Ника Ракитина - Путешествие королевны
— Ну и что?
— А хочу перемен.
— А Хозяйка?..
— Она меня послала!
— Боится…
— За тебя, дурья ты башка. Радоваться должен.
Но Имрир не чувствовал радости.
— Что-то не то с тобой.
Имрир попытался вскинуть голову. Она болела, и резало глаза. Он почти не видел дороги. Конь трусил мелкой рысью, и она неприятно отзывалась в голове.
— Что-то ты совсем раскис, парень.
Матэ поддержал его сильной рукой.
Имрир понял, что если бы не это, он очутился бы в пыли под копытами.
— Ездить верхом не умеешь? Солнцем голову напекло? Или захворал?
— Не… знаю.
Имрир не представлял, что так может ослабеть голос. Почти до шепота. И он сам.
— А тут, как на грех, поле…
Имрир проглядел, как Матэ стаскивал его с седла, и только вода, льющаяся из долбленки на голову, слегка привела его в чувство.
— Я… не знаю…
Мысли путались, из памяти проваливались целые куски, и он уже не знал, куда едет и зачем. Он вцепился в руку Матэ и тяжело, с хрипом, дышал. Матэ стащил с молодого мечника кольчугу с подкольчужником, растянул завязки рубахи и вылил за пазуху уйму воды.
— Горе ты мое… у тебя лицо серое.
— Серое? — тускло переспросил Имрир. Пришла странная картина: его держат двое с гербом Башни на рубахах, а третий, закутанный в балахон, надрезает ножом руку и втирает в нее пепел. Имрир, маленький мальчик, пробует орать во весь голос и вырывается, а потом всю ночь в холодном поту мечется по постели и стонет так, что пугается сам, до обморока. Эти стоны, взрослые, страшные, похожи на скрип снега в морозную ночь, а по коже тонко вьется серебристый узор. Так проходит… сколько? А потом монах опять втирает в надрез на коже пепел. Но больше ничего не происходит, только долго и нудно болит рука.
Все это было уже. Как давно?
Там огонь светильника резал глаза, и сквозняк раскачивал гобелены.
— Матэ! Не бросай меня!.. Нет, уйди! Это же морна!
В Хатане звонили в колокола. День сменял ночь, и звонари валились с ног от усталости, но все продолжался этот тяжелый, беспрерывный звон.
В столице закрыли ворота и барки на реке спустили яркие паруса.
В Хатан пришло поветрие.
Тяжелый шелк стяга над Ратушей обессилено обвис, блики солнца скользили по серому полотнищу. Взмывали, заслоняя солнце, испуганные голуби и снова тяжело осыпались в пыль. Забившись в узкую тень, вывалив, как флаги, розовые языки, тяжело дышали от жары бездомные псы. Прошла, позвякивая крюками, похоронная команда. Над далеким кварталом взметнулось дымно-оранжевое пламя.
Несмотря на жару, окна во втором ярусе Ратуши — окна со свинцовыми переплетами и мелкими стеклами — были захлопнуты наглухо. В трещинах старого стекла золотом сияло солнце. Проникая сквозь пыль, ложилось бледными квадратами на плиты, на стол, заваленный книгами и свитками. Тут же стояли блюда с остатками еды, тлела сальная свеча. Стулья были в беспорядке сдвинуты и частью опрокинуты, словно из залы совершалось поспешное бегство. По углям в очаге, занимающем торцовую стену, пробегали искры. Воздух был спертый, душный. Со стен усмехались крылатые люди в синих, белых и ярко-алых одеждах. Трое живых людей рядом с ними казались совсем маленькими.
— Хель, ты должна уехать.
Она упрямо помотала головой.
— Хель, скоро может быть уже поздно. Может, поздно уже сейчас.
— Я не для того закрывала город, чтобы нарушать собственные приказы.
Лонк, когда-то прислужник ее отца, а теперь хатанский бургомистр, ожесточенно поскреб рыжую бороду:
— Упрямая дурочка. Думаешь, мы не справимся?
Хозяйка отвернулась к окну.
— Хотела бы я знать… — пробормотала она, упираясь лбом в стекло. — Хотела бы я знать, откуда пошла зараза.
— Завезли купцы, — хмыкнул Саент. — Предосенний торг…
Она задумчиво посмотрела на старого друга. Неужели наместничество в болотном Бивресте так затемняет разум? И все же среди всего плохого — хорошо, что он приехал. Саент — человек надежный.
— Объяснение для дураков. Я говорила с соглядатаями. Купцы приехали седьмицу тому, все здоровые.
— Подъезжали еще…
— Здоровее нас с вами.
(Собеседники Хели были, скромно сказать, не маленькие.) Лонк хмыкнул.
— А ведь ты права, Хозяйка, — помрачнел Саент. — Я расспрашивал тоже.
Он хлопнул тяжелой ладонью по столу. Над фолиантами взвилось облачко пыли.
— Поветрие началось в казармах.
— Надо проверить девиц из Веселой Слободы.
— Надо вызвать войска из пригородов.
— Нет.
— Тогда мы скоро останемся без армии.
— Народ рвется из города. До открытого бунта пока не дошло…
— Ночью выловили троих.
— Солдаты валятся с ног.
— Укоротите стражи.
Хель села, отодвинув тяжелый стул, положила голову на скрещенные ладони.
— В городе хлеба на три дня.
— Откройте амбары. Выдавайте даром, но поровну.
— И все же, Хель, — Саент положил ей руку на плечо. — Уезжай. Двуречье не выстоит без тебя.
— Да обойдется без меня Двуречье!
Она подняла на Саента усталые карие глаза:
— Говорят, женщины заболевают реже.
— Увезем тебя силой.
— Попробуйте.
Драпировка качнулась от внезапного сквозняка. Два стражника в бахтерцах швырнули на пол комок лохмотьев — то, что было некогда человеком. Тот с усилием вскинул залитое кровью лицо.
— Кто это?!
В ответ один из стражников выставил на пол шкатулку:
— Он рассыпал в Кузнечной слободе это.
Саент оказался быстрее, подхватил шкатулку очажными щипцами и швырнул в огонь.
— Крикните сменщиков и — в баню! Ни с кем не говорить, ни до чего не дотрагиваться; одежду и латы в огонь.
— А как…
Саент зашипел так, что испуганный латник отскочил.
— Лонк, огня! — Хель тоже догадалась, в чем дело. — Прокали пол по их следу и отправь лекарок в предместье. И десяток воинов. Пусть запечатают колодцы. Кто ты?!
Человек сплюнул кровавый сгусток.
— Храмовник, — пробормотал Саент. — Слуга Щита. Так вот откуда у морны ноги растут. Что скажешь?
Служитель Предка молчал.
— Тебя будут пытать.
— Пусть.
— Ты знаешь, как остановить заразу.
— Мне все равно.
— Да-а… — протянула Хель. — Вы искусны в предохранении от болезней. Саент, воинов в Храм. Не выпускать никого.
Храмовник вдруг вскочил, метнулся к Хели и схватил ее за руки.
— Будь проклята, ведьма! Тень Щита на тебе!
Хель с усилием стряхнула его руки. На храмовника медведем воссел вернувшийся Лонк. Тот брызгал слюной, бился:
— Я сдохну, но утащу тебя с собой!! Тебя, ведьма! И тебя! Всех! Как я вас ненавижу…
