Ее бешеные звери (ЛП) - Бали Э. П.

Генри устраивается по другую сторону от нее, комочек голубого пуха среди золота. Меня охватывает странное желание. Аурелия, возможно, ничего из этого не вспомнит, и все сказанное здесь и сейчас вряд ли будет воспроизведено между нами. Это заставляет моего анимуса мурлыкать, несмотря на стальные оковы. У него развязывается язык.

Стараясь не прикасаться к ней, я шепчу слова, которые никогда не думал произносить.

Глава 8

Лайл

Одно из моих самых ранних детских воспоминаний — как мы с братьями и сестрами пили по вечерам «Майло».

Там была человеческая девочка, дочь мужчины, который владел нелегальным парком дикой природы, где я родился. Мама Скай давала ей перед сном горячий Майло, а она прокрадывалась к клеткам с детенышами и выливала половину своей кружки в нашу кормушку.

Четверо моих братьев и сестер и я сбивались вокруг блюдца и лакали так быстро, как только могли. Скай хихикала и называла нас «глупыми малышами», а еще часто рассказывала о том, как прошел ее день. Казалось, ей совсем не с кем было поговорить.

Это хорошее воспоминание, несмотря на ад, который там творился.

«Заповедник дикой природы Ульмана», так называлось это место. У них были «Всевозможные коалы, вомбаты, тасманские дьяволы и уникальный прайд львов, которые проявляют удивительные интеллектуальные способности семь дней в неделю с девяти до трех».

Я так и не узнал, как моя мать, ее жена и двое мужей оказались в клетках Ульмана. Нам не разрешали общаться с нашими родителями, и я даже не знал, как они выглядят в человеческом обличье, потому что нам было запрещено превращаться.

Моя мать родила три помета в своей звериной форме. Такое было немыслимо до того, как Фредрик Ульман, известный биолог, исследователь и фанат львов, заставил это произойти.

Его любимым инструментом был электрошокер для крупного рогатого скота, настроенный на высокое напряжение для взрослых львов и на низкое для новорожденных львят. Его методы работали настолько хорошо, что мы вообще больше не принимали человеческий облик. Но вместо того, чтобы полностью превращать нас в животных, Ульман сохранял наш человеческий разум с помощью своего стиля дрессировки. Электричество в качестве наказания и еда в качестве поощрения.

Нас держали в вольерах на открытом воздухе: родителей — во взрослой клетке, а детей — в клетках для детенышей. Когда мы перестали кормиться из бутылочки, он перевел нас в клетки для подростков.

Ульманы учили детенышей читать, писать и рисовать. Это было частью трюков, которые он заставлял нас показывать туристам, посещавшим «заповедник» дикой природы каждый день. Это был один из последних сохранившихся парков такого рода, остальные расформировало правительство в 80-х годах. Но Ульману с его связями и расположением в регионе каким-то образом удалось сохранить своих «питомцев», как он нас называл.

В отличие от других анималия, мы все родились львятами и сразу же были отняты у матери для искусственного вскармливания и дрессировки.

Каждый раз, когда мы перекидывались в наши человеческие формы, нас били током, чтобы заставить перекинуться обратно. Каждый раз, когда мы засыпали и перевоплощались, нас снова били током.

Такого рода тренировки лучше всего действуют на детенышей, но мы взрослели медленнее, чем люди. Большинству из нас потребовалось около четырех лет, чтобы привыкнуть оставаться в кошачьей форме во время сна.

Если бы мы не научились, недостаток сна свел бы нас всех с ума. Те, кто не научился, исчезли.

Всё потому, что Ульман хотел, чтобы мы сохраняли свои человеческие когнитивные функции для представлений, которые он устраивал для туристов. Нам было сложно, но дети легко адаптируются, и мы научились читать, писать и думать, даже находясь в звериной форме.

Двое детей и жена Ульмана помогали нас воспитывать, но его младшая, Скай, питала особую симпатию к детенышам, как это часто бывает у маленьких девочек. Она помогала тренировать нас, используя электронные кнопки, которые при нажатии произносили слова. Мы, детеныши, бегали по арене и обращались к аудитории с помощью этих кнопок. Публика задавала нам глупые вопросы, иногда простые математические уравнения, и мы отвечали.

Они смеялись, они хлопали. Мы возвращались в нашу клетку и делали то же самое на следующий день. Наши родители выполняли другие, более опасные трюки, чтобы привлечь толпу. Раз в неделю Ульман устраивал «Убийственное сафари», во время которого люди разъезжали на грузовиках для сафари и охотились на них с пейнтбольными ружьями. Если в наших родителей попадали, они должны были упасть и притвориться мёртвыми. Тогда мне это казалось забавным. По крайней мере, они могли бегать, в то время как нас, детенышей, держали в маленьких клетках.

Однажды, когда мне было восемь, кто-то из зрителей задал странный вопрос.

— Тебе нравится здесь жить?

К тому возрасту я немного осмелел и сразу же нажал лапой кнопку «нет».

Вся аудитория замолчала.

Той ночью Ульман забрал меня от моих братьев и сестер и заставил спать в одиночку.

— В следующий раз соври, — сказал он, приставляя электрошокер к моему лицу.

Можно подумать, что после многих лет применения электрошока можно привыкнуть к нему, но от этого боль не становится меньше. Он пронзил мое маленькое тело, и меня швырнуло на пол клетки.

Когда отец Скай ушел, я задал ей вопрос с помощью кнопок.

— Разве лгать не плохо?

— Ты животное, — упрекнула она. — Откуда ты знаешь, что хорошо, а что плохо? Все, что люди вам говорят — правильно, иначе и быть не может.

Но я ей не совсем поверил. Не знаю, что отличало меня от моих братьев и сестер, но я несколько раз задавал Ульману вопросы. Я даже использовал кнопки, чтобы обращаться к толпе способами, которые были запрещены. Возможно, мои гормоны должны были вот-вот взыграть. Не знаю.

В конце концов Ульману надоели мои расспросы. Я был любимцем публики, и он не хотел от меня избавляться, потому что я никогда не был агрессивен по отношению к нему. Поэтому он сделал то, что, как он знал, заставит меня прислушаться.

Он забрал меня от семьи.

Я был накачан успокоительными, но не спал и чувствовал страх на каждом шагу. Поездка в аэропорт. Погрузка в странное транспортное средство, от которого болели уши и которое издавало громкие звуки, пока скользило по небу. У Ульмана были какие-то дела на нелегальной бойцовской арене для детенышей, где он заставил меня смотреть, как дети в человеческой форме когтями и клыками избивают и разрывают друг друга до крови.

Он наклонился и сказал мне в маленькое львиное ухо:

— Вот что случается с детенышами, которые плохо себя ведут, Лайл. Вот что случится с твоими младшими братьями и сестрами, если ты не будешь делать то, что тебе говорят.

Так я и сделал. Я был идеальным маленьким львенком долгое, долгое время.

Дыхание Аурелии становится глубоким и тяжелым ото сна. Я пристально смотрю на нее какое-то время, ожидая, что она снова примет свой человеческий облик. Все мои чувства обострены до предела.

Но она остается львицей.

Из меня вырывается низкий и протяжный вздох.

— Но это история для другого раза, — осторожно снимаю ее голову со своего колена и кладу на каменный пол.

Поднимаясь на ноги, я вдруг чувствую странную легкость, словно с моих плеч свалилось какое-то старое закоренелое бремя.

— Я вернусь завтра, и мы снова поговорим. Возможно, о более приятных вещах.

По пути к выходу я замечаю ореол ярко-розовых волос, мелькающий на пороге двери-обманки.

— Мисс Деви.

Она спотыкается, но остается на ногах, ухитряясь удержать свою блестящую розовую папку и охапку бумажных пакетов. Мой нос подсказывает мне, что они наполнены круассанами с ветчиной и сыром.

— О, Богиня! Простите. Здравствуйте, сэр, — застенчиво говорит она, моргая подведенными глазами.