Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория
Ее поймали и привезли к Багатур-тархану, но Иштар даже не могла сказать, куда именно — в столицу каганата, в полевой лагерь? Люди отца надели ей на голову мешок, и во время скачки она, перекинутая через круп лошади, болталась словно мешок и не понимала, куда ее везут. С мешком же на голове ее втащили в этот шатер, привязали за руки к столбу и только потом открыли ей, наконец, глаза.
За все прошедшее время с отцом Иштар встретилась лишь один раз. В самый первый день, как ее оставили в одиночестве в этом шатре, Багатур-тархан пришел к ней. Выглядел он хуже, чем она запомнила, и это грело ее черную, неблагодарную душу. Может, и впрямь в столице назревало восстание? Под кафтаном отца она разглядела плотную повязку, и на левом виске у него виднелась свежая рана.
Багатур-тархан брезгливо пнул Иштар в бедро сапогом и долго смотрел в глаза своей бесстыжей дочери, пытаясь в них что-то разглядеть. Он ушел, так ничего ей не сказав, и Иштар прикусила язык, чтобы ничего у него не спросить. Она лучше многих знала, как Багатур-тархан умеет мучить пленников. Наперед знала все его шаги и действия. Он любил держать людей в неведении, томить их в мучительном ожидании, пока они не ломались. Пока не заговаривали с ним первыми, пока не начинали его умолять.
О нет, такого удовольствия она отцу не доставит, это Иштар решила твердо. Она лучше просидит, привязанная к столбу, пока не умрет, но не задаст ни единого вопроса! Понимание того, что своим непокорством она злит отца, давало ей куда больше сил, чем еда и вода. Иштар облизывала сухие губы и улыбалась, когда представляла бешенство Багатур-тархана.
Бессловесные плененные рабыни приходили к ней дважды в день, и по их появлениям она отсчитывала начало нового дня. Ей приносили завтрак и ужин и помогали справить нужду в отхожее ведро. Так Иштар понимала, что наступала ночь или начинался день. В шатёр, пошитый из плотных, толстых шкур, свет снаружи почти не проникал. Не доносились до нее и посторонние звуки. Рабыни смотрели на нее испуганными, огромными глазами и не говорили с ней. На ее вопросы они тоже не отвечали, и Иштар думала, что, может, им отрезали языки? Или они глухие? Или запуганы ее отцом? Последнее так точно. Или все вместе?..
Мрак вокруг Иштар разгонял воткнутый в землю факел, до которого она никак не могла достать, как бы сильно ни пыталась вытянуться на грязной шкуре. Иногда, примерно через четыре приема пищи, вместе с рабынями приходил солдат, который отвязывал ее от столба лишь за тем, чтобы вновь привязать — но уже иначе. Два дня Иштар сидела к столбу спиной, два дня — лицом.
Когда солдат пришел во второй раз, чтобы привязать ее с другой стороны столба, она поняла, что все еще нужна отцу. Иначе Багатур-тархан не стал бы беспокоиться о том, чтобы у дочери не отсохли руки из-за продолжительного сидения в одной позе. Она ему нужна, но он слишком зол, чтобы посадить ее хотя бы на длинную цепь. Возможно, попроси Иштар прощения, умоляй его о милости, то отец смягчился бы. Но она не будет ни умолять, ни просить.
Удивительно, но мысль о том, что отец сохранит ей жизнь, не принесла Иштар облегчения. С большей благодарностью она встретила бы свою смерть. Она понимала, что есть лишь одно, для чего она нужна отцу. Для Саркела. И если Багатур-тархан оставил ее в живых, значит, их сговор с русом все еще в силе. А она является его неотъемлемой частью. Значит, ей не удалось изменить свою судьбу, и ее побег был тщетен.
Размышляя об этом, Иштар всякий раз смеялась хриплым, лающим смехом человека, который давно не говорил ничего вслух. Глупо было надеяться, что она сможет сбежать. Не от отца.
Одна, посреди бескрайней степи, чужая для русов; лакомая добыча для путников, встречавшихся ей на дороге; ценная награда для приспешников Багатур-тархана. Она была обречена с самого начала. Обречена и глупа, потому что отказывалась это понимать.
Так в итоге и случилось. Когда ее поймали? Прошла ли хотя бы неделя призрачной свободы? Иштар уже плохо помнила, ведь дни давно слились для нее в одну нескончаемую череду сухих лепешек, которые приносили ей бессловесные рабыни. Наверное, она продержалась тогда подольше, чем неделя. Десять дней? Сколько прошло прежде, чем ее настиг посланный отцом отряд? Прежде, чем ее связали, словно жертвенного барана, и надели на голову темный мешок?
Стоило ли оно того, Иштар?
Тогда она об этом не подумала. Но теперь-то у Иштар появилось очень много времени на раздумья. Целые дни, что складывались в недели. Дни, наполненные тишиной, пустотой и оцепенением. И одиночеством. И страхом. И неизвестностью. Из уголков шатра, куда не простирался тусклый свет факела, с Иштар говорили темные тени. Они нашептывали ей кошмары, они заставляли ее цепенеть от страха, отчего ее дыхание становилось лихорадочно-прерывистым. Тени шептали ей ужасные вещи. Она напоминали ей о Барсбеке, а Иштар зареклась его вспоминать.
Была лишь одна мысль, которую Иштар гнала от себя прочь всеми правдами и неправдами. Которую она запретила себе думать.
Барсбек. Со дня побега она ничего о нем не слышала и не видела его. Но надеяться на милосердие Багатур-тархана не приходилось. Вовремя же она задумалась о своем полюбовнике, лицемерная дрянь! Беспокоиться о нем следовало, когда Иштар украла коня и сбежала, оставив его, спящего, позади себя. Она ведь даже не обернулась тогда. Что же теперь переживать?.. Она уже предала Барсбека, уже подвела под наказание от отца.
Она хотела свободы. Ну, какова тебе твоя свобода, Иштар?..
Наверное, просиди она подле того столба еще несколько дней, то окончательно обезумела бы, и одним утром рабыни нашли бы на ее месте потерявшую всякий разум старуху. Но однажды в неурочный час, когда до прихода служанок оставалось еще много времени, в шатер вновь вошел Багатур-тархан.
Иштар мазнула по нему равнодушным, тусклым взглядом и отвернулась. Она даже не удивилась толком, увидев отца. Следом за ним, пятясь и кланяясь, вошли рабыни и два незнакомых ей хазарина.
— Выкупайте ее, — Багатур-тархан презрительно скривился и нарочитым движением взмахнул полами богато расшитого кафтана, чтобы даже ненароком не коснуться недостойной дочери.
Пока до Иштар доходил смысл сказанного, в шатер притащили деревянную бадью, и рабыни ведрами натаскали в нее воду. Полог, наконец, приподняли, и внутрь проник упоительно свежий воздух и дневной свет. Иштар едва не задохнулась, когда почувствовала множество разнообразных запахов, которые уже успела позабыть. Затем до нее долетели звуки: ржание лощадей, гомон мужских голосов, топот шагов, скрип повозок, шелест одежды. Степной ветер принес острый, соленый дух кочевого лагеря, но тогда он показался изголодавшейся Иштар вкуснейшим из ароматов.
А потом солдаты отвязали ее от столба и вздернули на ноги, но лишь для того, чтобы тут же подхватить ее, обессиленную, на руки, когда она покачнулась и едва не рухнула обратно на землю. До деревянной бадьи ее донесли, и рабыни срезали с нее грязные лохмотья, которые когда-то назывались одеждой. А потом Иштар погрузилась в теплую воду, и сознание ее покинуло.
Она не чувствовала, когда рабыни мыли и терли ее грязное тело, смывая недели, что она провела в заточение. Они омыли ее багровые, вспухшие запястья, вычесали колтуны из ее некогда роскошных волос, натерли кожу мыльным корнем и благовониями, чтобы вытравить прочь затхлый запах деревянного столба и истрепанной шкуры.
Наказание Багатур-тархана истощило ее тело, и от Иштар остались лишь острые кости, обтянутые кожей. По спине двумя крыльями выпирали лопатки; о согнутые колени можно было порезаться, равно как и о заостренные, исхудавшие скулы. От нее прежней остались лишь глаза. Темные, по-прежнему живые. Но некогда пылавший в них огонь потух, превратившись в грязный пепел.
Когда Иштар очнулась, рабыни помогли ей вылезти из остывшей воды. Ее закутали в мягкий, нежный шелк и дали напиться разбавленного кумыса. Он показался ей вкуснейшим лакомством на свете, после недель, проведенных на сухих лепешках да воде. На ее запястья нанесли целебную мазь и наложили повязку. Ее усадили на мягкие подушки и роскошную шкуру, набросили на плечи меховую накидку, и рабыни принялись вплетать ленты в ее косы.
