Другие люди
Мы уже поднялись в спальню и лежали в объятьях друг друга, когда я услышал шум мотора: автомобиль свернул с Вязовой улицы на нашу подъездную дорожку. А потом мотор заглушили. Явно не доехав до дома. Живя в деревне, поневоле учишься отличать привычные звуки от непривычных. Вот и теперь, когда я сказал Принсилле, что кто-то остановил машину на подъездной дорожке, мы оба подумали об ограблении дома Уотсонов, случившемся неделю тому назад. Мы прислушались. Я подошел к окну. Площадка у дома пуста, а дальше дорога скрывалась в тени деревьев. Водитель неизвестной машины погасил фары и подфарники. Оставалось только ждать звона разбивающегося стекла.
Ружье я держу в стенном шкафу, за моими костюмами. Я приставил его к изножью кровати, надел халат. Принсилла вылезла из кровати с другой стороны. Ее нагота, владевшая моим вниманием минуту тому назад, сейчас казалась неуместной. К счастью, она тоже накинула халатик.
Приоткрывая окно, я чувствовал себя навострившим уши животным, ловящим звуки, недоступные человеческому уху. Принсилла и я услышали мужской голос. Я тут же подошел к телефону на столике у кровати и позвонил в полицию. Дежурный сержант ответил, что немедленно высылает патрульную машину. Я же спустился вниз с ружьем в руках и сел на площадке у последнего поворота лестницы, держа в поле зрения и окна, и дверь. А грабитель, наоборот, не смог бы меня заметить, если б не посмотрел вверх. У меня вошло в привычку оставлять зажженный ночник на маленьком столике в холле, и в тот вечер я похвалил себя за предусмотрительность. Принсилла присела на ступеньку за моей спиной.
Мгновением позже мы услышали поворачивающийся в замке ключ. Я, конечно, сразу же подумал, что одна из экономок, ранее служивших у нас, сделала слепок с ключа от входной двери, по которому ее дружок изготовил отмычку.
Естественно, я остолбенел, увидев, кто открыл дверь и вошел в гостиную.
— Франсина!
— Папа. Что ты тут делаешь с ружьем?
— О, Франсина, — Принсилла выскользнула из-за меня и побежала к дочери.
Потом мы вновь услышали шум мотора, скрип тормозов, громкие голоса, и вскоре патрульный ввел в дом молодого Билла Эктона.
— Он выезжал на Вязовую улицу, — пояснил патрульный. — Вы его знаете?
Я попросил патрульного закрыть дверь, потому что с улицы тянуло холодом.
— Прошу меня извинить, — обращался я к Франсине. — Мы услышали, как автомобиль свернул на нашу подъездную дорожку и остановился довольно далеко от дома. На прошлой неделе ограбили Уотсонов, и я подумал… Почему ты не позвонила?
— Было поздно, — ответила Франсина.
— Ты же всегда звонишь, — укоризненно покачала головой Принсилла.
— Хватит об этом, — я повернулся к патрульному. — Мы знаем этого молодого человека. Он привез нашу дочь. Извините, что побеспокоил вас.
— Все нормально, мистер Уидмер. Лучше проехаться лишний раз, чем потом гоняться за грабителем. Спокойной ночи.
— Я, пожалуй, пойду, — засобирался и Билл. — Мой автомобиль перегородил выезд на дорогу.
— Сегодня мы не ждем гостей, — улыбнулся я, пытаясь снять возникшую напряженность.
— Мне надо с вами поговорить, — ввернула Франсина.
— Я ухожу, — Билл шагнул к двери.
Франсина поблагодарила его, поцеловала в щеку. Мне представлялось, что без последнего она могла и обойтись.
Как только Билл отбыл, мы прошли в гостиную. Я зажег верхний свет. Франсина заметила, в каком мы виде, и извинилась за то, что вытащила нас из постели.
— Я собираюсь остаться на одну ночь, но, возможно, задержусь на несколько дней. Вы не возражаете?
— Отнюдь, — ответил я.
— Я побуду здесь, пока не решится один вопрос.
— Ты хотела поговорить с нами, — напомнила Принсилла.
— Да.
По опыту я знаю, что серьезному разговору должна предшествовать некая пауза, когда не следует открывать рта. Я видел, что Франсина очень расстроена. Учащенное дыхание свидетельствовало о том, что ей едва удается совладать с нервами.
— Этим вечером я побывала у доктора Коха, в полиции, в больнице.
— Ты заболела? — обеспокоилась Принсилла.
— Нет. Да. В некотором роде. Мне трудно говорить об этом.
— Может, мне лучше оставить тебя с матерью? — спросил я, предположив, что речь пойдет о каком-либо женском недомогании.
— Нет. Собственно, я приехала к тебе за советом, папа. Мне порекомендовали обратиться к адвокату. Ты — единственный адвокат, которого я знаю.
Я ничего не мог понять.
— Меня изнасиловали.
Принсилла побледнела. Поднялась, прижав руку ко рту.
— Кто? — спросил я, вставая. — Билл?
— Нет, нет и нет. Папа, пожалуйста, сядь.
Должен признать, что в тот момент в голове у меня помутилось. Меня охватила дикая ярость, словно кто-то порушил, нет, осквернил что-то мое. Не так я отреагировал, не так. Мне бы пожалеть ее. Я бы и пожалел, если бы она попала под машину или свалилась со стула. Я бы думал только о ней. Почему же после ее слов я думал только об отмщении?
Я не помнил, как подошел к камину. И пришел в себя, шевеля угли кочергой.
— Папа? — позвала меня Франсина.
Я смотрел ей прямо в лицо, не позволяя взгляду спуститься ниже, словно боясь увидеть зияющую рану там, где сходились ее ноги. Сколь абсурдными бывают наши мысли!
— Пожалуйста, сядь.
Я вернулся к женщинам, сел.
— Это мужчина, который живет этажом выше. Женатый мужчина, с детьми. Он пришел вроде бы за сахаром.
— Ты сопротивлялась?
— Я хотела перехитрить его. Потом он связал мне руки за спиной. Я ничего не могла поделать.
— У тебя ничего не болит? — спросила Принсилла.
— Щека горела после его оплеухи. Немного болят запястья. Ничего серьезного.
— Слава Богу, — выдохнул я.
Она рассказала нам о больнице, разговоре с детективом, необъяснимой реакции доктора Коха. Я не мог поверить, что психоаналитик может быть таким бесчувственным.
— Пойду постелю тебе постель, — Принсилла встала.
— Я справлюсь сама, мама.
— Мы теперь держим белье в другом месте. У нас потекла крыша и теперь в кладовой всегда влажно. Я сейчас вернусь.
— Могу я что-нибудь выпить? — спросила Франсина после ее ухода.
— Разумеется. Что тебе налить?
— Виски.
Я налил ей шотландского, добавил содовой.
— Спасибо. Я боюсь возвращаться в квартиру. Вдруг он попытается вновь. Неужели нет закона, который защитил бы меня?
Я подумал о нескольких способах защиты, но едва ли кто назвал бы их законными. Кочергу я все еще держал в руке. Ружье стояло у лестницы. По натуре я человек мирный, но меня переполняла ярость.
