Любовь цвета боли 2 (СИ) - Жилинская Полина

Комната Оли пуста. Открываю дверь в ванную, предварительно постучав. Тоже пусто. Иду по коридору в нашу спальню и застаю Олю уже одетой в черную водолазку и светлые джинсы. Собралась уже, значит.

Полностью игнорируя мое присутствие, проходит в гардеробную. С полным отрешением на бледном лице достает чемодан, открывает его, укладывает на пол, собирает вещи. Выборочно, только те, что привезла с собой из квартиры.

— Оль… — внутри всё горит огнем протеста. — Маленькая моя…

Вздрагивает едва заметно, поджимает недовольно губы, но от дела не отрывается.

— Прости меня, — захожу в небольшую комнату, останавливаясь позади малышки в считаных сантиметрах. — Прости, что напугал. Я руки себе отрубить готов, — обхватываю напряженные плечи, прижимаюсь грудью к ее спине и зарываюсь лицом в волосы.

Позволяет, хотя напряжена, как струна.

— Что изменилось? — спрашивает тихо, глядя в стену перед собой.

Молчу.

Оборачивается, твердо глядя на меня, смотрит, что-то отчаянно выискивая, а потом усмехается.

— Я перестала быть лгуньей? Зверушкой, которую иногда приятно трахать? Что изменилось, Макар?

— Всё.

— Это не ответ. Завтра тебе могут показать другую запись. И что будет? Доведешь начатое до конца? Или, быть может, в подвал посадишь? Или сразу в СИЗО?

Сжимаю кулаки до хруста, глядя на Олю. На себя злюсь. Понимаю, что права, слова точно в цель бьют.

— Я ревновал. Сильно, — всё, что могу выдавить.

Крыть мне больше нечем. Хотя звучит откровенно жалко.

— А сейчас не ревнуешь?

Да что ж за хуйня. Всё дальше в угол загоняет и смотрит глазищами своими колдовскими. А я на многое готов, чтобы только осталась. Чтобы смотрела на меня как сейчас.

— Нет.

— Тогда скажи, что изменилось?

Что? Вот что она хочет от меня услышать? Что я слепой болван? Или что всё равно до конца в ней не уверен, но мне откровенно плевать, было это чертово предательство или нет? Что жрать с рук ее готов как преданный пес?

— Я люблю тебя, — обхватываю Олино лицо и наклоняюсь низко. — Люблю. И мне похер на всё. Было, не было — плевать.

Отстраняется и неожиданно громко смеется, запрокидывая голову к потолку. Застываю, не понимая, как реагировать на ее смех. Вытирает пальцами слезы, текущие по щекам. Пугающая картина: на лице счастливая улыбка, а плачет навзрыд. Не сразу понимаю, что у Оли истерика.

Обхватываю за талию и прижимаю к себе, глажу по тонкой спине, матеря себя в мыслях на чем свет стоит.

— Не плевать тебе, просто Макар Багиров не привык себе отказывать, — смотрит с откровенной жалостью, чуть успокоившись. — В твоей голове я как была предательницей, так и осталась. Разве до этого ты не считал, что любишь меня? Так, как любишь сегодня? Но всё равно поверил в ложь и сделал то, что сделал. Господи! Да ты даже не удосужился объясниться! Я даже этого оказалась недостойна!

Отталкивает меня и отходит к стене. Обхватывает себя руками.

— Так не любят, Макар, — шепчет в отчаянии. — Это всё что хочешь, но не любовь.

Перед глазами все плывет, в груди дыра размером с кратер. Понимаю, что теряю ее. Если Оля сейчас уйдет… Призрачный шанс на светлое будущее ускользает из пальцев, как бы я за него ни хватался.

— Я докопаюсь до правды и всё исправлю, — бросаю отрывисто.

— И что мне делать с твоей правдой? Я не хочу больше. Не могу, — отступает назад, когда я делаю полный решимости шаг к ней.

Ломая легкое сопротивление, прижимаю Олю мягко к стене и целую соленые губы. Отвечает, до боли вцепившись в волосы на затылке, а сама плачет. И я внутри вою вместе с ней. Руки дрожат, меня колотит, малышку тоже нехило швыряет из стороны в сторону. То прижимает, то отталкивает, остервенело впиваясь в мои губы.

— Не отпущу, — рычу, чуть отстраняясь, так как легкие горят от нехватки кислорода. Снова нахожу губы, на этот раз нежно касаюсь. — Прости, прости, прости, — повторяю как мантру, ловя губами слезинки и снова мягко целуя.

— Я не могу, Макар, — плачет горько, отчаянно упираясь в мои плечи. — Не могу! — срывается на крик, выворачиваясь из рук. — Как мне тебе верить? Как? Ждать в страхе новой лжи? Да пусти ты меня!

Отступаю, тяжело дыша, а Оля опрометью бросается из гардеробной, забегает в ванную. Слышу, как щелкает замок.

Ярость от безысходности вновь закипает в венах. Глубоко дышу, пытаясь успокоиться, чтобы не пугать Олю. Смотрю на валяющийся в углу чемодан, и беспросветный мрак снова окутывает душу.

Я загнан в угол. Не силой же мне ее удерживать. А отпустить — откровенно трушу.

Пищит телефон в кармане. СМС от Руслана.

«Приятной дро… времяпровождения».

Открываю приложение, сопряженное с камерами, и смотрю на пустую кровать в Ольгиной квартире. Затем на экране появляется довольная рожа Руслана, и следом сообщение.

«Не благодари».

Придурок.

Сворачиваю приложение, иду в спальню и становлюсь у окна, ловя ухом придушенные всхлипы, доносящиеся из ванной.

Я должен отступить. На время.

Разгребу всё дерьмо, творящееся в моей жизни, и мы начнем сначала. С адекватного начала, как у всех нормальных людей.

Опять пищит телефон. На экране незнакомый номер.

— Да.

— Макар Сергеевич? — слышу женский голос.

— Слушаю.

— Это Валентина, вы просили позвонить, если тот мужчина снова появится.

Честно пытаюсь въехать, что за Людмила и о каком мужчине она толкует.

— Ольгина соседка, — добавляет неуверенно женщина.

Внутренности ошпаривает кипятком, и появляется тупая боль в ребрах.

— Да…

— Говорю, мужчина тот, ну, претендент, соперник ваш опять ошивается у Ольгиной квартиры.

— Вы уверены, что это тот самый мужчина?

— Он это.

Глава 18

Ольга

Мой персональный ад начался, и ему не видно ни конца ни края. Снова. Только теперь в миллион раз больнее. Пару дней я еще пребывала в некой прострации, не осознавая, что произошло. А потом меня накрыло.

Я не могу не думать о Макаре. Как и о его поступке. Злюсь, тихо ненавижу и безбожно скучаю. Оправдываю его бесчисленное количество раз у себя в мыслях, придумываю всевозможные аргументы. Сейчас у меня нет гордости. Я готова сорваться и бежать к нему обратно, только бы заткнуть пустоту внутри. И видит бог, сколько усилий мне стоит давить этот порыв на корню.

Вот так парадоксально во мне уживаются ненависть и ненормальная любовь к мужчине, который с легкостью растоптал мои мечты.

Кажется, я медленно схожу с ума. Сутками лежала овощем на диване, периодически ревела белугой, вгрызаясь зубами в подушку, бездумно смотрела в потолок и много спала. И так по кругу.

Открываю глаза, дезориентированно оглядывая пространство гостиной. Падающие пушистые снежинки за окном на фоне полной луны, отбрасывая тени, танцуют причудливый танец по стенам и потолку комнаты.

Лежу, глядя в окно. За окном снег и в душе снег. Сажусь, скидывая тонкий плед на пол. Поднимаюсь на ноги, шатает от слабости, голова кругом. Стою некоторое время, держась рукой за стену, потом шаркаю, словно столетняя бабулька, к окну, отодвигаю невесомый тюль и смотрю на двор, припорошенный снегом.

Всегда любила зиму. Есть в этой поре года что-то волшебное. Особенно пока еще можешь мечтать. Прислушиваюсь к себе, легонько поддевая корку затянувшегося рубца на сердце. Агонизирующая боль уступила место удручающей пустоте. Говорят, время лечит. Может, так оно и есть. В эти безумные дни я усердно зализывала раны и сшивала кривыми стежками раскуроченную в мясо душу.

Бреду в ванную и долго стою под горячими струями. Мыслей нет, в голове гул, желудок противно сводит от голода. Заматываюсь в полотенце, подхожу к раковине и веду ладонью по запотевшему зеркалу. Долго смотрю на свое отражение. Измученное, больное, полудохлое существо. Ухмылка некрасиво искривляет худое лицо с впавшими щеками. Как же я ошиблась в своих выводах. Это не Макар никто, а я. Пустая оболочка самой себя. Он же по-прежнему остается для меня всем миром, фантазией придуманной мной же любви. Глупое сердце скрипит натужно. Открываю дверцу навесного шкафа, не в силах больше смотреть на себя, занимаюсь утренними процедурами, под конец чувствуя себя почти человеком.