Безрассудный наследник (ЛП) - Сноу Дженика

Я достаточно знала о нашем мире, чтобы предположить, что Коза Ностра не была в дружеских отношениях с Братвой, и уж тем более не была близка к тому, чтобы они отдавали дочерей в жены их сыновьям. И все же это происходило. Происходило со мной.

— Ты сделаешь то, что я скажу, девочка, и поблагодаришь меня потом, — произнес он по-итальянски. Его тон говорил об окончании разговора и о том, что никаких лишних вопросов задавать не следует.

Мой отец не был ласковым человеком, он никогда не говорил мне, что любит меня, не обнимал, не проявлял заботы и внимания за все мои восемнадцать лет. Я смирилась с тем, что, хотя я была его плотью и кровью, он видел во мне не более чем товар. То, чем он владел. То, что он мог использовать, чтобы повысить свой статус босса.

Он был королем, а я — пешкой в его шахматной игре.

Отец махнул рукой в сторону двери, безмолвно говоря: «Убирайся».

Я почувствовала, как мои плечи поникли, и возненавидела себя за проявление перед ним хоть какой-то слабости.

Я вышла, закрыла за собой дверь его кабинета и прислонилась к ней, чувствуя на себе пристальный взгляд матери. Я подняла голову и уставилась на нее. Она стояла в коридоре и сжимала руки в кулаки, на ее лице отражался ужас.

Фернанда Бьянки была такой же пленницей и фигурой для настольной игры, как и я. Ее тоже отдали моему отцу, когда ей едва исполнилось восемнадцать, их брак был устроен, а мою мать заставили быть с более взрослым мужчиной, который относился к ней лишь как к сосуду для своих наследников.

Мы все были для них лишь инструментом, разменной монетой.

Слабый пол, как они нас называли.

Моя пятнадцатилетняя сестра, Клаудия, обладала духом, которого мне бы хотелось, огнем в жилах, который я хотела бы иметь у себя, и свободным образом мыслей, которому я завидовала. Ей было наплевать на правила и традиции, сколько бы отец ни ругал ее, а мать ни отчитывала. Она жила по своим правилам, и как бы я ни любила ее за это, я также беспокоилась за нее и о том мире, в котором мы жили. Если женщина не могла быть покорной мужчинам в нашей жизни самостоятельно… это вбивалось в нее.

Мой двадцатиоднолетний брат Джио, такой же безжалостный и хладнокровный, как и наш отец, как и все мужчины в преступном мире, также был пленником. Его испортили и извратили, внушили мысль о мафии, и теперь он стал таким, каков он есть. Но даже та жизнь, которую он вел, те правила и ожидания, что были в его жизни, не сделали его злым. Не по-настоящему. Не сейчас.

— Passerotta.

Воробушек.

Так меня прозвали мама и брат, когда я была еще ребенком, потому что говорили, будто я постоянно порхаю, маленькие крылышки переносят меня с места на место.

Голос матери был мягким, спокойным, и в этом единственном слове я услышала нотку сочувствия. Хотя знала, что она, скорее всего, не хотела для меня такой жизни, она не говорила об обратном. Мой отец сформировал из моей матери ту женщину, которая стояла передо мной: немногословная, глаза всегда устремлены в пол, когда он находится в комнате, ее внешний вид всегда безупречен.

Я удивлялась, как она могла найти хоть какое-то счастье.

Я знала — он бил ее, когда злился, когда она не делала то, что он говорил, когда он не был достаточно счастлив… чем угодно.

— Mamma, — задохнулась я и закрыла рот рукой, отказываясь плакать, хотя глаза слезились. Я была взрослой, восемнадцатилетней женщиной, которая плакала и торопилась к матери за утешением. И мне не было стыдно за это.

— Пойдем, дорогая, — мягко сказала она и протянула мне руку.

Я вложила свою ладонь в ее и позволила увести меня по коридору, за угол, и следовала за ней, пока мы спускались по лестнице. Она привела меня в сад — место, где, как я знала, она находила свое уединение, где чувствовала себя в безопасности и свободной.

Я почувствовала навернувшиеся слезы, сидя на кованой скамейке и глядя на цветущие розы. Сады были тщательно ухожены, в основном рабочими, которые ежедневно приезжали сюда, и следили за ними, словно это была какая-то религия, но мою маму тоже можно было встретить здесь в свободное время.

— Mamma, — снова прошептала я ее имя и почувствовала ее руку, накрывшую мою, лежавшую на коленях. Сидя рядом с мамой, я снова почувствовала себя маленькой девочкой. Я чувствовала себя такой же беззащитной, как и она. — Он — Братва.

Мама знала это, но я повторила, как будто это что-то изменит, изменит мою судьбу.

Она промолчала, но ее молчание само по себе успокаивало.

— А Джио знает? Клаудия?

В конце концов они узнают, скорее раньше, чем позже.

— Джио сообщили, — она придвинулась ко мне. — Он был недоволен решением твоего отца, но ничего не поделаешь. Договор уже заключен.

Договор уже заключен.

Я посмотрела на свою очень традиционную итальянскую маму и подождала, пока она взглянет на меня. Я уставилась в ее кристально-голубые глаза, точно такого же оттенка, как и мои. Это было единственное, что мы все трое унаследовали от нее. Если она была белокурой и светлокожей, то я, брат и сестра взяли пример с темной сицилийской стороны моего отца: у нас оливковый цвет кожи и черные волосы.

— В жизни нам приходится идти на жертвы, — она сглотнула. — Мы должны делать то, чего не хотим, чтобы ситуация сохранила хоть какой-то позитив, — она подняла руку и провела по моему лицу.

Я выросла, зная, что русская мафия — это враг, представляющий собой опасную и жестокую организацию, в которой, по словам моего отца, полно дикарей.

Она провела большим пальцем по моей щеке и опустила руку обратно на колени, бросая взгляд на сады. Я сделала то же самое.

— Амара, — тихо произнесла она мое имя, и у меня сжалось горло.

Я знала этот тон. Она говорила так, когда все было потеряно, когда ничего нельзя было сделать, лишь подчиниться.

Я закрыла глаза и почувствовала, как по щекам потекли слезы. Я знала, что мужчина, за которого я выйду замуж, будет жестоким. Он будет таким же, как мой отец… будет таким же, как все мужчины в нашем мире. И я ничего не могла поделать. Бежать было невозможно. Со мной постоянно находилась охрана — отец принял эту меру, потому что были люди, плохие люди, как он, которые использовали бы меня, чтобы добраться до него. У меня не было ни денег, ни настоящих друзей, к которым можно было бы обратиться за помощью. У меня не было ничего, кроме того, что находилось в доме за моей спиной.

И вот я здесь, осознавая, что моя жизнь находится в руках других людей, понимая, что у меня нет иного выбора, кроме как согласиться и надеяться на лучшее.

Потому что, как только я скажу Николаю Петрову «да», то стану лишь сосудом для его развратных действий и детей, которых он заставит меня рожать для него.

Глава 2

Николай

Свет был несносным, музыка слишком громкой. А люди, толкающиеся друг с другом, напомнили мне скот. От них разило перегаром, они были потными, и я с отвращением кривил губы.

Я шел за своим старшим братом Дмитрием через танцпол, тела расступались перед нами, пальцы дергались, потому что я думал только о том, как бы достать пистолет и пристрелить очередного пьяного придурка, который ударит меня локтем.

Наконец мы добрались до подсобки, и, как только за мной закрылась дверь, я прислонился к ней, скрестив руки на груди, кожаная куртка натянулась на груди, а рука оказалась рядом с пистолетом, засунутым в кобуру на боку.

Дмитрий молчал последние двадцать минут, с тех пор как мы узнали, что у нас под носом завелся чертов предатель. Я чувствовал, как от него исходит напряжение и агрессия.

Мой брат подошел к обшарпанному деревянному столу напротив двери, на одной стороне которого лежала стопка бумаг, а остальные были разбросаны по поверхности. Серый, старый, как чёрт, стул за ним был придвинут к стене, большое чёрное пятно и три дырки на спинке — невероятное воспоминание, которое заставило меня ухмыльнуться тому, как оно туда попало.