Я не искала любовь (ЛП) - Джусти Амабиле

Итак, я отворачиваюсь и возвращаюсь к своим странным друзьям, вечеринке, которую не хотела, к торту, который не буду есть, и к боли, которую изо всех сил постараюсь скрыть под своей кожей.

***

Нелегко обуздать любопытство группы пожилых людей. Они продолжают спрашивать меня, когда я выйду замуж за «того красавца», «того великолепного молодого человека», «того высокого сексуального блондина» и даже (после нескольких бокалов дешёвого шампанского), за «того, с ощутимым оттенком быка». Нелегко заставить их понять, что бык, о котором идёт речь — это мираж, как и то, что он проводил меня домой, больше не повторится, и в любом случае мне хорошо одной.

Это нелегко, потому как они не верят в одиночество. Они не верят в тишину. Может, они боятся тишины. Старость и тишина — заклятые враги.

Я люблю тишину и одиночество.

Мне нравится, когда никто не говорит мне, что и как делать. Например, когда есть, что есть, что носить и в какого Бога верить. Мне нравится приходить домой и не слышать зовущий меня голос, готовый бросить слова, полные упрёков. Мне нравится, что из-за скудной мебели мои шаги на деревянном полу отражаются эхом.

Мои соседи верят в большую любовь. Ту из сказок, другими словами. Про принцесс, заключённых в темницу драконами, и рыцарей, которые пересекают мир, чтобы спасти и защитить. О поцелуях, пробуждающих от глубокого сна.

Очевидно, они много любили и были любимы. Я же знаю, что любви не существует. По крайней мере, любовь не предназначена для меня. Никто никогда не полюбит меня. Я не создана для любви, я слишком много делаю неправильно, у меня нет таланта, я не смешная и не красивая. Это не принижение себя, это правда. Вот почему мне хорошо одной.

Однако время от времени и я предаюсь мечтам.

Арон Ричмонд был одной из самых смелых. Я осмелилась, раздвинула границы дозволенного даже в фантазиях. Я занималась с ним любовью. Мы вместе обедали. Мы вместе смотрели старые фильмы, которые я так люблю. Он любил меня с нежностью и страстью. Конечно, только в моём воображении.

Но мои мечты ничего не стоят, это банки с дыркой на дне, туфли из дутого стекла. Хрупкие, бесполезные, просроченные. Пришло время разбить стекло, выбросить банки и вернуть пустые фантики.

Поэтому, как только я остаюсь одна, я твёрдо решаю, что с завтрашнего дня попрошу клининговую компанию направить меня в какой-нибудь другой офис. Задача не из лёгких: я уже просила освободить меня от работы в здании, где располагается юридическая фирма Андерсонов, и не уверена, что мне снова пойдут навстречу.

В любом случае у меня больше нет намерения иметь дело с Ароном. Он ранил меня. Обидел тем, что плохо сказал правду.

Может быть, я на самом деле ведьма, внутри и снаружи.

Меня переполняют гнев и обида.

Я никому не доверяю.

Иногда, хотя мне стыдно в этом признаться, я действительно боюсь, что завидую. Я не хочу, чтобы так было, но когда вижу счастливые семьи или влюблённые пары, я завидую. Я смотрю на них и говорю себе, — они почти наверняка не счастливы и не влюблены, и утешаю себя, представляя, что они скрывают секреты, более разрушительные, чем мои. Словно такое возможно.

Но именно последний комментарий Арона задел меня больше всего.

Потому как это мучительная правда. Он слишком много понял обо мне. Я хочу переспать с ним. Отчаянно хочу. Хотя бы один раз. Я бы хотела чувствовать себя красивой, желанной, нормальной. Но у меня этого нет, и это делает меня несчастной, завистливой, хрупкой и грязной.

Я одинокий человек, с огромным скелетом в шкафу. И я ведьма. Ведьма, жаждущая непристойных удовольствий.

По этой самой причине я никогда больше не должна его видеть. Даже на расстоянии.

Глава 5

Арон

— Сделай перерыв, — предлагает мне дедушка несколько дней спустя во время обеда в своём гольф-клубе с видом на мост Верразано.

Спенсер Ричмонд родился и долгое время жил в Бруклине и остался привязан к этому району города. Хотя дедушка прекрасно понимает, что человек его положения должен жить на Манхэттене, он не устаёт повторять, что когда отойдёт от дел, то, несомненно, переедет в Уильямсберг. Роскошная пенсия, если учесть, что на его банковском счёту больше цифр, чем ног у сороконожки, а обставленный дом, в котором он пока проводит только День благодарения, Рождество и любые праздники, стоит не менее пятнадцати миллионов долларов.

— Разве я не должен сначала разобраться с этим интересным делом жильцов дома? — спрашиваю с сарказмом и тоном человека, который предпочёл бы повеситься на колючей проволоке.

Дедушка смеётся, покачивая головой и своими длинными серебристыми волосами.

— В своё время я имел дело с многочисленными случаями такого рода, — замечает он, не подавая виду, что собирается поучать меня.

— Прими мои искренние комплименты, но я не пойду в грёбаный гражданский суд разбирать спор, достойный начинающего адвоката, да ещё и бесплатно, — протестую я. — Особенно если этого хочет кукловод-мудак твой сын.

Говоря это, признаюсь, я инстинктивно вспоминаю Джейн Фейри. По её словам, я этакий избалованный подросток, который в свои тридцать продолжает вести битвы капризного и мятежного пятнадцатилетнего.

Я прихожу в бешенство, думая об этой фразе, потому как знаю — маленькая ведьма всё поняла. Когда мне указывают на мою ошибку, вместо того, чтобы признать неправоту, я становлюсь тигром. Полагаю, такая позиция тоже незрелая, но мне всё равно. Сука, которая ничего обо мне не знает, и вероятно, скрывает гораздо более серьёзные проступки, не может себе позволить выплёскивать осуждение.

Спустя три дня мой гнев так и не прошёл. Спустя три дня я не сожалею, что так с ней говорил. По прошествии трёх дней мне и в голову не пришло извиниться перед ней.

Всё должно быть наоборот. И если уж на то пошло, то просить прощения должно это ужасающее ничтожество за неуважительное обращение ко мне, после того как я, к тому же был настолько любезен, что подвёз её до самого Куинса! Я проявляю к тебе жалость, а ты, маленькая сучка, даёшь мне пощёчину? Хотя её рука лишь пощекотала меня, жест был вульгарным и неуместным.

Ну, не более вульгарный, чем мои слова и их тон.

Вспоминаю, как она рассказывала мне, что Джеймс Андерсон пытался с ней сделать. Вспоминаю её сжатые кулаки. Панику, вытатуированную в глазах. Она выглядела испуганным ребёнком. Она и сейчас в ужасе, без сомнения. Свои коготки девушка выпускает, чтобы защититься.

То, что Джейн нужно было защищаться и от меня, вызывает в животе спазм. Я был чуть менее мерзким, чем Джеймс. Я не поднял на неё руку, но словами всё равно ударил. Не то чтобы это была неправда. Уверен, я нравлюсь ей так, как обычно нравлюсь женщинам, с самыми дикими желаниями. Но дело не в этом.

Суть в том, что я действительно незрелый мудак. В конце концов, она всего лишь несчастная неудачница, которую тянет ко мне; вероятно, у неё было очень мало секса и с мужчинами, не способными доставить ей удовольствие, даже если она сама пыталась задавать тон. Я повёл себя как вероломный придурок.

Филе «Веллингтон» вдруг кажется мне неаппетитным. Даже красное вино, «Каберне-Совиньон» за двести долларов, становится безвкусным.

— Арон, твой отец не отрицает, что ты очень хорош в своём деле, — продолжает дедушка. — Скажем так, нелегко признать, что ты менее хорош, чем кто-то другой, даже если этот кто-то — твоя собственная плоть и кровь. Корнелл всегда был очень конкурентоспособным. Он живёт с вечным страхом быть превзойдённым. Это не так уж необычно для отца и сына.

— Почему ты не живёшь с этим страхом?

— Потому что у меня не было сына, способного превзойти меня, — отвечает Спенсер Ричмонд с удовлетворением, малохарактерным для отца. — А тебе это под силу, но ты недостаточно стараешься. Не пойми меня неправильно: ты очень много работаешь и добиваешься отличных результатов, но, как я уже сказал, тебе следует вкладывать больше страсти. Если бы ты стал лучше меня, я бы гордился тобой. Но, к сожалению, ты не хочешь мараться. Уверяю, несколько безвозмездных судебных процессов по жилищным конфликтам в «грёбаном гражданском суде» пошли бы тебе на пользу. Ты станешь сильнее как юрист и как человек. Тот иск о преследовании был бы идеальным, впечатляющим. Корнелл передал его Люсинде Рейес, но она не подходит. Мужчина должен представлять женщину, подвергшуюся насилию, точно так же, как женщина должна защищать насильника. Это оказывает большее влияние на судей и, если дело дойдёт до суда, на присяжных.