Ника Ракитина - Путешествие королевны
Матэ пригасил костерок и с пыхтением заполз в шалашик из переплетенных ветвей:
— Я тоже посплю. Две ночи не спал, знал бы кто…
Он мирно засопел, так и не поведав, что же хотел сказать.
Имрир полежал, сдерживая дыхание. Потом медленно сел. Камыши зашуршали, и он испугался, что Матэ проснется, но тот дрых, как каменный. Голова у Имрира кружилась.
Юноша перетащил непослушное тело и липкой неверной рукой достал из ножен Матэ кинжал. Сцепил пальцы на рукояти. Почти не размахиваясь, изо всех сил ударил спящего.
Потом долго и муторно ловил лошадей. Шел к ним, растопыря руки, а они кружили у куста, насколько хватало поводьев. Имрир упал на колени. Потом лицом в траву и хрипло заплакал от бессилия. Потом пошел вихляющейся походкой в сторону, где, как он думал, была столица.
В первом же встречном селении Имрир украл с изгороди порты, снял у реки и зарыл свою одежду, а сам долго стоял в шелестящих струях, смывая с себя боль и грязь. Натянул чистое, тщательно вымытые и слегка разбухшие сапоги, и только тут уразумел, что он сделал. Трясущейся рукой начертал на склоненной к реке раките знак морны и потащился прочь. После этого Имрир шел три дня, то по дороге, то по голому полю, ночевал в стогах или просто в траве, и ел, что придется: корни аира и пшеничные зерна, осыпающиеся из тяжелых колосьев. Один раз вспугнул куропаток, попытался сбить палкой, но они ушли, мелькнув в мятлице оранжевыми с серым спинками, а он опять заплакал от неудачи и яростного голода. К вечеру третьего дня Имрир наткнулся на повозку с задремавшим ратаем и попытался украсть котомку, но дюжий мужик, проснувшись, отлупил Имрира, а после, бранясь, сунул ему в руки хлебный ломоть и кусок сыра. Имрир еле сдержался, чтобы не запихнуть хлеб в рот целиком и не воткнуть в мужика нож. Он съел всего несколько крошек и спросил дорогу на Хатан.
К вечеру шестого дня Имрир вышел к столице. Небо медленно теряло краски, а у стен пылали костры. Столько костров, что он сперва решил, что город взят в осаду. Он стал двигаться особенно сторожко, как большой камышовый кот, и вконец перемазавшись в канаве, зато услышал, что эти полки не пытаются войти, а скорее мешают выйти из города. На какое-то время Имрир даже вздохнул с облегчением, думая, что морна доделает за него то, к чему он стремился всю жизнь. Но понял, что не в силах полагаться на время и судьбу; что эта женщина может опять избежать гнева Предка, и отец останется неотмщенным, а Двуречье — чужим. И тогда Имрир повернулся и твердой походкой пошел от столицы к северу и востоку — туда, где ждал его Замок-за-Рекой.
Хель посмотрела на монашка, и в сердце стала прокрадываться непрошенная жалость. Хель отвернулась к окну. Пахло горелым, дым прокрадывался во все щели. С пыльного явора сорвалась и бросилась в тусклое небо стая воронья. Хель тряхнула головой:
— Пусть говорит.
Парень поджимал пальцы, как скрюченные птичьи лапки, стараясь спрятать в рукава балахона, и это почему-то неприятно поразило ее. Уехать, вырваться из этого проклятого города… купаться в хрустальных озерах. Даже скачка через леса меньше бы утомила… она всего только человек…
— Хозяйка… ты спишь?
Хель тряхнула волосами. В конце концов, она забудет, что у нее есть имя. Как забыла смерть отца, и второго ребенка, который никогда не родится… Да и она сама — ласковая девочка — умерла однажды в подземельях Тинтажеля, прежде далеко до Пустоши…
— Я… не сплю. Пусть говорит.
Она подалась вперед, пораженная его простыми словами. И они знали, и молчали, и позволили им умирать. И если последний из служек Предка погиб бы под пытками, то город был бы обречен.
Ей хотелось трясти мальчишку. И целовать. Если милосердие вознаграждается… Где сейчас Матэ с Имриром? Верно, далеко…
— Что тебе нужно? Тебе дадут все.
— Если позволите… госпожа… Доброволец. Чтобы вы поверили, что я не лгу.
— Посмел бы ты!
— Тише, Саент. Я верю тебе, — сказала она мальчишке. — Пожалуй… начнем с меня.
— Ты сошла с ума! — орал Саент. — Ты сошла с ума, глупая девчонка! Ты не смеешь рисковать!!
Хель пожала плечами. Спорить с ней было бесполезно. Она знала это и знала, что он знает. Еще тогда, когда он выручал напуганную девочку-лицедейку, с ней спорить было бесполезно. И тогда, когда она, полуслепая, выезжала из Меденя. И потом… В конце концов все сильные мужчины уступали ей. Все Двуречье. А ведь на деле она оставалась слабой и маленькой, и ох как боялась иногда… когда Пустошь осенила черным крылом…
Монашек скоро обернуться за сильной охраной, привезя все, надобное, чтобы упасти от морны. А Хель еще известила лекарок Госпиталя Милосердной, и шестеро их с самой Христей и дамой Истар стояли у стен, наблюдая за происходящим. Паренек, смущаясь таким пристальным вниманием хорошеньких и многим известных женщин, расставлял на широком очищенном столе флаконы, плошки и чашки с водой и порошками. Руки, изуродованные пытками, слегка дрожали. Правда, он сдался почти сразу…
Женщины наклонились над снадобьями.
— Не пробуйте лизнуть. И не вдыхайте, — предупредил лекареныш. — Это надо смешать. Еще щепотку. И с пол пальца воды. Сунцы давно знают…
Как на грех, в городе ни одного лекаря-сунца. Или неопытны. Или мечтают запросить подороже. Когда такое?!
— Нож!
Он поводил широким лезвием в пламени свечи.
— Госпожа?! — полувопросительно обратился он, и мягкое лицо залил румянец стеснения.
— Я готова.
— Вам лучше присесть.
Хель опустилась в придвинутое стражем дубовое кресло с высокой жесткой спинкой, заставившей распрямиться. Ни дама Истар, ни Саент не сказали больше ни слова, но в их глазах читалось неодобрение.
Она посмотрела на монашка, и у того дрогнули руки.
— Закатайте рукав, — почти беззвучно попросил он.
Услужливые лекарки исполнили приказание.
Несколько коротких надрезов, и вот он уже втирает серую кашицу. Так просто?
— Через час вам станет плохо, госпожа. Может быть, очень плохо. Но вы не умрете.
Хель презрительно улыбнулась. Он по забывчивости продолжал сжимать ее руку. Что ты знаешь о смерти, серв? И тут она посмотрела на его скурченные, похожие на птичьи лапки кисти. И ей стало тоскливо и мерзко самой себя. Видимо, знаешь…
— Саент, если все окончится хорошо, пусть это делают всем. Лекарки помогут.
— К сожалению, заболевшим это не поможет, госпожа.
— Жаль.
Хель уже перебарывала болезнь, когда мальчика достал арбалетным болтом один из тех, кто сбежал при захвате Храма и прятался в хатанских переулках. В святилище Семи Свечей монашку поставили свечу. И ставили еще долгие годы, когда уже забыли само его имя.
