Эрика Леонард Джеймс - На пятьдесят оттенков светлее
— Мне нравятся эти.
Я указываю на три полотна с изображением перца.
— Они напомнят мне о тебе, пока я буду резать овощи в нашем новом доме. — Хихикаю я.
Рот Кристиана кривится, пока он старается, но не в состоянии скрыть свое изумление.
— Я думаю, что мне удастся как-то это исправить, — бормочет он. — Просто я сразу не понял шутки, но, так или иначе, — ты меня развеселила, — он притягивает меня в свои объятия. — Где бы ты их повесила?
— Что?
Кристиан покусывает мое ухо.
— Картины — где бы ты разместила их? — Он опять кусает меня за мочку уха, и это отдается в моем паху.
— На кухне, — прошептала я.
— Хмм. Отличная идея, Миссис Грей.
Я покосилась на цену. Пять тысяч евро каждая.
Срань господня!
— Они ужасно дорогие! — Задыхаюсь я.
— Ну и что? — Он прижимается ко мне. — Привыкайте к этому, Ана.
Он отпускает меня и неторопливо подходит к столу, где молодая женщина, одетая в белое, смотрит на него. Я хочу закатить свои глаза, но переключаю свое внимание на картины.
Пять тысяч евро! Черт побери!
Мы пообедали и расслабляемся за чашкой кофе в отеле «Le Saint Paul».[8] Вид на окрестности потрясающий. Виноградники и поля подсолнухов в форме лоскутов раскинулись по равнине, перемежаясь здесь и там с аккуратными маленькими французскими виллами. Такой ясный, солнечный день, и нам видны все дороги к морю, слабо поблескивающему на горизонте.
Кристиан прерывает мои размышления.
— Ты спрашивала меня, почему я заплетаю твои волосы, — бормочет он. Его тон тревожит меня. Он выглядит… виноватым.
— Да.
О, дерьмо.
— Думаю, потому что, Шлюха-наркоманка, обычно, позволяла мне играть с ее волосами. Я не знаю, воспоминание это или сон.
Ого! Это он о маме, которая родила его.
Он смотрит на меня, с непроницаемым выражением лица. Мое сердце выпрыгивает из груди. Что мне сказать, когда он говорит такие вещи?
— Мне нравится, когда ты играешь с моими волосами. — Мой голос звучит неуверенно.
Он смотрит на меня с неопределенностью.
— Ты говоришь правду?
— Да. Это правда. — Я хватаю его за руку. — Я думаю, что ты любил, родившую тебя мать, Кристиан.
Его глаза расширяются, и он смотрит на меня бесстрастно, ничего не говоря.
Черт возьми. Я зашла слишком далеко? Скажи что-нибудь, Пятьдесят — пожалуйста. Но он по-прежнему решительно молчит, глядя на меня бездонными серыми глазами, и это молчание натягивается между нами. Он выглядит потерянным. Он смотрит вниз на мои руки и вздыхает.
— Скажи что-нибудь, — прошу я, потому что не могу выдерживать больше тишину.
Он качает головой, глубоко выдыхая.
— Пойдем. — Он выпускает мою руку и встает. С настороженным выражением лица. Разве я перешагнула отметку? Я понятия не имею. Мое сердце замирает, и я не знаю, сказать ли еще что-нибудь, или просто отпустить. Я выбираю последнее и послушно следую за ним на выход из ресторана. На прекрасной узкой улице, он берет мою руку.
— Куда ты хочешь пойти? — Спрашивает он! И он не зол на меня — хвала Небесам.
Я выдыхаю с облегчением и пожимаю плечами.
— Я не знаю. Я просто рада, что ты все еще разговариваешь со мной.
— Ты знаешь, я не люблю говорить обо всем этом дерьме. Но дело сделано. Все кончено, — говорит он тихо.
— Нет, Кристиан, не кончено.
Мысли окружают меня и впервые я задумалась; что было бы, если бы все, действительно, было кончено. Он всегда будет Пятьдесят оттенков. Мои Пятьдесят оттенков. Хотела бы я, что бы он был другим? Нет — только, чтобы он чувствовал себя любимым.
Взглянув на него, я ловлю момент для того, что бы насладиться его пленительной красотой. И он мой. Он пленит не только прекрасным лицом и телом. Он очаровывает меня. Это то совершенство, которое привлекает меня, что манит меня. Его хрупкая, раненая душа.
Он дарит мне взгляд исподлобья, наполовину — насмешливый, наполовину — настороженный, и полностью — сексуальный, потом берет меня под руку, и мы пробираемся через толпы туристов к месту, где Филипп и Гастон припарковали просторный Мерседес. Я кладу руку в карман его шорт, и благодарна за то, что он не злится на меня.
Но, честно говоря, — как четырехлетний ребенок может не любить свою маму, даже учитывая то, что она очень плохая мать? Я тяжело вздыхаю и крепко обнимаю его. Я знаю, что за нами следит целая группа охранников. Мне интересно, они вообще едят?
Кристиан останавливается рядом с небольшим ювелирным магазинчиком и смотрит на витрину, затем на меня. Он хватает мою руку и проводит пальцем по красной линии следов от наручников.
— Она не болит, — уверяю я его.
Другая рука занята пакетом. Он хватает и эту руку тоже, мягко поворачивает ее, проверяя мои запястья. Платиновые часы «Омега», которые он подарил мне в наше первое утро в Лондоне, прикрывают след от наручников.
Гравировка все еще заставляет меня замирать.
Анастейша,
Ты больше, чем моя любовь, ты — моя жена.
Кристиан.Несмотря ни на что, несмотря на все пятьдесят оттенков, мой муж может быть романтиком. Я смотрю на следы страсти на моих запястьях. С другой стороны, он может быть, иногда, диким.
Выпустив мою левую руку, он приподнимает мой подбородок пальцами и с болью в глазах изучает выражение моего лица,
— Они не болят, — повторяю я.
Он подносит мои руки к губами и покрывает их извиняющимися поцелуями.
— Пойдем, — говорит он и ведет меня в магазин. — Вот. — Кристиан показывает на платиновый браслет, который только что выбрал. Он великолепен; украшенный изящной филигранью в виде абстрактных цветов с мелкими бриллиантами в их серединках.
Он застегивает его на моем запястье. Браслет достаточно широкий, чтобы закрыть отметины от наручников. Он стоит около тридцати тысяч евро, как мне показалось, хотя я и не поняла его разговора с продавцом на французском.
Я еще никогда не носила чего-то столь же дорогого.
— Так-то лучше, — шепчет он.
— Лучше? — Шепчу я, глядя в светящиеся серые глаза, сознавая, что тощая продавщица смотрит на нас завистливым и неодобрительный взглядом.
— Ты знаешь, почему, — говорит неуверенно Кристиан.
— Мне это не нужно. — Я трясу запястье и браслет сдвигается. Он ловит дневной свет, проникающий через окна магазинчика, и маленькие сверкающие радуги танцуют по всем стенам.
— Мне это нужно, — говорит он с абсолютной искренностью.
Почему? Почему ему это нужно? Почему он чувствует себя виноватым? Из-за чего? Из-за следов от наручников? Из-за его биологической матери? Из-за меня? О,Пятьдесят.
