Жозефина Мутценбахер - История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой
Таким образом, кровать Шани была действительно перенесена в кабинет и установлена рядом с кроватью матери, так что он лежал бок о бок с ней. Теперь по ночам к нему приходила мать, прижималась к нему, чтобы он не боялся. Она брала его руки, клала их к себе на грудь, и Шани играл с ними, пока не засыпал. Эти груди не были такими налитыми и округлыми как у его сестёр, однако ещё достаточно крепкими. Так продолжалось несколько ночей, мало-помалу Шани осмелел и стал ещё теснее льнуть к матери, и та заметила, что у него стоит колбаска. Она ощущала прикосновение к своим чреслам маленького упругого шлейфа и отодвигалась. Однако при этом ещё глубже зарывалась грудями в его ладони, и Шани слышал тогда её учащённое дыхание. В такой игре опять миновало несколько ночей. Шани толкался шлейфом в обнажённое бедро. Она же каждый раз от него отшатывалась и даже время от времени очень тихо говорила: «Нет!», но, тем не менее, продолжала навязывать ему свою грудь, так что возбуждение его час от часу всё более нарастало. По прошествии десяти или двенадцати ночей она таки позволила его хвосту остаться у своего бедра, потом медленно-медленно опустила вниз руку, взяла его и начала легонько поглаживать. В конце концов, она кинулась на Шани, и, заскакав верхом на своём мальчике, воткнула в себя колбаску, наклонилась вперёд и прижала груди к его лицу.
– Ну, толкай! Толкай! – задыхаясь, прокряхтела она. – Мама тебе позволяет! Давай, толкай! Посильней!
Шани рассказал, как начиная с того момента, он каждую ночь сношал свою мать. Сперва лёжа снизу, потом сбоку, затем сзади и сверху. Иногда по три-четыре раза, но всегда он должен был исполнить не менее двух номеров. А днём его донимали сёстры, которые скоро подслушали, что происходило у матери в кабинете, и, оставив теперь всякую робость, могли более не таиться. Не было такого времени суток, когда бы он в очередной раз не отсношал какую-нибудь из сестриц или мамашу. Не осталось ни одной позиции, в какой он уже не совершал бы совокупление, ни единого уголка во всей квартире, который не был бы использован для этой цели. Он делал это на софе, на кресле, на столе, на кухонной скамье, на полу, с тремя бабами, каждая из которых норовила тотчас же схватить его за хвост, едва лишь заставала его одного. Обе сестры давно уже перестали стесняться друг дружку, потому что сплотились единым фронтом против матери. В отсутствие матери сестрицы заставляли брата сношать их, наблюдая одна за другой, и брали его хвост в рот, чтобы тот спустя минуту, почти без перерыва снова становился упругим, прежде чем им успели бы помешать. Мать тоже усердно прибегала к подобному лакомству, чтобы повысить его работоспособность. Хотя вскоре заметила, что Шани теряет силы где-то на стороне. Это послужило причиной грандиозного скандала и выяснения отношений между всеми тремя бабами, которые, однако, в итоге сочли более целесообразным мирно делиться мальчиком. Теперь нередко случалось так, что едва успев отсношаться с матерью, Шани должен был спешить к сёстрам, которые его звали, и мать позволяла ему идти. А было и так, что Роза или Ветти являлись в кабинет и прямо там получали удовлетворение, а мать наблюдала за этой сценой и затем, когда он совершал полный цикл натирания всех трёх особей, понуждала парня к четвёртой случке, потому что лицезрение опять возбуждало в ней непреодолимую похоть. Она больше ничего не имела против того, чтобы её девочки участвовали в ночных оргиях, и только если те использовали мальчика днём и таким образом отнимали у него силы для ночи, она злилась и лупцевала его всякий раз, как обнаруживала это.
Шани рассказывал мне эти вещи и при этом с возмущением гневался на «проклятых баб», которые, как он признался мне, ему уже до чёртиков опротивели. Я жадно слушала его, и чем дольше он говорил, тем сильнее я возбуждалась. Во время его рассказа я делала повторные попытки завладеть его хвостом и поиграть им, однако он с упорной кротостью всякий раз от меня уклонялся. Наконец я подняла юбки, притянула его руку и пригласила исполнить на моей виолончели упражнение для пальцев, чтобы хоть чем-то занять её во время слушания. Однако это не помогло; ибо Шани всё говорил и говорил, и его пальцы, едва успев начать игру, опять останавливались. Меня же всё больше и больше охватывало вожделение и неукротимое желание, и когда под конец отворилась входная дверь, и наше совместное пребывание было прервано, я буквально тряслась от похоти и испуга.
Это был господин Экхардт, который вернулся домой. Едва только я его увидела, как всё переполняющее меня жгучее желание сосредоточилось на нём. Вот кто сейчас будет меня сношать, подумала я, и с такой поспешностью распрощалась с Шани, что тот был чрезвычайно изумлён этим. Потом я торопливо бросилась на кухню к господину Экхардту. Я давно ничего с ним не предпринимала, скорее даже избегала его, и с тех пор, как господин Горак поимел меня в подвале нашего дома, а Алоиз – на коленях у Клементины, господин Экхардт уже, казалось, было, утратил для меня всякое значение. Однако в этот критический момент я снова обратила свой взор к нему. В моей сиюминутной беде он представлялся мне чаемым избавлением. Я вспомнила его шлейф, и меня тотчас же обуяло жадное любопытство его увидеть. Я вспомнила верную хватку его рук, определённые ласки, и при этом подумала о матери и сёстрах Шани, которым немало завидовала, потому что у них под рукой всегда имелась нужная макаронина, когда бы они ни захотели. И я абсолютно забыла, что у меня самой был брат Франц, который всегда сношал меня, когда бы я ни потребовала. Однако как давно уже этого не происходило! Я совершенно не думала больше о Франце, он перестал меня интересовать.
Итак, я ринулась на кухню, подбежала прямо к господину Экхардту, и прежде, чем он успел со мной поздороваться, схватилась одной рукой за ширинку брюк, нащупав в заправленной рубашке хвост, а другой рукой обняла его за шею и прошептала на ухо:
– Быстро, быстро! Кто-нибудь может придти.
Господин Экхардт моментально заразился моим сладострастием, я это почувствовала по тому, что его хобот в моей руке молниеносно поднялся во весь рост и в одну секунду стал очень горячим. Тем не менее, он спросил:
– Что значит быстро? Чего ты, собственно, хочешь?
С меня слетели остатки застенчивости. Он спросил, потому что хотел услышать это слово из моих уст. В его вопросе я ощутила похотливое желание, от чего пришла в ещё большее возбуждение и без колебаний произнесла:
– Я хочу сношаться, и как можно скорее.
Господин Экхардт задрожал. Он готов был накинуться на меня прямо там, где я стояла, и мы оба тут же улеглись бы. Однако я хотела не этого. Я потащила его в комнату; я за хобот тащила его за собой и там бросилась на кровать. Он свинцовым грузом навалился мне на грудь, и его шлейф неистово проталкивался в мою плюшку. В ту минуту он, вероятно, всю меня разорвал бы в клочья, когда бы я не сопротивлялась.
